Загадывай!

      Тихие, бесшумные, беззвучные дни. Долгие тоскливые ночи. Предрождественское сияние улиц, не дающее уснуть. Назначенные визиты к врачу, которые я игнорирую со всей врожденной безмозглой решимостью.       Первое время на душе тоскливо, тяжко и гадко. Словно окунули в сточную яму. Казалось бы — откуда у шлюхи гордость, которую можно задеть? А вот задел ведь, да так, что на луну выть хочется. Колкие слова, заготовленные для любимого Хозяина, еще долго бродят в голове. Мне хочется избыть свой яд, но не выходит. Да и некуда направлять свою ненависть, кроме как на себя.       Но ненавижу я по-прежнему его.       Ненавижу тебя, Хозяин. Ненавижу мудаков, без мыла влезающих в душу, в которой и так полно дерьма. Какого хуя ты обратил свое неебически драгоценное внимание на удачливую в играх шлюшку? Зачем домогался ответного внимания, а добившись, вышвырнул, как использованную салфетку?       Но раздумья постепенно уходят, возвращая к привычному желчному взгляду на жизнь. Кому суждено быть зарубленным — тот не расшибется. И мне нечего тратить последние деньки на мудака, который их не стоит. Без него тошно.       В самокопании и тихих вечерах за книгой проходит почти весь декабрь. Оказывается, жить без постоянного траха не так уж плохо. Никаких больше болезненных эпиляций, натертой промежности, вонючих ароматических палочек. Никакого вульгарного белья. Да здравствует уютный спортивный костюм, пицца и фильм.       И так каждый вечер. Я могла бы к этому привыкнуть. Ходила бы в офис на какой-нибудь Третьей Авеню, дежурно здоровалась и прощалась, полностью забывая рабочий день. Сменила бы кружевную «Викторию Сикретс» на трикотажные спортивные топы для йоги и стояла бы по утрам в позе «собака мордой вниз». Рожала бы детей, не боясь изуродовать кожу шрамом от кесарева сечения.       Совсем ты запуталась, Крис. Пора и о вечном подумать.       Впрочем, изучать Священное Писание мне не хотелось. Почему-то я абсолютно уверена, что ничего хорошего оно шлюхе не обещает.       Утром двадцать третьего декабря я просыпаюсь в деятельном настроении. В самом деле, хватит уже киснуть дома. Мечта сама не сбудется.       Мечта у меня простая, примитивная даже, но милая — все мне под стать. Снять на целый день парк аттракционов на пирсе и вволю накататься. Так, чтобы потом долго еще кружилась от радости голова и подгибались ноги. Вот ведь странность — платили всегда неплохо, а до растраты денег на что-то приятное я добралась только к самой смерти. Глупая, глупая Кристина.       — Мира, у меня тут кое-что намечается, — вещаю в трубку. Не возвращаться же в этот Содом лично, в самом деле! — Хочу пригласить тебя, Трис, Линн и Марлен как следует покататься на качельках.       Мира хихикает в ответ. Она-то давно про это знала, но никто из нас всерьез никогда не верил в собственные мечты. Какие же мы приземленные. Какие уверенные в завтрашнем дне.       — Супер, — отвечает подруга. — Но если это только предлог, чтобы побухать, то без меня.       — Думаешь, я оскверню аттракционы гадостной выпивкой? У меня все-таки есть принципы!       — Тогда мы будем, — обещает Мира, вешая трубку.       Но их нет. Ни в экзотической кафешке, где я назначила встречу, ни у входа в зимний сад, ни под пустующим колесом обозрения. Нет Миры, способной наорать на Хозяина, если клиента случайно перепутают, нет Трис, любящей обыгрывать посетителя, отводить его на час йоги и зарабатывать повторное посещение. Нет Линн, трахающей мужчин во все мыслимые отверстия и принципиально не желающей проигрывать. Крис в пролете. Все они, похоже, предпочли деньги мне.       