Тошнота

Через четыре года и семь месяцев Трубка, забытая в кармане куртки, протяжно воет, оповещая о новом сообщении. Дэн вздыхает, жмурится, матерится беззвучно, но все же скидывает длинные ноги со столика, а расслабившееся было тело — с такого удобного, мягкого дивана. Мало ли что. Сейчас, когда предложения сыплются на него одно за другим, когда редкие уикенды обходятся без работы, когда просто не остается времени на то, чтобы… Чтобы думать, чтобы вспоминать, чтобы снова и снова говорить себе: «Дэн Шарман, ты редкостный долоеб». Потому что не смог забыть сам. Потому что Колтон так и не простил. Никто б не простил. Он и сейчас, даже не закрывая глаз (зачем, если тот день все эти месяцы, годы, как кинопленка перед глазами, как беспрерывное воспроизведение?) видит боль, видит, как серую, пасмурную радужку затягивает прочной корочкой льда. Чувствует, как незримый, но такой ощутимый панцирь сковывает Колтона целиком, и тот отдергивает руку, отшатываясь, как… Как от мерзости? Предателя? Того, кто убил и разрушил одним движением руки, втоптал все, что их связывало в песок и не оглянулся? Сдернул с полки хрустальную вазу, а теперь ползает по паркету, рассекая ладони, пытаясь собрать каждый осколок, еще не понимая, что ничего уж не склеить? Ты уничтожил. Ты, Дэн. Ты, а не он. Потому что твое бешенство, ревность, твоя обида на утаенную интрижку столетней давности… ты. И ты даже не можешь свалить все на алкоголь, правда? Потому что оправданий нет и не может быть, потому что… … потому что ты сам все проебал, дружище. И никогда не забудешь судорожный выдох сквозь стиснутые зубы на такое нелепо-убогое: «Колтон… прости». И потрясение, исказившее красивейшее лицо на планете. Самое любимое. Единственное. И… боже. «Ты не мог так поступить с нами, Дэн. Малыш, ты не мог…» Последний раз, когда он звал его так. Последний раз, когда еще разговаривал. Четыре с половиной года назад. Четыре с половиной жизни. Четыре с половиной бесконечности. Зачем я еще дышу без тебя? Зачем, если я больше ничего не смогу сделать? Н и ч е г о ш е н ь к и. Встряхивает головой, зная, что избавиться от этих мыслей не выйдет все равно. На самом деле, смирился, наверное. Или привык. Шаркает ногами по холодному полу – так устал, что в лом даже передвигаться нормально, и вот тащится через всю квартиру, как древний старик. Коим он себя и ощущает. Уже четыре года и семь месяцев. Из распахнутых в одной из комнат створок несет сквозняком – все же за окном начало февраля. Хоть снега и нет, но… Но это зима, Дэни. Малыш, привыкай. Это фантомное «малыш» сдавливает горло удавкой и одновременно забивает его изнутри кусочками льда с острыми, режущими краями. Ничего, и это тоже не в новинку. Выдох и вдох. Прикрыть глаза и ладонью – о стену. Так, чтобы хрустнуло запястье. Так, чтоб до боли. Выдох и вдох. Все хорошо. Все хорошо настолько, насколько возможно. Ты ведь жив, Дэни, правда? А пока есть жизнь, остается надежда. Черт, как же тошнит. Телефон в куртке давно уж затих: не звонок, всего-то лишь сообщение. Любое могло потерпеть до утра. Потому что, если тебе хотят сказать что-то важное, обычно звонят? Разве нет? Так просто – набрать одиннадцать цифр. Или сколько их там в номере? Раздражение, тщательно перемешанное с глухой, застарелой тоской, скребет когтями где-то внутри, оставляя на память рваные раны, что уже через пару минут затянутся шрамами. Там много таких. Дэниел дано не считает. Дэниел думает, что весь он – один сплошной шрам. Сочащийся болью рубец. Без будущего, без надежды. Еще четыре секунды вялого бурчания, пока он снимает блокировку с экрана, настырно подмигивающего синим глазом. А потом видит номер отправителя, и… Темнота наваливается внезапно, лупит битой по затылку, отправляя в ментальный нокаут. Приходится ухватиться за что-то, ведь комната перед глазами плывет, закручивается. И он сейчас будто на попавшей