***
На часах половина второго ночи. По металлическому подоконнику громко стучит не по-летнему холодный ливень, над ухом противно жужжит надоедливый комар, а в окно очень некстати светит фонарь. Ацуши, угрюмо накуксившись, смотрит в потолок, отфыркивается от проклятого насекомого и то и дело тихо ругается. Когда телефон негромко оповещает о входящем сообщении, он почти рад.@nolongerhuman: В грозу нельзя стоять под деревом или на дереве?
Что?.. @halftiger: Вы где?@nolongerhuman недоступен.
Ацуши со вздохом поднимается, отмахивается от нахального комара и выходит из квартиры. Смотрит на единственное дерево во дворе и качает головой. Спускается по мокрым ступенькам, ёжится от стекающих по макушке холодных капель и подходит к расхаживающему туда-обратно Дазаю. — Лишь четыре из всех молний на земле попадают в землю и примерно одна из сотни таких — в дерево, — сообщает он и прислоняется к едва ли сухому стволу. — То есть не попадёт? — всё равно уточняет Осаму. — То есть не попадёт, — пожимает плечами Накаджима. Осаму тоскливо вздыхает и идёт обратно в дом. Дождь тарабанит по крыше ещё громче, чем по подоконнику, на неровно заасфальтированной тропинке собираются лужи, а с веток старого дуба то и дело падают особенно крупные капли. Через час Ацуши заглядывает Дазаю в комнату. На всякий случай. Дазай хмурится во сне. Тревожно и нервно. Горько.***
В подвале сталелитейного завода воняет горелой плотью, порохом и пластиком. От запаха слезятся глаза, и Ацуши рад возможности списать покрасневшие веки и нос на омерзительную вонь. Между покрытыми копотью станками лежат тела сотни рабочих — обугленные, чёрно-бурые. На то, чтобы опознать каждого, уйдут недели: сгоревшие пластиковые идентификационные карточки бесформенной массой растекаются по оставшимся от халатов лохмотьям и в опознании никак помочь уже не могут. Дазай лавирует между телами с непринуждённой лёгкостью, словно у него под ногами не люди, а истлевшие дрова. Присматривается к невидимым для Ацуши деталям, задумчиво проводит рукой по копоти на станках, растирает сажу по подушечкам пальцем и принюхивается. Должно быть, копоть пахнет не только горелыми волосами и сладковатой гнилью. Дазай усмехается. Страшно и недобро. Торжествующе.***
Карманник оказывается резвым. Убегает от них по самым узеньким улочкам, виляет между торговых палаток и машин на проезжей части, оглядывается у моста, шутливо отдаёт честь и прыгает в реку. Ацуши теряется лишь на мгновение. Достаточное, чтобы пронаблюдать, как без раздумий за преступником ныряют Куникида и Дазай, и зачем-то прыгает следом. Дураку понятно, что дальше вору бежать некуда, а эти двое справятся и без него, но это дело чести. Теперь с него тоже свисает тина, а в волосах топорщатся окурки. Доппо невозмутимо трясёт промокшей жилеткой, Осаму сначала отжимает пальто, затем жилетку и следом снимает рубашку. Остаются только мокрые бинты, полностью скрывающие торс и руки. Ацуши смотрит, будто впервые видит, и без задней мысли спрашивает: — А что под ними? Мысль о том, что вопрос нетактичный, приходит погодя. — Любопытство сгубило кошку. — Дазай подмигивает и смотрит. Прямо и жёстко. Холодно.***
Ацуши требуется ещё месяц и ещё две стычки с Портовой мафией чтобы понять: это не легкомыслие и не беспечность — Дазай действительно не боится поворачиваться к эсперам Мафии спиной. Третья стычка, чтобы уяснить: это не порядочность и уж тем более не благородство — те просто не стреляют ему в спину. Двадцать минут уходит на то, чтобы решиться, пару секунд, чтобы выпалить: — Вы бывший мафиози. Низкорослый рыжий парень громко ржёт. Дазай смеётся. Искренне.***
Иногда Дазай пропадает. Акутагава говорит, что возвращается тот не всегда. Чуя — что он никогда не пропадает. Ацуши не знает, кому из них верить, но однажды Осаму отсутствует почти неделю. Куникида тайком разговаривает с Миноурой, а затем, слегка паникуя, обзванивает городские больницы и морги. На пустой стул за столом в конференц-зале смотрят всем Агентством, и тревожное нечто, всю неделю тигриными когтями скребущее грудь, наконец находит выход. Ацуши обходит каждую лужу в городе, заглядывает во все бочки и до рези в глазах вглядывается во всё, что хоть отдалённо напоминает перекладины. Очень осторожно опрашивает портовых бездомных и включает дурачка, когда нечаянно натыкается на Хигучи. Очевидная польза перевешивает предполагаемый риск, но она, к сожалению, понятия не имеет, где носит Осаму. Солнце садится за горизонт, когда Накаджима признаёт своё полное бессилие и возвращается домой. Не особенно надеясь, заглядывает в квартиру Дазая и поражённо замирает. В спальне, сидя на подоконнике, курит Накахара. Тонкие пальцы чуть подрагивают, когда он подносит сигарету к губам, под глазами чернеют синяки, и выглядит он в целом так, словно несколько дней подряд не спал. Не ел, не пил и едва не сдох. В общем — ничуть не лучше лежащего на футоне Дазая. Половицы под ногами чудом не рухнувшего от облегчения Накаджимы скрипят, и Чуя оборачивается. Смотрит на него угрюмо, исподлобья и, видно, что-то для себя решив, спрыгивает с подоконника. — Живой он, не дёргайся. Подхватывает со спинки стула пальто и идёт к выходу. — Проснётся, передай от меня, что он мудак. Оборачивается на пороге, смотрит так, словно это он на полголовы выше, и неожиданно жёстко повторяет: — Он никогда не пропадает. Усёк? Шёпот похож на тихий вопль. Когда Ацуши кивает в ответ, Чуя судорожно, через силу выдыхает и уходит. Никогда. Чуя в этом убеждён.***
— Накахара-сан просил передать, что вы мудак. Дазай улыбается. Виновато.