Revenge/Возмездие

Потеплее укрыв сладко спящего после ужина Хёкджэ одеялом и убедившись, что его дыхание по-прежнему ровное и спокойное, а все показатели в норме, Донхэ осторожно вышел из его палаты, аккуратно прикрыв за собой двери, чтобы спуститься вниз и купить себе еще стакан двойного, жутко горького и жутко бодрящего эспрессо и что-нибудь на ужин, ведь больничный сервис, увы, не предусматривал дополнительных порций для родственников пациентов, а отъедать у и без того выглядящего слишком слабым и болезненным Хёкджэ половину и без того скудного ужина было бы настоящим кощунством, именно поэтому Донхэ, дождавшись, пока этот упрямец уснет, отправился в небольшое кафе на первом этаже больницы, несмотря на то, что меньше всего ему сейчас хотелось выходить из палаты Хёкджэ. И дело было вовсе не в том, что он боялся оставить Хёкджэ в одиночестве, ведь они уже выяснили, что все случившееся было просто недоразумением и Хёкджэ вовсе не собирался делать с собой ничего предосудительного и жизнеугрожающего, а просто разозлился и расстроился настолько сильно, что зеркало… Это проклятое зеркало просто оказалось слишком не вовремя под его рукой, и все. И Донхэ, уже сейчас анализируя все случившееся, понимал, насколько глупо было бы думать, что это была попытка суицида, ведь Хёкджэ явно не был человеком, который решает свои проблемы подобным образом, и Донхэ прекрасно понимал это, просто вчера… он слишком испугался. За Хёкджэ. И за его жизнь. И не был способен мыслить рационально. А сегодня… сегодня Донхэ и правда понимал, что вел себя как последний дурак. Подумать о Хёкджэ такое из-за какой-то совершенно идиотской статьи… Нет, так мог сделать только последний идиот. Но Донхэ всегда был не слишком высокого мнения о своих интеллектуальных способностях. Единственное, что не давало ему покоя, – осколок в бедре, выглядевший так, словно кто-то нарочно воткнул его туда, всего в паре миллиметров от артерии, но… даже если захотеть, то нарочно воткнуть стекло вот так вот даже человеку с медицинским образованием и большим опытом было бы очень и очень сложно, так что… Вряд ли Хёкджэ сам смог бы сделать это, даже если бы захотел, и… Донхэ не мог даже точно сказать, что это было: то ли глобальное невезение, то ли счастливая случайность, то ли все сразу, но одно он знал точно: слава богу, что Хёкджэ жив, и почти здоров, и больше совершенно точно ничего не собирался делать с собой, а все остальное на самом деле было уже не важно. Зябко передернув плечами, Донхэ нервно поежился и ускорил шаг, словно он мог ему помочь избавиться от буквально повсюду преследующих его взглядов: открытых и брошенных исподтишка, полных любопытства и откровенного презрения, жалостливых и осуждающих – Донхэ казалось, что буквально все пациенты, работники и просто посетители клиники смотрят на него сейчас и обсуждают его. И дело было вовсе не в Хёкджэ и в его неудавшейся «попытке суицида» (которая уже была и не такой уж горячей новостью, несмотря на то, что у входа в клинику все еще дежурил десяток репортеров в надежде на эксклюзив), а в том, что всего пару часов назад суд присяжных вынес обвинительный приговор старшему сыну семейства Ли. Самый суровый приговор из всех возможных. За жестокое убийство с отягощающими обстоятельствами. За сокрытие улик и дачу заведомо ложных показаний. Виновен по всем пунктам. Единогласное решение тринадцати присяжных. Приговорить к пожизненному заключению в одиночной камере в тюрьме строгого режима. Эти слова, зачитанные непривычно звонким для пожилой женщины голосом судьи, транслируемые по всем корейским каналам, до сих пор звучали в ушах Донхэ. Как и звон пощечины, которую залепил Итуку подошедший к нему отец. И глухой, до безобразия наигранный плач матери, выдавившей из себя ровно столько слезинок, чтобы отлично выглядеть в роли скорбящей матери в новостных репортажах по телевидению и на снимках в газетах. Конечно