в шторм легонькой яхте посреди бушующего океана, и уже не разобрать, где рыдающее, харкающее серебристо-янтарными зигзагами небо, а где пенящаяся, бурлящая бездна. Цифры, вплавившиеся в сетчатку, в клетки мозга. Цифры, которые он наберет без запинки в любое время суток, в любом состоянии. Даже если подвесить его вниз головой на Статуе Свободы. Даже если одновременно вгонять иголки под ногти или прикладывать к затылку раскаленный утюг. Потому что это он. Это Колтон. «Нам нужно поговорить. Это удобно?» Всего несколько слов, ни привычно-болезненного малыш, ни ласкового Дэни. Но сердце сжимается в груди в крошечную, неприметную точку, а потом расправляется скачком и колотит по ребрам, будто подгоняя, спеша, торопясь: «Скорее, скорей, а то не успеешь». Пальцы почему-то не попадают по кнопкам, и аппарат все время норовит выскользнуть из таких вдруг влажных ладоней. И длинные, бесконечно длинные гудки – плеткой вдоль позвоночника. И целую вечность спустя — хриплый, какой-то растерянный голос: — Да? «Я так люблю тебя», — хочет выпалить Дэн, но мнется, подбирая слова, опасаясь спугнуть, вновь оттолкнуть, стать еще дальше. Столько месяцев, все эти годы, Колтон. Боже… — Т-ты… Привет. Я п-получил сообщение. О встрече. Вообще-то там было о разговоре, но какая разница, ведь Дэниел помнит, что Колтон привык выяснять все, что-то решать лицом к лицу, не по телефону, не в переписке, а лично. В этом весь он. Самый лучший, господи. «Мой? Скажи, что ты еще мой, умоляю…» Колтон молчит. И в этой паузе, в этой тянущейся тишине Дэн слышит и нерешительность, и страх, и те самые, не растворившиеся во времени крупицы боли. Острые, как отшлифованные грани алмаза. — Я зря позвонил? Я подумал… — Нет, все хорошо. Так даже лучше, — Хэйнс будто просыпается, и Дэн представляет, как тот вздрагивает, словно стряхивает с плеч нерешительность и сонливость. Собирается. — Я хотел поговорить с тобой лично. Столько лет прошло, Дэ… Дэниел. И… кое-что произошло. И мне нужно… нам нужно… черт… Замолкает, смешавшись. На самом деле, он никогда не был из тех парней, что четко формулируют свои мысли, сильно волнуясь. А то, что Хэйнса сейчас нехило так подтрясывает, Дэн слышит без всяких там подсказок, предчувствий. Столько лет, Колтон… столько всего, что связывало до того, как… — Я буду рад увидеть тебя. Когда скажешь. — Завтра вечером? — На нашем месте?.. И вновь звенящая пауза заставляет ладони вспотеть, а сердце испуганно замереть. Притаившись в уголочке груди. На нашем. Нашем. Мы. Вместе. Все еще вместе ведь, Кол? — Дэн-ни… Не надо. Не усложняй. Нам надо поговорить, хорошо? Есть одно тихое местечко, кофейня. Там нас никто не узнает, и мы сможем спокойно… Я скину адрес в смс. Нехорошее предчувствие вспарывает затылок, колотится в венах, и Дэн жмурится, торопливо кивая. Потом вспоминает, что Колтон все еще молчит, терпеливо дожидаясь ответа. — Да. Хорошо, Колтон. Я приду. Конечно же. — В семь, — быстро добавляет почему-то ставший вдруг таким виноватым голос. И короткие гудки забивают в череп острые гвозди. Сглатывая вязкую слюну, Дэн пытается бороться с тошнотой, что накатывает волнами, скручивает желудок в клубок. И речитативом, реквиемом, мольбой в голове: «Все будет хорошо, правда? Все будет хорошо…». Здесь тихо и пахнет кофейными зернами, немного корицей. Колтон уже ждет, греет ладони о дымящуюся чашку. Дэну не надо подходить ближе, чтобы вспомнить: карамельный латте для Хэйнса. И черный с щепоткой терпкой корицы – для него. — Ты заказал мне кофе? Спасибо. Помнишь, какой я… Не заканчивает, смущенно опускаясь за столик. Прямо напротив. Смотрит в серый внимательный взгляд, пытаясь разглядеть, увидеть, понять, может быть. Угадать. На самом деле, может быть лишь одна причина, по которой оба они здесь и сейчас, и это смс, и звонок. — Я так рад видеть тебя, Колтон. Я так соскучился, боже. Четыре года и семь