Дар

      Ларина привели в знакомый дом и повели на второй этаж, где оказалась спальня хозяина дома. Здесь было довольно неплохо. По крайней мере лучше, чем граф себе представлял. Дубовый шкаф с резным рисунком, стол, стул, узкое окно наверху, стойка для оружия, широкая кровать и прикроватный столик. Всё для дела, никаких украшений или ковров. Если бы не сундук, стоящий у дальней стены, можно было бы сказать, что попал в таверну. Пахло точно так же.       С Дмитрия сняли кандалы и привязали к ножке кровати. Теперь он мог свободно ходить по комнате, но дальше двери длина верёвки заканчивалась. Это создавало ощущение клетки больше, чем-то, когда он сидел во дворе. Там он хотя бы мог смотреть наружу, слушать звуки природы и наблюдать за событиями. А теперь он ориентировался лишь по свету из окошка — ночь сейчас или день.       Графу ничего не оставалось делать, как хорошенько осмотреться. Он открыл шкаф, осмотрел одежду Хована, затем полежал на кровати, думая про себя, что она довольно-таки удобная; забрался на стул и посмотрел в окно. Там кипела жизнь, разбойники опять к чему-то готовились. Ни Хована, ни его приближённых видно не было, так что Дмитрий спустился вниз и сел около кровати, прислонившись головой к стене. Он вновь стал думать.       Первая мысль была — Юлик. Конечно же, ему было жаль парня, всё-таки он помог ему сбежать. Да и не заслужил мальчишка, который пытался исполнить долг, смерти. Всё-таки их семья клялась в верности Лариным. Он просто не смел не помочь покровителю.       Дальше пришла мысль о словах Хована и Ларин вдруг понял, что боится. Но боится не боли или унижения, а того, что снова не сможет сдержать истинных чувств. Хотя нет… никаких чувств не было. Это всё лишь обман. И он может убедить себя в этом. Потому всё то время, что Хована не было, Дмитрий тренировал себя в хладнокровности, погружаясь в некий транс.       И вот наступил вечер, в комнате потемнело, кто-то из шайки зажёг факелы сначала в коридоре, а затем и в спальне главаря. Ларин внутренне сжался, услышав громкие шаги внизу, на лестнице и наконец у самого порога. Резким хлопком стукнула несчастная дверь, и в спальню зашёл глава разбойников. Сейчас в нём было сложно узнать Главу, он был обычным пьяным мужиком, у которого в голове была выбита мысль. Мысль, о которой Ларин догадался ещё в лесу и которая вызывала больше отвращения, чем страха.       Хован стал медленно подходить. Кажется, ему не нравилось, что на него не реагируют, и это лишь слегка веселило. Он был похож на медведя, что забрёл в человеческую деревню и не понимает, почему люди спокойно ходят рядом, не убегая и не крича. Взгляд такой же. Рывок! Ларин столкнулся в упор со взглядом разбойника. В серых глазах читалась теперь злость на графа, ещё небольшая потерянность. Но вот секунда — и губы Хована решительно целуют Дмитрия, а руки развязывают верёвку. Граф изо всех сил старался не шевелиться и не паниковать. И, похоже, этим бесил бандита, так как тот стал, как дикий зверь, кусать, оттягивать и сжимать кожу. Сдерживать эмоции стало сложнее, и Ларина опять погрузили в кисель. Он снова чувствовал каждое движение, каждое прикосновение. И в волнах этих ощущений, он лишь затуманенным сознанием понимал, что его толкнули на кровать, что содрали штаны, что целуют и сжимают руки. Резкая вспышка, и граф вдруг понял одно: всё это не нравится ему. Конечно же, такое бы понравилось только мазохисту, но он вдруг понял, что ожидал… иного. Он знал, кто такой Хован, знал его жестокость, но это было не то, что было тогда в клетке. Это был другой человек. Жестокий и мерзкий.       Потому, когда мужчина заставил его наблюдать за всем этим, в глазах Ларина уже образовались мокрые слёзы. А дальше… память отказывалась воспроизводить те моменты. Он помнил лишь дикую боль и ужас. Помнил хрип, помнил унижение, помнил окончательное разочарование в мире. И ненависть, что была лишь искрой в сознании, вдруг стала костром для небес. Никогда не простит он Ховану того, что тот сделал. «Никогда… никогда… ни-ког-да» — шептали остатки сознания в теле графа. С этим всем он и уснул.

