Revenge/Возмездие

– Итак, а теперь я с радостью представляю вашему вниманию один из самых ценных экспонатов нашего сегодняшнего аукциона, пожертвованный из личной коллекции учредителей благотворительного фонда, – потрясающую акварель, принадлежащую кисти великого французского мастера, одного из основателей такого направления в искусстве, как импрессионизм, Клода Моне, – до зубовного скрежета пафосно объявил последний, пожалуй, самый долгожданный лот аукциона, пожилой полный ведущий, чем-то неуловимо напоминающий Хёкджэ, сидящему в последнем ряду и искренне делающему вид, что он ничуть не заинтересован этим лотом, циркового клоуна, ну или его мячик: такой же красный, надутый, круглый, лоснящийся снаружи и абсолютно пустой внутри. Как и большинство присутствующих здесь. Красивые люди с насквозь прогнившими внутренностями, хотя… Хёкджэ был едва ли лучше, вот только внутри у него была не гниль, а засыпанное застарелым пеплом и прахом, все еще тлеющее и то и дело вспыхивающее огненно-красными искрами ярости пепелище. Стартовая стоимость картины была не такой уж и большой, особенно для оригинала Моне, всего семьсот тысяч долларов, поэтому многие гости аукциона с энтузиазмом включились в борьбу, но это были лишь жалкие скряги, надеющиеся в самом начале урвать ценный экспонат как можно дешевле и к тому же весьма ограниченные в средствах люди, а настоящие игроки включились в торг лишь тогда, когда стоимость лота перевалила за два миллиона. Хёкджэ с насмешкой наблюдал за тем, как отчаянно бьются Итук и Кюхён и еще пара особо экзальтированных ценителей импрессионизма за картину, которую когда-то его отец подарил его матери. На его, Хёкджэ, рождение. И которая все его детство висела в детской... ну или те первые годы его жизни, которые можно назвать детством в общепринятом смысле этого слова. Хёкджэ с внутренней усмешкой отметил, что после трех миллионов отвалились почти все желающие завладеть по праву принадлежащей ему акварелью, кроме невозмутимого Кюхёна и Итука, явно желающего, чтобы семейная ценность не покидала их дом, но… после суммы в четыре миллиона и его табличка перестала взлетать вверх, заставив Хёкджэ с сарказмом подумать о том, что, кажется, родители все же ограничивают кое-кого в карманных расходах. И лишь только тогда, когда в аукционе остался один-единственный участник, Хёкджэ позволил себе лениво поднять табличку вверх, называя цифру, которую вряд ли решится перебить даже Кюхён, пусть и жаждущий заполучить эту картину, но все же не так сильно, как его подопечный: – Десять миллионов долларов, – спокойно улыбнулся парень, не обращая внимания на прокатившийся среди гостей удивленный гул. – Сколько-сколько? – изумленно переспросил ведущий аукциона, явно решивший, что ему послышалась эта цифра, но Хёкджэ, ничуть не смущенный всеобщим вниманием и таким явным недоверием, повторил: – Десять миллионов, – хмыкнул он, глядя на мужчину с таким ледяным спокойствием, что тот едва-едва сдержал себя, чтобы не попятиться назад, поддавшись инстинктивному желанию оказаться подальше от этого, судя по всему, очень и очень опасного парня, который без сожаления раздавит все на пути к своей цели. – Принято! Итак, у нас есть новая ставка. Десять миллионов долларов от номера 173 за подлинник акварели Клода Моне. Кто-то готов предложить больше? – взяв себя в руки, звонко спросил мужчина, окидывая взглядом гостей, среди которых, конечно же, не нашлось такого безумца, и спустя три традиционных счета и пятнадцать секунд Хёкджэ стал новым законным владельцем картины. Вернее, он стал им спустя десять минут, когда вручил пораженной Хёри только-только подписанный чек на указанную сумму. – Хёкджэ… – женщина изумленно смотрела на их соседа, не находя подходящих слов, ведь этот мальчишка, еще сущий ребенок, только что пожертвовал одним махом сумму, которую некоторые не тратят на благотворительность за всю свою жизнь. – Я не знаю, как благодарить