***
— Надо признать, работа писателя в современных реалиях сейчас совершенно неблагодарна, — отметил Малькиэль, уставившись в портрет Ленина. — Ладно бы не читали, ничего, привыкли уже, так читают, но ни одного слова о своём труде не вытянешь. Получается, пишешь для народа, а творишь «в стол». Как артист, выступающий перед пустым залом. — Хорошее у тебя настроение под праздник, — ответил на откровение литератора Вальтер, достав откуда-то бутылку «Егермейстера». — Сейчас будем исправлять. — Сам себе исправляй, у меня под Новый год всегда такое настроение. Дурацкий, скажу тебе, праздник. Понимаешь, что очередной год отправил в вечность, но не внёс в него ничего. Не, не так. Вот так: внёс, но никто твоё вношение не заметил. Ещё хуже, — сказал литератор, отвернувшись. Ему порядком наскучили эти разговоры и попытки навязать хороший настрой. Ну если его нет, что уж там сделаешь? — Ты ещё скажи… — Вот уеду в Ленинград, чтобы никто не нашёл, и буду там жить! — Сказал.***
Бабель вновь сидел над подготовленной для него речью. И что-то приемнику вождя мирового пролетариата явно не нравилось. Он хмурил брови и периодически заносил руку с карандашом над текстом. — Господи, «этот год был успешным в плане проведения социалистических революций во многих странах мира и свержения капиталистических правительств»? Кто это написал? Не буду я такое говорить. — Это я написал, — послышался голос откуда-то, и Бабель резко обернулся назад. Там никого не было. Но стоило маршалу вернуться в исходное положение, как перед ним оказался мужчина в чёрном костюме с орденскими планками. — Товарищ Кречинский, вы как тут появились? — настороженно спросил Галактион Эрнестович, ведь мог поклясться, что секретаря Президиума Верховного Совета тут до этой секунды не было. — Я всегда должен быть рядом с вами, Галактион Эрнестович, — ответил Кречинский, опускаясь на стул. — Ай, чёрт с вами. Слушайте, Борис Георгиевич, почему мы обращение записываем тридцать первого? Обычно же это делали заранее. Хотя… Что я говорю, обычно этого во время войны не делали вообще. — Мы решили быть более демократичными и показать народу, что лидер здесь, с ними, — пояснил Борис Георгиевич, не думая впускать в свою речь какие-либо эмоции. — Поэтому написали, что «партия призывает народ к интернационализму и поддержке международного коммунистического движения в деле проведения социалистических революций, направленных на улучшение жизни общества эксплуатируемых капиталистами народов»? Вы хотите, чтобы я в праздник вот это вот прочитал? Мы тут отмечать Новый год собираемся или на войну народ направлять? Срочно переделать! Убрать весь этот интернационализм и поддержку революций, убрать. Срочно! — приказал маршал, всучив секретарю Президиума свой тест. Кречинский посмотрел на него, встал, кивнул головой и тихо-тихо вышел, боясь своими шагами нарушить душевный покой Бабеля.***
Кира была очень удивлена, когда обнаружила в своём кабинете постороннего, да ещё и в оленьих рогах. На лице её изобразилось такое удивление, которое словами передать очень сложно. И она совершенно бесшумно направилась к своему гостю. И чтобы заранее проверить «оленя» на шпионаж, комдив рывком завела ему руку за спину, отчего он грохнулся на стол и начал на нём барахтаться. — Эй, эй, отпустите! — начал кричать гость, всё ещё барахтаясь. Кира отпустила его руку и перевернула несчастного на спину. На неё смотрели глаза её давнишнего друга, который, увидев её, сразу принял радостное лицо. — Май, ты чего тут маскарад устроил? — спросила Кира, усевшись в своё кресло. — Нет, сначала ты должна угадать, на кого я похож! — воскликнул юноша и встал в самую героическую позу, призывая комдива угадывать его «костюм». — На дурака рогатого ты похож. Господи, комсомолец, а такой ерундистикой