Джонни Уокер

— Слишком просто, — недовольно тянет Дазай, легко перебрасывая глок из одной руки в другую. «Слишком просто», «скучно» и «вот это интересно» — ТОП-3 нежелательных фраз от Дазая. Пули градом падают напротив Чуи, он едва ведёт бровью и забавы ради выстраивает их все ровной шеренгой. Это и правда просто: они играют в эту игру не первый день: Дазай шатается с пистолетом наперевес, палит по нему почём зря, но как бы не вовремя ни пришёлся выстрел (вот вчера в душе, к примеру, было совершенно не у дел), Накахара успевает. Потому что чувствует пулю раньше, чем Осаму нажимает на спусковой крючок. С автоматной очередью выходит не труднее, Чуя знает, её к херам отбитый Дазай опробовал вчера в столовой: у Озаки прямо в руках лопнул бокал с вином, Мори опрокинул на себя жаркое, за посыпавшееся на проезжую часть стекло город выкатил им круглую сумму штрафа, а в раритетных часах над камином теперь красуется памятная дырка. Любопытное выражение на лице босса развлекает Осаму недолго: забава перестаёт быть интересной, тренировка полезной, и ему становится скучно. «Скучно», да. Скучающий Дазай — особый вид биологического оружия. Так что сейчас, оглядываясь назад, следующая его идея была не самой страшной. Мысль, Чуя, впрочем, как следует додумать не успевает — позади слышится щелчок. Так Дазай взводит курок. «Боги», — думает Чуя, оборачиваясь, — «есть в этом что-то от дешёвой драмы». Набирает воздуха, вот теперь рассчитывая высказать всё, что думает о дазаевом паршивом понимании допустимого и стрельбе в упор, но снова не успевает. Умение Осаму затыкать ему глотку без слов при нём: крутит между пальцев тяжёлый глок рукояткой к Накахаре и выжидательно заламывает бровь. — Ну? — Что «ну»? — огрызается Чуя, с опаской смотря на глок. — Ловить летящие в тебя самого пули просто. Остановить пулю, когда стреляешь сам, — вот это интересно. «Вот это интересно». Нет. Ледяной, почти животный ужас окатывает Накахару с головой, стоит ему только на одно короткое мгновение представить вес пистолета в руках и дуло, направленное на Дазая, и это так смешно, господи, ведь он жаждет прострелить тому башку чаще, чем он открывает рот. Так-то оно так, но желаемое в запале тонет в страхе действительно это сделать, и хотя Чуя почти наверняка уверен, что успеет, одна только мысль о том, что он своими руками… — Ради всего святого, — бормочет раздражённый, как и всякий раз при намёке на чувства, Дазай и пихает пистолет ему в руку. — Стреляй. Точно нет. — Я не стану. Лицо Осаму приобретает то самое жалостливое выражение, с каким он обыкновенно отчитывает бедолагу Акутагаву. Любого другого бедолагу, на Чую он так никогда не смотрит, но не может же он всерьёз подумать, что… — А ты представь, что однажды тебе придётся, — на тон холоднее вдруг говорит Осаму и делает шаг назад, на ужасающе крохотное расстояние выстрела. — Зассышь, пристрелишь меня под давлением, вот же досадно будет… Тогда Чуя перестарался: от усердия пуля рассыпалась в прах, стоило ей замереть аккурат возле гениальной черепушки.

* * *

Сейчас думает, что мог бы стараться чуточку больше: смотрит, как Дазай ладонью стирает кровь со лба, садится рядом возле всё ещё дымящегося вертолета, трёт одну подрагивающую ладонь о другую и медленно, сквозь зубы выдыхает: — Больше никогда. Осаму улыбается. Косит на него покрасневшие от усталости, недосыпа и чертовски долгих двух недель глаза и, с обманчивой лёгкостью крутанувшись, укладывается головой ему на колени. — Кому бы ещё я мог это доверить? — О, захлопнись, — тянет Чуя и, не удержавшись, осторожно касается кончиками пальцев запекшейся крови. Думает добавить: И всё же, больше никогда. Ты выжил из ума. Не можешь же ты вечно так безоговорочно верить. Но говорит только: — Есть в этом что-то от дешёвой драмы. Мысль о ком-то другом с пистолетом в руках напротив Дазая по-прежнему страшнее всех прочих. Годы ничего не меняют.