Тем не менее, я взбираюсь на карусель, поднимаюсь на четыре метра и кружусь. В животе будто порхают бабочки, Чикаго пестро пролетает мимо. Во мне просыпается детское нетерпение, желание опробовать все и сразу. И приятное осознание того, что все эти качели на сегодня мои.       На третьем круге колеса обозрения на меня накатывает. Прижимаюсь щекой к прохладному металлу и смотрю на белые крыши до слезящихся глаз, но все равно ни черта не вижу. Хочу вернуться и орать на них до посинения. Хочу, чтобы эта противная сосущая пустота ушла из моей души.       Катаюсь, пока на небе не появляются первые звезды. Становится совсем холодно и тоскливо, и я вдруг понимаю, что мне следует сделать. Как разом со всем покончить.       Сумка, в которой среди прочего хлама скрываются две упаковки таблеток, кажется все тяжелее, но я не сдаюсь. Упорно тащусь из аптеки домой, открываю дверь и сбрасываю лямки с плеча.       И на меня налетает девушка, пугая до остановившегося сердца. Блять, такими темпами снотворное вообще нахуй не нужно!       — Крис! — стонет она мне в плечо, и я по голосу узнаю Миру. — С тобой все хорошо…       Ох, детка, я бы поспорила. Но ты продолжай.       — Я боялась, что тебя они тоже забрали, — говорит она, отпуская меня. Все непонятнее и непонятнее. Я ждала мук совести или хоть извинений, а тут драма.       — Кто они-то? — я так запутана, что даже забываю о своих грандиозных планах. — И почему ты тут?       — Полиция, — шепчет она, будто нас прямо сейчас подслушивают. — «Игру» закрыли.       Сумка падает, я тащу Миру за локоть к дивану, даже не трудясь разуться. Не до того. Новости обрушиваются на усталый разум грудой кирпичей. Бордель закрыт, Эрик исчез, девочки целый день давали показания.       — И что теперь с вами будет? — осторожно интересуюсь я. Со мной-то и так все охуительно ясно.       — Пока что все невыездные, — пожимает плечами подруга. — Но можно устроиться в «Гинзу» или к Нане.       — Стоп-стоп-стоп, — я машинально выставляю вперед ладонь. — Ты что, снова хочешь шлюхой быть? Брось, Мира, второй раз могут и посадить!       — Вряд ли, — блин, откуда у нее желание хихикать? — Хозяин, кажется, торговал «ангельской пылью» — потому нас и закрыли. Но мы-то тут ни при чем. Все на допросе сказали, что никогда ничего подобного не видели и не делали.       Вот, значит, как. Пока я каталась на аттракционах и жалела себя, их фотографировали в анфас и профиль. Напугали и за один день лишили работы. Эрику грозит пиздец. И какого хуя от этого становится еще тоскливее?!       — Мира, ты должна уйти с этой работы, — надо было сказать между делом, но не получается. Все кажется весомым, значительным, тяжелым, как пистолет. — И не потому, что здесь каждая пизда — проходной двор.       Мира смотрит в ответ, просто смотрит. Безо всякой блядской жалости в глазах. У Миры красивые глаза. В такую девушку можно влюбиться. Ей не следует просирать свои дни в таком гнилом месте.       — И почему тогда? — дергает она меня, не дождавшись ответа. Докатилась, Крис, еще и людей пугаешь своей задумчивостью. Того и гляди решат, что ты вдруг обзавелась мозгами.       — Потому что мы постоянно заводимся, — поясняю я. — Но не всегда получаем разрядку. И гормоны приходят в ахуй, отыгрываясь, как на мне.       Не знаю, согласится она со мной или нет — с того момента, как звучит слово «хозяин», мысли уходят в неправильное русло. Сперва «ненавижу этого урода». Следующая остановка на «да чтоб этому уроду в тюрьме икалось», и финальная — у тяжелой паники «а вдруг я никогда его больше не увижу?!».       Кажется, за эту ебучую путаницу я начинаю его ненавидеть еще сильнее. Какого хуя он меня когда-то спас? Почему я не могу просто пройти мимо? Я уволена, и даже более того — я скоро сдохну. Мне не должно быть дела до бывшего хозяина.       Но дело есть. Не хочу быть в долгу перед этим мудаком.

