Нормы поведения

— Итак, мне нельзя рассказывать скабрезные истории? — спрашивает Баки, его голос эхом разносится позади Стива на лестнице. — Да ладно тебе. — Дело не в этом, — говорит Стив и шагает уже не через две, а через три ступеньки. — Что, ты убедил их, что чист как первый снег? — Некоторые вещи — это личное, — огрызается Стив, которому плевать, если Баки вздумает транслировать историю его свиданий на экран Таймс Сквер, но не готов демонстрировать свой неизбежный стояк на Джеймса Бьюкенена Барнса перед всей командой. У Стива дьявольски стоит, биение крови в члене столь же мощное, как пульс, униформа натирает кожу, яйца тяжелые и горячие. Если кто-нибудь увидит его, все станет ясно. Баки узнает. Баки — о, боже, думает Стив, в то время перед его мысленным взором с мучительной красочностью вновь предстает элегантный и сильный изгиб бедер Баки. — Ну, это не было секретом, — говорит Баки. Стив делает глубокий вдох. — Бак, — говорит он, открывая дверь. — Я… бывают времена, когда я оглядываюсь вокруг, и ты здесь, и я не могу поверить, как мне повезло, — он останавливается перед диваном, но Баки проходит дальше, прямиком к кофемашине. Баки любит кофе. — В смысле, ты… — Выкладывай, — требует Баки. — Вот только не надо этого дерьма про хорошие новости и плохие новости. Ты фильтры видел? — Новая упаковка, — говорит Стив. — Возле кофемолки, — он разжимает кулаки. Он ничего не может поделать с горячей сумятицей в своей голове. Его член ноет, безжалостно и резко. — Богом клянусь, — бормочет он. — Каждый раз, как ты рассказываешь эту историю… — Эй, — с отсутствующим видом говорит Баки, прожигая взглядом кофемашину в надежде, что та поторопится. — Лизетта была хороша. Хотя и поставила Морите фингал. — Я знаю! — напоминает Стив. — Я там был! — Ну, — разумно замечает Баки. — И что? — Каждый раз! — произносит Стив. — Каждый раз, твои ноги и … ресницы, как…, но это же ты, и… О, черт, — говорит он и падает на диван. Существует порядок подчинённости. Он несет ответственность. Он не должен пользоваться своим положением. Дорогой, крепкий, до чертиков устойчивый диван легко выдерживает его вес. — Тебе понравился этот момент? — спрашивает Баки. Стив не может обернуться, но слышит улыбку в голосе Баки. — Мне всегда казалось, что тебе нравится, — с удовлетворением замечает Баки. — Вот почему… я вроде как практиковался в этом, — доверительно понижает голос он. Стив разглядывает свои ладони. Ему должно быть приятно. Он должен испытывать благодарность, что Баки помнит, что он получил возможность еще раз увидеть, как Баки, рассказывая историю, проделывает этот трюк с ногами, и как его пальцы задерживаются под коленом, а его рот, Иисусе, его рот… Что-то рассыпается по столу. Да чтоб его, этот рот. Он так осторожен в этом новом веке, каждое прикосновение взвешено, осмотрительно. Кофемашина сигналит. Дверца холодильника открывается и закрывается. Вот открылась банка с сахаром, три чайные ложки, Баки всегда пьет кофе так, ложка бренчит в чашке. — Я пропал в тебе, — тихо и беспомощно бормочет Стив, зная, что Баки не услышит. Наполовину надеется, что услышит. Баки говорит. — Это же ничего, да? Никто над тобой не смеялся. Теперешний Баки двигается бесшумно. Стив поднимает глаза, и он здесь, сидит на краю стола, его колени в дюймах от ног Стива, а его глаза, устремленные на лицо Стива, обрамляют тревожные морщинки. — Я бы не стал. Это не Баки должен успокаивать Стива. Это Стив должен успокоить Баки, организовать безопасное пространство, обеспечить поддержку, придерживаться плана, быть предсказуемым и надежным. Баки держится как чемпион, но просыпается с криками две ночи из трех. — Я знаю, — говорит Стив, стискивая руками диванную подушку, и его член подрагивает с каждым ударом сердца. Он заставляет себя улыбнуться. — Я верю тебе. Мне нравится, что ты вспоминаешь. Хорошо, что ты рассказал ту историю. — Конечно, — отвечает Баки. Стив делает глубокий вдох. — Это не твоя вина, что у меня в голове перемкнуло несколько проводков, — он скрещивает ноги, но это ошибка, шов униформы врезается в яйца и боль так сильна, что это почти наслаждение. Баки хмурится с таким скептицизмом, что брови выгибаются. Баки всегда знает, когда Стив врет. — И… это вроде как приятно быть… быть цельной личностью. А не единственным, кто помнит, — жалко и скомкано выкручивается Стив. Он пытается думать о том, как сильно не в порядке Баки, как они оба не в порядке, и что он не станет, не станет рисковать потерять своего лучшего друга, потому что не может обуздать собственное тело. Ему стыдно за себя. — Я слышу «но» в этом предложении, — говорит Баки. Его глаза прикованы к лицу Стива. — Договаривай. — Обязательно было рассказывать им о Лилле? — Приятель, в Нормандии не было ни одного солдата, который бы не знал эту историю, — говорит Баки. Он уныло гримасничает и протягивает руку. Стив, должно быть, нахмурился, потому что Баки сильно нажимает ему между глаз. Подушечка его большого пальца жесткая и мозолистая, и на секунду они будто снова в холодном Бруклине, потому что Баки смотрит на него с болезненно знакомой смесью беспокойства и заботы. — Ты сам не знаешь, чего хочешь, да? — очень тихо спрашивает Баки. Стив не знает, что и думать. Он смотрит на Баки, который таращится в ответ, и его пальцы на ногах поджимаются в ботинках, и он чувствует, как жар распространяется от его бедер, к животу, легкие сжимаются, как будто вот-вот случится нечто необычное. Баки улыбается ему и убирает руку. — Твоя очередь готовить, — говорит он.