***
— Почему ты не уйдёшь из Портовой мафии? Чуя отвлекается от газеты, встречается взглядом с внимательными, лихорадочно поблёскивающими глазами, приходит к выводу, что Осаму трезв и не находится под воздействием никаких психоактивных веществ, и негромко вздыхает. — Здесь хорошо платят. Вопрос глупый. Не простой, но глупый, потому что он прекрасно знает, как Накахара в Мафии оказался и почему остаётся в ней до сих пор. Дазай знает это, и даже он не может быть настолько бесчувственным засранцем, чтобы потребовать от него ответа вслух. — И только? Ох, серьёзно? — Это из-за меня? — Не льсти себе. — Мори пустит тебя в расход, стоит только ему подумать, что час для сильнейшего из его оружия настал. Ты хорош в бою, но стратег из себя неважный, твоя способность эффективна лишь в том случае, если поблизости есть я, и (это факт) сам по себе ты интересуешь Мори только в качестве мощной, но, увы, одноразовой бомбы. Убери из уравнения меня и полу… Чуя толкает Осаму к стене с силой, какую трудно заподозрить в человеке его комплекции. Дазай глухо бьётся спиной о кирпич и инстинктивно вздёргивает подбородок — к сонной артерии прижимается остро заточенный кинжал, в голубых глазах напротив плещется бешенство, а воздух ощутимо сжимается. Стёкла в окнах еле слышно звенят, обеденный стол и стулья поднимаются над полом, и Дазаю приходится схватиться за обнажённое запястье Накахары: ярость — хорошее топливо, нет нужды рисковать. Пространство вокруг тут же расширяется, мебель падает обратно, а одно стекло, всё же не выдержав, трескается. — Заткнись, — рычит Накахара. Давит чуть сильнее, и Осаму чувствует, как по горлу стекает тонкая струйка крови. Тонко улыбается, отчего Чуя злится только больше, и задаёт другой, на сей раз странный вопрос: — Уйди я из Мафии, или… — морщится, в глазах мелькает нечто тёмное, настоящее, и с чуть более откровенным, чем обычно, раздражением продолжает: — Или не пытайся я свести счёты с жизнью, как скоро ты бы ушёл? Нервный смешок срывается с губ Накахары раньше, чем Дазай закончит вопрос. Он отпускает полы его пальто, прячет кинжал и отбрасывает с лица растрепавшиеся волосы. Руки предательски дрожат, Чуя сжимает ладони в кулаки и почти падает обратно в кресло. Склоняет голову к плечу и смотрит на Дазая снизу вверх. Умоляюще и совсем немного — отчаянно. — Если ты уйдёшь из Мафии или перестанешь радостно лезть во всё, что сойдёт за петлю? Резать вены на одной руке вдоль, на другой поперёк и засекать время кровотечения? Топиться в лужах? Экспериментировать с дурью и глотать яды, как лимонад? — Накахара сдавленно смеётся и качает головой. — Брось. Я даже не берусь судить, что из этого более невероятно. Отворачивается от пристального внимания, но газету в руки брать не рискует: те всё ещё дрожат, а глаза подозрительно пощипывает. Голосу он тоже доверяет не слишком, потому просто ждёт и надеется, что Осаму, как всегда, удовлетворив любопытство, уйдёт прочь, не пояснив, чего ради это любопытство было. Чуя насчитывает ровно минуту, когда входная дверь, наконец, хлопает. Только тогда Накахара позволяет себе уткнуться лбом в ладони и прикрыть глаза. «Уйди я из Мафии, или не пытайся я свести счёты с жизнью». Треснувшее стекло мелкими осколками осыпается на пол. Будь всё так, Чуя сбежал бы за тридевять земель. Сразу же.***
На следующий день Дазай срывает самую масштабную за последнее десятилетие миссию и уходит из Портовой мафии. Акутагава в равной степени зол и напуган. Мори в бешенстве, а Хиротсу и Коё совсем не выглядят удивлёнными. У Чуи же на подоконнике разбитого окна лежит записка. По тонкой бумаге, как и по бледной ладони, ползёт порча, листок чернеет и испаряется. «Ты нужен мне в Мафии. Останься». Дазай никогда не задаёт вопрос вопроса ради. Это такое правило. Иногда оно мешает Накахаре жить.