***

      Зеркало, стол, два стула — совсем как много лет назад, когда проблем было дохуище, но все можно было решить, исправить. Сейчас и терять нечего. Девок, правда, подставлять не хочется. Не дело это: столько лет бок о бок, пизда к пизде, а, как жареным запахло, умница Крис взяла и самоустранилась. Не уверена, что мои скудные оправдашки, гордо названные показаниями, кому-то помогут. Но вдруг?       Снова я одна. Снова жду копа. Не такого жирного и мерзкого, но все-таки. Только в зеркале не дерзкая девица с горящими глазами, а пыльная перегоревшая лампочка. Где твой огонек, Крис? Где характер? Где, блять, хваленая гордость, чтоб она провалилась!       Дверь приоткрывается, усиливая чувство дежавю: голоса врываются в комнату для допросов, и один кажется до мурашек знакомым. Уже знаю, чьи широкие плечи и пирсингованная рожа маячат в проходе. Не могу заставить себя повернуться. Чего ты боишься, Крис? Увидеть его? Или, что он увидит тебя? Жалкая, разбитая… И если бы не Мира, то спала бы уже вечным сном без перспективы оживляющего поцелуя от прекрасного принца. Принцу похер. Принц фирменно ухмыляется, скрестив руки на груди, стенку спиной подпирает и ждет… Чего он ждет? Что я расплачусь на радостях или разорусь? На шею ему брошусь? Стулом еще могу ебнуть. Только сил уже ни на что не осталось. Перегорела. Кончилась Кристина.       Все-таки усмехаюсь, зацепившись взглядом за кобуру подмышкой. Коп… Жетона не видно, но с оружием сюда пускают только легавых. Ну и сука же ты… Хозяин.       — Идем, — кивает головой и разворачивается, уверенный, что я тут же побегу за ним. И ведь побегу — съебаться очень хочется. Таблеточки мои, я иду к вам!       Подписываю какие-то бумажки и выхожу из здания почти свободным человеком. Куда хочу — туда лечу! Только никуда я не хочу и лететь бы мне вниз с крыши какой-нибудь высотки, а не эмоциональным подъемом наслаждаться от молчаливого эскорта Эрика. Даже не уверена, что это его настоящее имя.       Под прикрытием работал, к боссу подбирался, наверное, даже дочку его… трахал и меня заставлял. А потом вышвырнул за ненадобностью. Мешалась?       — Дура! — на подходе к дому голос прорезается. Низкий, сексуальный… Поспорить бы, но… да — дура и есть. Втрескалась в управляющего борделем, нашла сто-пятьсот оправданий себе и целых два недостатка у него, и те оказались прикрытием… Давай, Крисси, съязви, вбей уже этот гвоздь в гроб ваших «отношений», напейся снотворного и облегчи всем жизнь!       — На мисс Конгениальность и не претендую. — Рука дрожит, как и голос, ключ отказывается в замок попадать. Разревись, блять, еще! — А что мне оставалось?! Ты исчез, девчонки под следствием! Какого черта, Эрик! Или как там тебя?.. Что тебе нужно?!       Ключи падают из рук. Я ожидала чего угодно, но не этого:       — Ты, — поднимая связку.       — Все никак успокоиться не можешь? Не трахнул? Галочку не поставил? — Узнаю себя. Да, так лучше. Как раньше — несколько опухолей назад.       — Прекрати вести себя как тупая шлюха и включи мозги, — знакомая угроза в голосе.       — А ты сам нанял меня шлюхой, — смотрю в его глаза, но никак не могу разглядеть в них обещанную угрозу. А какая разница?       Сам открывает дверь, заталкивая меня внутрь.       — Я нанимал тебя официанткой, — склонившись ко мне, цедит сквозь зубы. — Шлюхой ты стала сама!       