же, ее сын невиновен. Конечно же, они будут подавать апелляцию. Конечно же, это все ложь и провокация, срежиссированная под давлением общественности. Посмотрите, как мы умеем расследовать убийства и обвинять невиновных напоказ, пока настоящие преступники, маньяки и убийцы гуляют на свободе. Мать Донхэ и ее китайский помощник разразились такой полной «бессильной ярости» и «неподдельного отчаяния» тирадой перед камерами, что Донхэ, если бы не знал все их ужимки наизусть, как и того, что его брат целиком и полностью заслуживает вынесенного ему вердикта, возможно, даже проникся бы их речами, но… все было слишком очевидно. К тому же Итук, которого адвокату и родителям, несмотря на все усилия, так и не удалось признать невменяемым, еще в начале слушания отказавшись от адвоката прямо в зале суда, добровольно признался в содеянном, так что… Вряд ли их спасет апелляция, особенно если учесть, что вслед за новостью об Итуке в блоке новостей следовал срочный сюжет о том, что генеральный прокурор Ли Кандон вынужден временно оставить свою должность из-за начатого в прокуратуре внутреннего расследования по факту внезапно обнаружившихся неоднократно повторявшихся правонарушений. Ну еще бы… Если учесть то количество раз, которое прокурор помогал своим друзьям, пренебрегая не только должностными инструкциями, но и законом, то это было неудивительно. И Донхэ был даже немного рад тому, что этого подонка, не имеющего ни совести, ни чести, раскрыли, но намного больше он был рад тому факту, что, находясь в таком плачевном положении, прокурор Ли теперь вряд ли сможет помочь своим друзьям, а это значит, что как бы его родители ни бились и какие апелляции бы ни подавали, но… вряд ли кто-то на самом деле решит оспорить приговор Итуку. И… Это была еще одна веская причина для радости Донхэ. Как и то, что ему удалось избежать необходимости участвовать во всем этом фарсе. И одновременно… Донхэ просто не мог не ненавидеть себя за то, что он отказал в поддержке и понимании своему родному брату, и за то, что он совершенно искренне желает Итуку такого наказания за все его ошибки. Ведь он же и правда насильник и убийца, как бы родители ни старались скрыть и оспорить этот факт. А место убийц и насильников, пусть они даже чьи-то сыновья и братья, – в тюрьме. Как иначе? И пусть Итук был его братом, но… в первую очередь сейчас он был для Донхэ именно убийцей, а еще жестоким и беспринципным насильником, и осознание этого убивало в Донхэ все чувства к этому человеку, который уже определенно не был тем старшим братом, которого так сильно любил Донхэ, на которого он так хотел быть похож и которым так сильно гордился. А сейчас… сейчас Донхэ мечтал лишь об одном: стереть этого человека и весь этот кошмар из своей памяти. И всю ту боль, что причиняла ему лишь одна мысль о том, что сделал Итук, из своего сердца. Но если бы это можно было сделать так просто… Погрузившись в свои совершенно не жизнерадостные размышления, которые, слава богу, отвлекли его от всех этих жутких, не дающих покоя взглядов и шепотков за спиной, Донхэ и не заметил, как умудрился добраться до больничного кафе, внезапно обнаружив, что он не только успел дойти до пункта назначения, но и даже сделал заказ и почти расплатился по счету. И все, что оставалось ему, – поставить свою подпись на чеке и дождаться стакана с кофе и одуряюще пахнущего шоколадом и миндалем рогалика. Нет, с ним определенно происходит что-то не то в последнее время, хотя с такой семейкой, как у него, небольшие психические отклонения – это скорее приятный бонус к наследственности, чем проблема, да и с таким наплывом новостей, как за это лето… Скорее удивительно то, как он вообще еще умудрился сохранить здравый рассудок? Ведь каждый раз, когда Донхэ казалось, что хуже уже быть совершенно точно не может, его семейство в который раз умудрялось удивить его и наглядно продемонстрировать, что они прошли