месяцев, Кол. Я ведь с ума все это время сходил. Я умирал без тебя каждый миг, каждую секунду, ты понимаешь? Я… Господи Колтон, у меня руки трясутся. Скажи мне, что ты простил, скажи, что позволишь вернуть все… Или начать все сначала. — Дэни… У него такие холодные пальцы, и почему-то вдруг опускает ресницы, смотрит несколько долгих секунд на их сцепленные пальцы. Скользит подушечкой одного по тонкому запястью, а потом осторожно высвобождает ладони. — Это серьезный разговор. Нас многое связывало в прошлом, и сейчас я прошу, чтобы ты выслушал меня. Душно, так душно. Воздуха не хватает. Дэниел машинально кивает, наблюдая, как шевелятся красивые губы, залипает на ямке под шеей. Той самой, что так любил целовать, и Колтон выгибался под ним, цепляясь за плечи. Колтон, что был всегда только его, только Дэна, больше ничьим. — … поэтому я хотел, чтобы ты узнал не откуда-то, а от меня, понимаешь? Дэн? Ты меня слушаешь, Дэниел? Что-то мешается в горле и жжется в глазницах. Трет их снова и снова, стараясь избавиться от этой помехи. Руки отчего-то мокрые, и пальцы соскальзывают. Колтон, ты же дашь нам шанс, правда? Ты ведь для этого захотел этой встречи? Скажи мне, Колтон? — Сегодня 13 февраля, Колтон. Замолкает на полуслове. И от беспомощности в сером пасмурном взоре тошнит еще больше. — Послушай. Колтон, малыш. Четыре года прошло и семь месяцев. Я знаю, что я виноват, и такое не прощают, не забывают. Прошу, просто давай попробуем снова. С чистого листа. В последний раз, я прошу. — Дэн, постой… — Я не могу без тебя, слышишь? Подыхал все эти месяцы, Колтон… — Ты слышал хоть слово из того, что я сказал, Дэн? — Поужинай со мной завтра. Я устрою тебе праздник, какого не было еще никогда. Я все исправлю, клянусь. Я сделаю все, что захочешь… — Его зовут Джефф. — … я люблю тебя, Колтон. Все эти годы… — Он вытащил меня, понимаешь? И завтра мы сделаем объявление. Я хотел, чтобы ты узнал от меня, а не из интернета. — Не поступай так с нами. Что-то капает из глаз, мешая смотреть. Руки скользкие и так трясутся. Боже. Как же так? Только не… Пожалуйста, я не смогу. Я почти умер, а теперь… — Я люблю его, Дэн. Давно уже нет никаких нас. Ты не можешь, пожалуйста. Пожалуйста, Колтон, но как же… — Ты должен идти дальше. Обещай мне. Ради всего, что было когда-то. Я хочу… несмотря… Черт, Дэни, ты же не чужой мне даже теперь. Каждое слово — как пинок с разбега в живот. Каждый брошенный в сторону виноватый взгляд, и эти закушенные идеальные губы. И скулы, о которые можно порезать пальцы. Кажется, даже кости хрустят, и хочется забиться в угол, сжаться в комок, закрыть глаза и остаться так навсегда. — Обещай… — Я люблю тебя. — Не надо, Дэни, прошу. Руки тянутся через стол, сжимают влажные ладони. В этих глазах столько тепла, что хочется плакать. А еще тот самый щит, та броня, их больше нет, понимает вдруг Дэн. Наверное, это все этот… как его? Джефф? Заботится? Любит? Целует ту ямочку под коленкой и острые ключицы. Печет утром блинчики, целует заспанные веки, щекочет, забираясь под одеяло… — Обещай? — Ты счастлив? — Больше, чем когда-либо, правда. Он такой… — Прости меня. — Ты не должен. — Пожалуйста, Колтон. Просто прости меня перед тем, как окунуться в эту свою новую жизнь. — А Нейт? — Я не видел его больше ни разу. Мы не общаемся, я не могу… — Я давно простил тебя, Дэни. Но никогда бы больше не смог. — Понимаю. Сплетенные пальцы и долгий-долгий разговор без единого слова. Остывающий кофе напротив. И солнце, быстро соскальзывающее за горизонт. День, отсчитывающий последние минуты. Такой длинный день. Последний день, когда я держу твою руку. Завтра будет особенный день в чьей-то жизни. День влюбленных, цветы и новый закат. Завтра будет «Никогда не бойтесь любить слишком сильно», свечи и целые охапки цветов. Завтра ты откроешь новую книгу, закончив прошлую несчастливую повесть. Завтра… завтра. Завтра придет.