Там, где нас нет

Мужчина гладит светленькую макушку, нахваливая дочку перед директрисой частного пансионата. Но эта дама в кожаном кресле и дорогом костюме в характеристиках девчонки не нуждается: в сейфе всё равно уже покоится пара новеньких пачек денег, купюры в которых красного цвета. — Ваша цель: выжать всё из её учебного процесса. Мы в Женеву на месяц, не жалейте их, профессор! Младшая будет красавица, а эта так, в довесок,  — и он, наконец-то, смотрит и на девочку, затянутую в кожу. Смотрит озлобленно, свысока. Отец всегда больше любил младшенькую. От того ли это, что она всегда улыбается, учится на пятерки и не связана с радикальными организациями? А может, потому, что младшенькую не приходится периодически вытаскивать обдолбанную под завязку из самых разнообразных отделений полиции? Кто ж знает. Долго в кабинете они не задерживаются: у них же рейс в Женеву! Опаздывать на него неприемлемо! Моветон, ебаный в рот! Она хмыкает в лицо директрисе пансионата, закидывая ноги на стол, а руки за голову. И ей плевать, что вокруг куча благовоспитанных девиц, а между ее провокационно задранных ножек видно голубые трусики. Ей плевать на такие подробности. Ей все можно. Её ничем не удивишь. — Сядьте прямо — тут обеденный стол, юная леди,  — шипит одна из настоятельниц, пытаясь смахнуть ее ноги в тяжелых ботинках со стола. Но лишь получает по рукам тарелкой и отдергивает их, визжа о ее ненормальности. Девочка снова хмыкает в лицо разъяренной директрисе. Ей наплевать на любые санкции. Ей наплевать на себя. Она идет по коридорам пансионата, чеканя каждый шаг шпилькой таких размеров, что девочки, встречающиеся на ее пути, хватаются за маленькие левые груди и дико шокированным голосом шепчут друг другу: — Что за ветер в голове, что за тон и манеры эти? — девочка скалится им в ответ, доводя какую-то мелкотню до испуганной икоты. Она довольна результатом. Недовольна лишь тем, что ее засунули в этот террариум: видеть все, но не иметь возможности выбраться из-за стекла. Настоятельница ходит по дорогому ковру, нарезая круги вокруг стула и вызывая нечеловеческую мигрень у директрисы: — Она ведет себя вульгарно и вызывающе! Не подобает так вести себя леди! — Частный пансионат ее нрав исправит как высококлассный остеопат, — устало потирает переносицу женщина, снимая очки и подгребая ими волосы на макушке. — Раз так страсти кипят, её в раз тут остепенят. Настоятельница соглашается, но форсировать не перестает. — Гляньте-ка, вот та самая новенькая, любуйтесь! — настоятельница вталкивает ее прямо в класс. Она чувствует себя обезьянкой в цирке, — с ней разве что не фотографируются. — А у тебя, я смотрю, проблемы с вежливостью? — спрашивает у нее девица с первой парты, вызывая неподдельное раздражение. — А у тебя, я смотрю, проблемы по жизни, раз ты доебываешься до первого встречного? Так спешу тебя расстроить: не отъебешься от меня — к комплексу неполноценности добавится еще и поломанные ноги, — осаждает качественно, холодно, беспристрастно. Она просто констатировала факт. Говорила все, как есть. Она может сломать ей ноги. Без проблем. Немного усилия и смекалки — и дело сделано. — Погоди, дитя, после школы пока побудь здесь, — останавливает ее местный пастор, закрывая дверь на ключ. Интересное кино, думается ей, и она залезает на стол, помахивая ногами в воздухе. Она ждет лекцию в стиле «нужно покаяться богу, и будет тебе счастье.» Но вместо этого ей в рот просовывается холодный язык, а чужие пальцы уже рвут синие трусики, что натягиваются жгутом по копчику. — Не сопротивляйся, дитя, все дела во славу Творца! — мерзкий шепот на ухо, и пальцы лезут глубже. Кажется, она уже была в этой ситуации. Да, что-то такое определенно уже было с ней. И в этот раз она не будет жалеть его. Она вгрызается в чужой язык, чувствуя соль крови на языке, и упирается ножом-бабочкой в его брюхо, спрятанное под рясой. — Что там во славу Творца? — на щеке пастора появляется разрез от уха до угла губы, превращая и так мерзкое лицо в безобразную маску. — Мне очень нравится ваша элитная закрытая школа! — вторую щеку украшает такой же порез. Как бы мужчина не