еще далеко не все круги ада и что все самое «веселое» и «интересное» еще только ждет их впереди. Едва-едва дождавшись, пока миловидная кассир наконец-то вручит ему кофе и заказ, кидая на того-парня-чей-брат-убил-девушку-и-сядет-в-тюрьму любопытные взгляды, Донхэ, решив, что он прекрасно сможет поужинать и в палате Хёкджэ, поспешил покинуть помещение, быстрым шагом возвращаясь в единственное свое укрытие в этом месте, которое Донхэ ох как не зря не хотелось покидать. Путь назад, когда голова Донхэ не была занята всеми этими жуткими мыслями, совершенно отрывавшими его от окружающей действительности, показался Донхэ самой настоящей пыткой, но тем не менее он успешно справился с ней, едва-едва сдержав облегченный стон, когда за ним наконец-то закрылись двери палаты Хёкджэ. Убедившись, что за время его отсутствия здесь абсолютно ничего не изменилось, Донхэ, поудобнее устроившись в кресле для посетителей и сделав первый глоток уже начавшего остывать, но вполне сносного на вкус кофе, собирался было открыть на телефоне поисковик, чтобы почитать уже наверняка вышедшие статьи и комментарии к ним, но хриплый, полный недовольства голос Хёкджэ остановил Донхэ ровно в тот самый момент, когда тот уже почти закончил набирать имя брата в поисковой строке: – Не смей читать эту дрянь… – скривился Хёкджэ, уже почти пять минут наблюдавший за мальчишкой из-под полуприкрытых век, и осторожно сел на кровати, требовательно протягивая руку: – Отдай мне телефон. – Хёкджэ, ты… – испуганно начал Донхэ, собираясь прочитать этому упрямцу целую проповедь о том, что ему еще нельзя садиться и что любое изменение положения тела может возобновить с таким трудом остановленное врачами кровотечение, но Хёкджэ бесцеремонно перебил его: – Да, я, – усмехнулся парень, мгновенно превращаясь в того самого, властного, сильного, насмешливого и немного надменного, совершенно обычного Ли Хёкджэ, по которому так скучал и которого так любил Донхэ. – А теперь отдай мне телефон, – повторил свое требование он и, дождавшись, пока недовольно сверкающий глазами, но не смеющий возражать ему Донхэ положит на его ладонь новенький черный смартфон, подаренный Хёкджэ вместо разбитого Кюхёном телефона, просто выключил его, убрав совершенно не нужную им сейчас технику, а затем снова обессиленно рухнул на подушки, пристально следя за тем, чтобы гневно сопящий Донхэ все-таки поужинал, хотя о том, можно ли назвать ужином жалкое подобие булки и кофе, Хёкджэ бы еще поспорил, но… Какая же все-таки дрянь эта кровопотеря. Он даже и не думал, что восстанавливаться придется ТАК долго, однако даже у этого были свои плюсы, которыми Хёкджэ собирался воспользоваться по полной и сделать свое пребывание в этом месте как можно более приятным. Едва-едва дождавшись, пока Донхэ закончит со своим так называемым ужином, Хёкджэ, состроив самый несчастный из всех возможных вид, без особого труда уговорил почти не сопротивляющегося парня забраться к нему в постель, чтобы погреться. Вместе. А затем и уснуть, вяло размышляя о том, что больничная кровать и жуткая слабость от такой большой потери крови могут быть и правда не так плохи, когда к тебе так доверчиво прижимается теплый, вкусно пахнущий и сладко сопящий Донхэ и когда ты знаешь, что очередной этап твоего возмездия завершился полным и оглушительным успехом, а следующий уже с таким же самым успехом начался. Ведь генеральный прокурор Ли Кандон пока даже не представлял, что именно его ждет в самом ближайшем будущем и с какой тщательностью специально собранная комиссия будет собирать все его даже самые незначительные грешки. А уж какое за этим последует наказание… Ведь Сонмин (не без подачи со стороны Хёкджэ) уже позаботился об этом, так что… Кое-кого, пока Хёкджэ вынужден наслаждаться принудительным отдыхом, ждет очень и очень веселое времяпрепровождение с просто-таки фатальными последствиями… для него самого и всех его друзей.