Звонкая пощечина издевательским эхом разносится по коридору. Молодец, Крис. Так держать! Такими темпами и таблетки глотать не придется — Эрик сам пристрелит в целях самообороны, так сказать.       Только в глазах ни капли гнева. Будь я чуть наивней, приняла бы это выражение за нежность. Только вот жалость — это потолок для подыхающей шлюхи.       — Проваливай. — И это мой голос? — Вали отсюда! И хуй свой уноси.       Со слухом у него, видимо, проблемы. Огромные ручищи заходят мне за спину и притягивают к себе, заставляя уткнуться в широкую теплую грудь. Я не разревусь!       — Дура…       — Пооригинальней ничего не придумал? — всхлипывая.       — Много чести. Вот куда ты полезла? Специально же убрал подальше. Нашла бы нормальную работу. Не фигурировала в деле…       — Что тебе нужно? — повторяю вопрос, пытаясь оттолкнуться кулаками от его груди. Куда там…       — С первого раза не понимаешь? Совсем?       Качаю головой, скорее растирая слезы по его футболке, чем отвечая на вопрос. Такие теплые руки обхватывают лицо, заставляя смотреть в глаза. Да ну нахуй эти сопли! Задумываться еще… Было бы чем! Хочет трахнуть меня? Да похер уже! Задираю ткань, оголяя его пресс, тянусь к ремню, но он перехватывает мои запястья и прижимает к стене, удерживая их одной рукой. Приближается к моему лицу, намереваясь поцеловать. Отворачиваюсь.       — Влюбился, что ли? — отшучиваюсь. Вот только нихуя не смешно. Смотрит еще так серьезно, внимательно. Ладонью оглаживает то поясницу, то живот… Ну не надо, Эрик, пожалуйста. Не веди себя как благородный рыцарь, охотящийся за поцелуем дамы. Я не дама… Я шлюха. А шлюхи трахаются и удовлетворяют, а не целуются тягуче ласково и нежно, не плавятся в сильных объятиях, подставляясь под мужские ласки.       Он осторожен, пугающе осторожен, но напорист и… Да что там? Я хочу этого поцелуя, его горячие губы, обжигающее дыхание и беспардонный, но такой умелый язык. О, я знаю, что он может делать этим языком. Знаю, поэтому приоткрываю свой рот, впуская его, позволяя делать все, что мы оба хотим. Сама не замечаю, когда он отпускает, как обвиваю руки вокруг его шеи, притягивая к себе еще сильнее. Скольких он уже целовал так? Да какая разница? Меня так целует только он. Отрывается от губ и шепчет на ухо:       — Мне нужна вся ты, — голос охрипший, тихий. — Но это не мешает мне тебя хотеть. Скорее наоборот, — целует за ушком и спускается на шею. У меня сейчас крыша поедет. Это он сейчас в любви признаётся? Нет. Не-нет-нет!       — Да-а-а…       Подхватывает под ягодицы, возвращаясь к моим губам. Еще увереннее, напористее. Да, Эрик должен целоваться именно так.       Мы куда-то движемся, постоянно останавливаясь. Спина ударяется о стену, шкаф, дверь. Сознание фиксирует все происходящее вокруг чисто на автомате. Все внимание сосредоточено на Эрике, его сильных руках, широких плечах, пьянящих губах… Одежда словно сама исчезает, причиняя лишь временные неудобства, заставляя нас отрываться друг от друга.       Оказываюсь на собственной кровати. Он даже не дает опомниться, тут же заполняя меня собой. Медленно, аккуратно, словно до этого внутри никого и не было. Двигается так же. Смотрит в глаза, оторвавшись от губ и нависая надо мной. Плавные движения этого мощного и опасного хищника окончательно выбивают из колеи, заставляя полностью переключиться на ощущения, откликаться, ловить его редкие поцелуи, подставляться под ласки, двигаться вместе с ним. Любить его… как он любит меня.       