извивался, но она крепко держала его за пояс, не давай уйти от расправы. — Я, пожалуй, задержусь здесь. Ключи! Она не привыкла быть жертвой. Не в её это стиле: ползать, рыдать, унижаться. Она привыкла резать, бить, стирать чужую кровь с рук и одежды. Вот это в ее стиле. Это её зона комфорта. Её уже ждут в темном повороте на пути из комнаты в душ. И какой бы крутой она не была, против шести в темноте у нее нет и шанса, поэтому она лежит на полу и закрывает голову и живот. Завтра она найдет каждую поодиночке и вынет их красивые глазки из глазниц, замариновав в формалине. А сейчас надо хотя бы сберечь голову. — Мам, я скучаю. — Милая, ты же знаешь, что тебе нельзя звонить мне! — шипит мать. Ясно, отец рядом. И правда: секундная заминка, и она слышит грубый голос вместо материнского:  — Сам не тиран и деспот, но надо знать свое место! А ты — непутевая недотепа с самого детства. Я даю на роскошь и новшества тебе не даром это!.. — Но вы же сейчас в Женеве отдыхаете! — ее возмущенный вопль перекрывает писк сброшенного вызова. — Ясно. — Что это за дрянь? — Съешь их, добавишь серой рутине цветов, оттенков, — ухмыляется ей парень из соседнего корпуса на одной из тайных сходок. Думает, что сейчас она обдолбается, и он сможет как следует трахнуть ее, даже запишет на видео, чтобы иметь постоянный доступ к телу. Но она спокойно съедает сразу три таблетки — доза, которая слона заставит танцевать румбу — и спокойно продолжает наблюдать за толпой. — Ты же не надеялся, что я обдолбаюсь в ноль? — спрашивает, даже не смотря на него. Ей плевать. Ей наконец-то хорошо и спокойно. — Я жру их вместо витаминов, не обольщайся. А вот наша сладенькая староста, уверена, не привычна к такому. Таблетка в пиво — и она твоя. Не пришлось даже придумывать изощренную месть — она сама пришла к ней в руки. Завтра утром заумная девчонка с комплексом неполноценности пожалеет о своем рождении. Бедняжка… — Что здесь происходит? — крики директрисы утром будят всех. Как, собственно, и наряда людей из наркологической клиники. «Как вовремя», — думается ей, и она сама, расслабленно и непринужденно идет вслед за мордоворотами, специально задевая плечом директрису. Её взгляд не обещает ничего хорошего, но женщине думается, что она — лишь девчонка, которая теперь окажется в наркодиспансере. Она ничего не сможет сделать. Кроме как донести всем о пасторе-насильнике и легкодоступной наркоте в элитной школе. А в остальном — нет. В остальном действительно не может ничего сделать. Где-то там, на заднем плане, слышны вопли пришедшей в себя старосты. Они как бальзам на душу, так что девочка не жалеет ни об одном своем действии, садясь в машину частной клиники. — Итак, что ждет меня дальше? — Эксклюзивный реабилитационный центр. — Ясно. Понятно. Скучно. — Как с настроением? — спрашивает тетя у матери, потягивая чай из ажурной хрустальной чашки. Все такое правильное: идеально накрытый стол, нигде ни пылинки, оттопыренные мизинчики. Мизинчики всегда особо ее бесили. Прямо жест превосходства. — У нас выздоровление, — и, пока сестра не встряла со своим «Прекрасно, поздравляю», она вскидывает руку (с тем же презрительно оттопыренным мизинчиком) — Вместо поздравлений пусть вышлют как-нибудь поскромнее. А ей плевать. Она ждет своего часа, чтобы сбежать из-под надсмотра конвоя и податься в радикалы. Девочка давно хотела кардинально поменять жизнь. Чем не повод? — Там, где нас нет — горит невиданный рассвет. Где нас нет — море и рубиновый закат. Где нас нет — лес, как малахитовый браслет. Где нас нет? На Лебединых островах! Где нас нет! Услышь меня и вытащи из омута, Веди в мой вымышленный город, вымощенный золотом. Во сне я вижу дали иноземные, Где милосердие правит, где берега кисельные. — Может, ты перестанешь петь посреди ночи? — он переворачивается на живот, закидывая на неё руку, притягивая ближе к своему боку. — Мне нравится эта песня, — она закидывает ногу на его голое бедро и прикрывается одеялом. — Она прямо о нас. — Тебе нравится все категорично настроенное. Давай, замолкай и спать. — Я люблю тебя. — И я тебя. Спи. — Там, где нас нет… — Горит невиданный рассвет. Спи, дурочка.