тебя, такая щедрость… – восхищенно выдохнула женщина, едва сдерживая себя, чтобы просто не взять и не обнять этого парня, ведь его деньги пойдут на поддержку такого огромного количества одиноких женщин и их детей, что это… Хёри понятия не имела, как стоит благодарить за такую поддержку и такую доброту и что ей делать сейчас, чтобы выразить свою признательность и восхищение. – Ну что вы, – улыбнулся Хёкджэ, глядя, как предусмотрительно приглашенные на аукцион юристы тут же быстро и сноровисто оформляют все нужные бумаги на покупку. – На такое благое дело не жалко никаких денег. Стоит только мне подумать о людях во всем мире, которым в этот самый момент нечего есть… – тут же помрачнел парень, заставляя сердце Хёри, пораженное такой чуткостью, не свойственной нынешней молодежи, в который раз замереть и сжаться, а саму женщину – подумать о том, что их сосед совершенно необыкновенный молодой человек и что его характер так сильно похож на характер Донхэ, что это заметно невооруженным взглядом. – Я думаю, твои родители гордились бы тобой, – улыбнулась Хёри, но, увидев мрачное выражение лица своего собеседника, тут же посерьезнела: – Прости, я не хотела… – Ничего страшного, – скривил губы в очень правдоподобной и практически вежливой улыбке Ынхёк, для которого эти слова оказались сильнее и звонче пощечины. Как бы он хотел сказать этой лицемерной суке, что его родители будут гордиться им, когда все их обидчики будут наказаны, но… сейчас еще было слишком рано, и Ынхёк не собирался пока выдавать себя. Никому и ничем. – Хёкджэ, наконец-то, – в их вдруг внезапно разладившийся и ставший каким-то неловким разговор с Хёри без стеснения вклинился подошедший в компании с высоким, ослепительно красивым и слишком представительным мужчиной Итук. – Позволь тебе представить Кан Минхо – человека, которому без малейших опасений можно доверить управление любыми инвестициями, – широко улыбнулся парень, кивая на своего спутника, с интересом разглядывающего Хёкджэ. – Дядя Минхо, это Ли Хёкджэ, наш новый сосед, мы с папой рассказывали тебе о нем… – Счастливый обладатель Моне, – сверкнул белозубой улыбкой мужчина, с удовольствием пожимая протянутую ему руку. – Очень рад знакомству. – Я тоже очень рад, – кивнул Хёкджэ, изо всех сил сжав зубы, потому что его новый знакомый не вызывал в Хёкджэ ничего, кроме отвращения, ведь у Хёкджэ даже не было сил, чтобы злиться или ненавидеть это ничтожество, доживающее свои последние дни. – Хёкджэ, вы не против, если я буду называть вас по имени? – на всякий случай уточнил мужчина, уже выучивший наизусть капризы всех своих клиентов и знающий, что очень многим из них не нравится, когда к ним обращаются столь фамильярно, но его новый знакомый, слава богу, не был зациклен на подобных мелочах, поэтому, дождавшись утвердительного кивка в ответ, Минхо продолжил: – Итук говорил, что вы ищете хорошего инвестиционного управляющего для ваших активов, и я с радостью был бы готов предложить вам свою помощь… – О, это было бы просто прекрасно, – широко улыбнулся Хёкджэ, искренне радуясь тому, что первая рыбка, кажется, уже заглотила наживку. – Я сейчас веду переговоры с несколькими компаниями и с удовольствием выслушал бы ваше предложение, тем более что рекомендации семьи Ли были более чем… впечатляющими, – выдал из себя очередную улыбку парень, с удовольствием принимая из рук мужчины белоснежный прямоугольник визитки с золотым тиснением и договариваясь с ним, что на этой неделе им обязательно нужно провести встречу, потому что деньги и акции, особенно большие, не любят стоять на месте и им срочно требуется хорошее и грамотное управление, которое Кан Минхо и его команда, конечно же, могут обеспечить. Выслушав еще почти 20 минут хвалебных од, в которых Минхо восхваливал себя любимого, и не став уточнять, что, вообще-то, он сам получил первое образование в сфере международной экономики и инвестиций, Хёкджэ, сославшись на