***

      Утро наступило вместе с болью. За те дни, что Ларин жил здесь, он привык к тупой боли в спине, в груди, в плечах. Но эта боль была хуже. Болело буквально всё. От головы и до… поясницы. Даже ноги слегка кололо, что было странно. Открыв глаза, он стал медленно вспоминать вчерашний день, а точнее, ночь. Когда все воспоминания собрались, он захотел закрыть глаза и больше не открывать их. А ещё лучше умереть. Кстати, если он ещё раз сбежит, то это вполне реально. Просто надо попасться к нормальным бандитам, а не этому извращенцу. Запустив пятерню в волосы, Дмитрий тихо застонал и зажмурил глаза. Хотелось пить, есть и умереть.       Вдруг он услышал усталый вздох совсем рядом. Обернувшись, он только сейчас вспомнил, что лежит на кровати хозяина дома. А сам хозяин, оказывается, сидел за столом и смотрел на него очень странно. Если бы Ларин не знал разбойника, он бы сказал, что тот хочет извиниться. «Главари бандитов не извиняются. Они пользуются людьми и выкидывают их, как использованную тряпку. Именно так Хован и сделал» — с непонятной тоской повторил про себя истину Дмитрий, приподнимаясь на локтях и смотря на своего врага. Тот, заметив, что пленник проснулся, встал из-за стола и, подойдя, присел на корточки рядом с кроватью.       — Блядь, и вот нахера ты это сделал? Знал же, что не убежишь далеко. Ты ведь умный, Уткин, расчётливый. Знаешь, чем обернётся любое твоё действие. Неужели нужно было меня доводить?       Ларин молчал, удивлённо смотря на бандита. «Он со мной душевный разговор затеял?» — думал граф, на автомате подтягивая одеяло на себя.       — Уткин, ты разговаривать разучился? Или я реально сломал в тебе всё, даже язык? — Хован обернулся на мужчину и посмотрел в глаза. — Учти, извиняться я не буду. Много чести всяким Светлостям.       Дмитрий продолжал молчать. Всё это смахивало на то, что Ховану стыдно за вчера, но Ларин не верил в это. Стыдно может быть за то, что ты вино пролил на соседа, что случайно в пьяном бреде наговорил лишнего, что подрался в таверне. Да за что угодно! Но далеко не за то, что жестоко изнасиловал человека, воспользовавшись им в привязанном виде. Такое должно чётко стоять в голове целью, чтобы исполнить.       — Блядь, да что я оправдываюсь тут перед тобой?! — Хован вскочил на ноги и повернулся к графу. — Ты моя собственность, и я могу… — разбойник вдруг замолчал, смотря на Дмитрия.       Да уж, его можно было понять. Пока Хован говорил, а затем поднимался, Ларин встал с постели и стал медленно подходить к разбойнику. На его теле, как чернильные пятна, расплылись синяки; на шее, ключице и плечах виднелись красные засосы и укусы, на брови — ссадина; глаза были красно-карими с примесями, сияющие в утренней полутьме, губы искажала злая улыбка. Всё это делало похожим его на оленя. Избитого, раненного, но не сломанного. Он подошёл к главарю впритык и прохрипел на ухо:       — Ты хотел сделать из меня шлюху? У тебя получилось. Я теперь твоя ёбаная шлюха. Ты хотел пометить меня, как собственность? Вот оно, моё тело в твоих следах. Я теперь твоя собственность, и каждый в лагере слышал это. Ты хотел сломать меня? А вот хер тебе! — мужчина вдруг издал истеричный смешок и начал говорить во весь голос: — Я граф Дмитрий из древнейшего рода Лариных, сын Александра Ларина и правитель этих земель. Если я захочу, тебя растерзают дикие собаки, а твои ошмётки послужат кормом для воронов. Я наделён такой властью, которую ты даже не представляешь! И никакой пьяный дикарь этого не изменит! — отстранившись от главы, Ларин смерил его уничтожающим взглядом, а затем со всей силы врезал мужчине в скулу с размаха.       Хован пошатнулся, ошеломленно посмотрел на графа, а затем со звериной прытью схватил того за волосы и притянул к себе, специально сильно оттягивая их.       — Сука, ты вчерашний урок не усвоил, что ли?! Ладно, я пытался быть ласковым, даже извинился. Пытался поговорить. Но ты не хочешь по-хорошему быть смирным — значит, будем по-плохому. Ты, я вижу, слишком гордая блядь, чтобы понять одну истину: ты здесь не граф, не правитель. Ты обычный пленник и раб. И скоро станешь послушной шлюхой. Уж я этого добьюсь. Эта ночь была только началом твоей новой жизни. Запомни это, Уткин, — разбойник улыбался широко и криво.       Не отпуская волос, Хован потащил его к кровати. Граф стал отбиваться, чтобы хоть немного уменьшить напряжение, но всё было тщетно. Главарь лишь заломал его руки и потащил извивающееся тело дальше. Дойдя до кровати, он вытащил нож и разрезал верёвку. Затем, лишь ненадолго ослабив руки, быстро привязал Ларина к изголовью так, что теперь Дмитрий не мог уйти дальше края кровати. «Мразь», — кричал мозг мужчины, когда он смотрел на довольное лицо разбойника и всё ещё пытался что-то сделать.       Смерив пленника насмешливым взглядом, Хован ударил его головой об деревянное изголовье. Следующую минуту граф погрузился в чёрным туман: он ничего не видел, не слышал и, наверное, даже не чувствовал. И лишь затем, очнувшись и чувствуя невероятную слабость в теле и жгучую боль в затылке, Ларин открыл глаза и понял две вещи: Первая: теперь он привязан не только за ногу, но и за обе руки, таким образом, что даже не может пошевелить ими. Мужчина пробовал дёргать или дотянуться ртом, чтобы развязать, но всё это было бесполезно. Вторая: судя по закрытой двери и отсутствию Хована в комнате, тот ушёл. А судя по весёлым кликам на улице, на очередной грабёж честных торговцев.       К сожалению, всё это Дмитрий понял лишь сейчас, когда ничего нельзя было исправить. И единственное, что ему оставалось, это запрокинуть голову и проклинать весь мир. А ещё, лишь на мгновение, поверить в Судьбу и в то, что это его наказания за моральные издевательства над людьми. По-другому никак не объяснишь.