занимается. Сними, не позорься, — попросила Кира усталым голосом, закрыв лицо руками. Весь вчерашний вечер она строчила ответные письма всяким там секретарям из обкомов и горкомов, которые поздравляли её с праздником. Май постоял, а потом, расстроившись, снял свои рога. Он грустно прошёлся и сел на стул, стоявший против стола комдива. Уселся, положил рога на стол и изобразил, что вот-вот расплачется. — Не придуривайся, раздражает. Скажи лучше, чего ты тут делаешь? — Я к брату приехал, а потом решил, что можно и к тебе заскочить. Вот и заскочил. Видишь, я помню! Скажи, я молодец? — спросил юноша, улыбнувшись. Но Кира его настроя не разделяла. — Сказала бы я, кто ты, да только у нас тут такие культурные все, что потом долго будут мне это припоминать. И как только брат тебя выносит? Ты ему так же на мозги капаешь? — уже явно язвительно поинтересовалась девушка, положив голову на сложенные вместе руки. — Зачем ты меня обижаешь? — голосом расстроенного ребёнка спросил Май и вновь изобразил плач. — Я тебя поздравить приехал, а ты со мной разговаривать не хочешь! — А ты чего себя как пятилетний ведёшь? Слушай, Май, чего ты хочешь? — Кира уже явно устала от своего друга, который своим поведением доводил её до подобия нервного срыва. — Поздравить я тебя хочу! А ещё… спросить: ты в Петербург сегодня поедешь? — добавил парень уже спокойно, посмотрев на подругу. — Да надо бы. И праздник там же встречать придётся, дел много. — Давай… погулять сходим? — смущённо спросил он, отводя глаза. — И брат доволен будет, он не любит, когда дома много людей. — Ты предлагаешь мне, офицеру САО, комдиву, кавалеру Ордена Ленина и Красного знамени идти гулять? — переспросила Кира, на что увидела лишь слабый кивок. — Знаешь, давай. Но только из уважения к твоему сердобольному брату. Вмиг улыбка озарила лицо комсомольца. Его желание сбылось…***
— Это что? — спросил Бабель у Наум Наумыча, который принёс ему длинный список продуктовых товаров. — Это Елизавета Яковлевна сказала вам передать, шобы вы таки приобрели всё… вот это вот в кратчайшие сроки. Она говорила за то, шо если вы не купите эту замечательную продуктовую корзину, то вас будет ждать только остывший борщ. Буквально. Прикажете отправить человека? — Нет, сам съезжу. А то начнут говорить, что приемник вождя мирового пролетариата начал подчинённых в личных целях эксплуатировать! — А ваша запись? — Всё будет.***
Когда было уже почти двенадцать (это такое время, когда кто-то начинает уже стрелять салюты; то время, когда вроде бы праздник, а вроде бы и нет), на экранах телевизоров появился маршал Бабель в своём кителе, сидящий за столом в его кабинете. — Дорогие товарищи, друзья, сограждане! Уходящий год стал годом реализации наших великих мечт в жизнь. Нам выпала доля жить в не самых лучших условиях, но нашим совместным трудом была восстановлена значительная часть территорий Союза ССР. Уже новое поколение увидит свет лучших годов, ведь мы неумолимо идём вперёд, сметая на своём пути всяческие преграды. На нашей советской земле зародилось новое общество, которое стало ориентиром в развитии других стран. И я надеюсь, что так будет на протяжении веков. Советский Союз должен стать страной, где детям ничего не страшно, где жить можно совершенно свободно, где есть всё. И наша с вами задача приближать это время. Итак, дорогие друзья, близится уже заветный час, поэтому желаю вам великих успехов в нашем труде! А остальное уж дадут результаты вашего труда! С праздником, товарищи! И вмиг поднялись бокалы, и вмиг заиграл гимн Союза, и вмиг в небо взлетели фейерверки. Даже Малькиэль почему-то был доволен, хотя божился, что радоваться вообще не будет. — Так, под новый год без макулатуры, пора бы разобраться с этими кипами. И что же там наши недо-писатели принесли? Эх, принесли, принесли…