дела, поспешил попрощаться с этим индюком, которому очень и очень недолго осталось до полной ощипки и места на вертеле для гриля, и, разыскав хозяев вечеринки, с почти искренним сожалением сообщил им, что ему уже пора откланяться. Спустя почти еще получаса светских бесед вокруг да около с Хёри и Юнсу и два принятых приглашения на ужин и ближайшие вечеринки, у Хёкджэ наконец-то появился шанс ускользнуть с этого сборища, но у него было еще одно, последнее, но не менее важное на сегодня дело. Подозвав одного из официантов, Хёкджэ взял с его подноса последний бокал с шампанским и попросил шустрого паренька за вознаграждение в двадцать долларов передать записку, в которой было всего лишь три слова и которую тот, конечно же, незамедлительно поспешил доставить адресату. Убедившись по мгновенно вспыхнувшим щекам Итука, который явно пытался отыскать Хёкджэ взглядом в еще даже не начинающей редеть толпе гостей, что тот получил его послание и верно истолковал его, Хёкджэ с чистой совестью ускользнул с вечеринки, наконец-то позволив себе облегченно выдохнуть и чувствуя, что еще чуть-чуть – и его судорожно колотящееся сердце просто выскочит из груди, но… у него было не так много времени, чтобы подготовиться к следующему мероприятию по своему списку. Последнему на сегодня. Извинившись тысячу раз перед Чоко, Хёкджэ перенес свою принцессу вместе с ее спальной корзинкой в одну из дальних комнат, где уже давно был установлен специальный манеж, чтобы в случае чего малышка не мешала ему, предназначенный как раз-таки для таких, как сегодня, случаев, и лишь затем начал свою неспешную подготовку. И когда через три с половиной часа его долгожданный гость робко постучался в двери, Хёкджэ встретил его во всеоружии. – Ты просил меня прийти… – начал было Итук, когда Хёкджэ, на котором были лишь одни рваные, слишком низко сидящие на худых бедрах, белоснежные джинсы, распахнул перед своим гостем двери, но… больше за эту ночь Хёкджэ не дал сказать своему гостю ни слова. Практически силком затащив парня в дом и закрыв за ним двери, Хёкджэ впился в податливые, так и жаждущие внимания губы собственническим, полным иссушающего желания поцелуем, одним рывком раздирая белоснежную белую рубашку, и с каким-то мрачным удовлетворением слыша, как пуговицы из слоновой кости раскатываются по безупречно начищенному паркету, и делая то, чего так сильно ждал от него Итук – подчиняя его себе, во всех смыслах этого слова: физическом, моральном, сексуальном… Хёкджэ, методично, размеренно, шаг за шагом доводя своего любовника до грани, давал ему то, чего он так хотел, оставаясь внутри настолько спокойным, насколько может быть спокойна пустыня во время затишья перед бурей. И даже немного удивляясь своему равнодушию, ведь если в первый раз происходящее хоть как-то заводило его и будоражило его кровь, как это может сделать хорошая прелюдия с кем угодно, то сейчас он думал лишь о том, насколько хороший обзор у угловой камеры, какого качества получится запись и насколько правдоподобна его игра – не более. Но, кажется, все пункты были выполнены безупречно, и его любовник, бьющийся под Хёкджэ в мучительных судорогах оргазма, даже понятия не имел, о чем в такой момент думает Хёкджэ, хотя… стоило ему только представить лица Юнсу и Хёри, когда те увидят, как развлекается их примерный, достойный подражания сын, и когда они поймут, что абсолютно все их друзья и знакомые в курсе предпочтений их сына, включая его невесту, то… Каждую клеточку тела Хёкджэ скрутила такая мучительная судорога удовольствия, что никакой оргазм и банальная физическая разрядка априори не могли сравниться с наслаждением, полученным от унижения и уничтожения его самых главных врагов в этой жизни… А ведь это будет только самое начало и самый первый, едва ощутимый удар, можно сказать, даже пробный укол, который не стоит даже сравнивать с тем, что ждет это семейство лицемерных сволочей и всех их друзей впереди…