Я пропала…       Эрик повсюду. В глазах. В памяти. В стонах, в пошлом и таком искреннем выражении удовольствия. В с головой накрывающей эйфории. Без Эрика нет мира. Ничего нет.       Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем мы успокаиваемся. На кровати не остается ни одеял, ни простыни, и мы разделяем единственную удержавшуюся подушку. Посткоитальная лень накрывает с головой. Боже, никогда еще я так не кайфовала.       — Херовый из тебя был коп, чтоб ты знал, — лениво тяну я, прослеживая пальцем колечко в светлой брови. — И пристрелить грозил, и девушек трахал, и… — внезапное желание зевнуть успешно затыкает говорливый рот.       — Кто бы говорил, мисс «я-исподтишка-пялюсь-на-хозяина». Только что слюнки не капали.       — Ах ты сученыш! — сердито привстаю, но сильная ручища валит меня обратно — на удивление нежно.       — Ну, помолчи, — не приказывает, а просит. — Не порти момент.       И я подчиняюсь. Ложусь на еще влажную от нашей близости грудь, макушкой утыкаясь прямо в слегка шершавый подбородок.       — И ты работал в борделе четыре года? Сутенерствовал и все такое? Разве копам так можно? — тихо спрашиваю я. Быстро же ты, Хозяин, перешел из разряда ебанашек, которых я видеть не желаю, в самого любимого на свете мужчину. Изволь хоть объясниться.       — Шесть лет, вообще-то, — поправляет он. — Бывает и хуже. И под прикрытием делают все, чего требует прикрытие. Я, например, был мудаком.       — Да уж, — хихикаю я, тыкая его в бок. — Роль всей твоей жизни. И ты бы правда женился на Шоне? — ох, как больно задавать этот вопрос.       — Если бы облавы не случилось, то мне бы пришлось, — спокойно произносит он. — Бизнес.       Я стараюсь не психовать и позволяю себе просто наслаждаться покоем. Ах, как же все, оказывается, просто — до дрожи, до вспышек перед глазами. До болезненного осознания того, что мое — наше — время безвозвратно упущено. Всю жизнь я обыгрывала, спорила, шла наперекор. Жила, думая, что лишь так и надо жить — через боль, через отвращение. Через себя.       А достаточно было лишь поддаться. Что бы я потеряла? Дурацкую гордость?       И сколько всего могла бы обрести.       Он что-то говорит — сквозь подступающую приятную дремоту я уже не вслушиваюсь в слова просто наслаждаюсь тембром. Что-то о том, что хочет жить нормальной жизнью со мной, что больше меня не отпустит, что все будет хорошо.       Разве ты не знаешь, Хозяин, что Кристина в твоем борделе — лучший кайфолом? Что существуют силы, приказать которым не можешь даже ты?       Да, поздно. Непростительно поздно.       Пистолет он оставил на столе, и я смотрю на его черные очертания, не в силах оторваться. Холодная сталь сверкает гладкими гранями. Манит. Как та неоновая вывеска, свет которой она отражает. Разве что «выход» не написано. Вот же оно — самое простое решение, легкий выход… Прекрасная альтернатива завтрашним объяснениям, слезам и ложным надеждам. Ведь предложит… Даже Хозяин бы предложил, а тот, кто прижимает меня тяжеленной рукой и сопит в макушку, будет настаивать. И себя винить. И страдать…       Эрик словно слышит мои мысли, подминает под себя, лишая свободы. Не отпустит! А пистолет совсем близко. Давай, Крис, протяни руку и сбеги к чертям собачьим от этой дерьмовой жизни, облегчи участь близким. Лучше, чем сейчас же уже не будет.       И когда я стала такой трусихой? Да ну нахуй. Сдохнуть я еще успею!       Все-таки, сегодня Рождество. Самое волшебное Рождество в моей жизни.