* * *
— Какого чёрта!.. Накахара яростно щурится на Дазая и, отчаявшись увидеть что-нибудь хоть каплю напоминающее раскаяние, снова смотрит на девушку: пуля вошла точно меж глаз, а этот ублюдок едва ли целился. — Она ничего не знала, — Осаму убирает пистолет и со снисходительным любопытством осматривает кабинет. — О, конечно. Я ведь успел её хотя бы спросить! — рычит Чуя и почти падает в обитое зелёным кресло. Команда зачистки толпится у порога и ждёт отмашки Дазая. Тот же обходит кабинет кругом, всматривается в книжные полки, с особым вниманием разглядывает сервиз и, кажется, совсем не беспокоится о трупе за столом. — Мори велел доставить её живой, — бурчит Накахара. — Он считал её полезной. — И был неправ? — с изрядной долей сарказма спрашивает Чуя. — Очевидно. — Осаму достаёт из-под стола мусорное ведро и вытряхивает мятые бумаги прямо на стол. — Ей платили пятьдесят тысяч в месяц — не густо для большой шишки. У входа только одна камера видеонаблюдения, дверь картонная, тревожной кнопки нет. Она позвонила в полицию, когда услышала шум, не потому что не знала, как связаться с шефом, а потому что понятия не имела, что работает на главаря окинавской мафии. Единственное, чего мы могли от неё добиться — это её собственный номер соцстрахования и, возможно, телефон суши-бара под окнами её дома. Пустая трата времени и патронов… — У неё двое детей. Фраза застывает в тишине как ягода в сиропе. Дазай поднимает на него взгляд и даёт команде зачистки знак войти. — Ты только не плачь. — Стучит его по плечу и выходит из кабинета. — Мори за слёзы убивает.* * *
Некоторые поступки Дазая были напрочь лишены логики. Некоторые — значительно разнились со словами. Он вообще словно был сильно не в ладах с собой и с каждым, кто имел сомнительное удовольствие его знать. Почти с каждым. Одасаку противоречий не видел.* * *
Чуя приходит в себя долго. Ноги и руки бесполезными кусками мяса валяются на земле, плечи будто намертво приклеиваются к асфальту, а на голове лежит чья-то рука. Приятно прохладная. Накахара через силу разлепляет веки, фокусируется на умиротворённой роже Дазая и медленно выдыхает. — Сколько? — Полквартала, — весело отзывается Осаму и словно бы машинально касается пальцами виска. Несколько раз. Он… Он гладит, чёрт возьми, и это бесит, но… Приятно. — Ещё несколько тренировок, и сможешь выдрать дерево с корнем, не задев город. Круто, правда? — Я имел в виду людей. Дазай перестаёт разглядывать изрядно потрёпанный пейзаж и смотрит на него. Пальцы убирают со лба чёлку, и надо бы попросить его перестать, потому что они уже не дети и это выглядит странно, но… Но боль отступает, как и всегда. Они тут одни. Как и всегда. И можно, наверное, недолго побыть слабым. — С дюжину. Накахара закрывает глаза, лишь бы не видеть, Дазай сжимает его ладонь второй рукой, и та вдруг чувствует и… — Это всего лишь люди. — Если бы на моём месте был Одасаку, ты бы так же сказал? — Он бы не был на твоём месте… — Ох, хорошо: ты говоришь ему то же самое, когда убиваешь сам? Пауза тянется проклятую вечность. Чуя кроет сам себя матом, пытается отвернуться и только сейчас соображает, что лежит головой у Осаму на коленях. А он молчит, и Накахара не должен чувствовать себя виноватым, но чувствует. — Нам не по десять — прекрати меня наглаживать. — Здесь никого нет, а я не буду с тобой говорить о нём. — Прекрасно. Бинт на одной руке разбалтывается, а Дазай почему-то не поправляет. Чуя раздражённо заправляет растрепавшийся кончик и снова прикрывает глаза. Дазай сжимает ладонь, прохладные пальцы мягко касаются висков, и Порча уходит. Дюжина человек — не оживает.* * *
Порой Дазай ненавидел себя чуть больше, чем все остальные. И Накахара не то чтобы стоял между ним и ним самим, но пытался.* * *
Когда Осаму наконец выходит из больницы, а Мафия и Агентство едва не перегрызают друг другу глотки, Достоевский вышагивает по трупам с изящной ловкостью прима-балерины. Дазай слушает Куникиду, стоя у окна заброшенной церкви, в которой две вражеские группировки ненадолго (в очередной раз) заключают мир, и машинально трёт свежую повязку под рубашкой. — Я словно в зеркало смотрю, — еле слышно произносит он. Мальчишка-тигр и Акутагава снова о чём-то громко спорят. — Нет. Дазай опускает на него взгляд и вопросительно заламывает бровь. — Что? — Не похож. Улыбка настолько быстрая, что и не заметить, если не знать. — Нам не десять, и мы не одни, — со смехом в голосе шепчет он. — Чего? — Я не буду тебя обнимать. — Ох, а не пошёл бы ты...* * *
Иногда у него получалось.