Пульс

      Черный Сталкер.       Стройный и некогда привлекательный... пожалуй, все-таки парень: вот уже шесть лет, как он застыл в возрасте двадцати семи. Почти два метра роста и девяносто килограмм сухого веса. Тело, словно вырезанное из твердого мрамора искусным скульптором, иссечено многочисленными шрамами, а слева, от плеча и ниже, по груди и по спине бугрятся ожоговые келоиды. Такие же ожоги плавят и левую половину лица.       Голый по пояс, со своим излюбленным ножом в руке, он казался неким божеством - или, может быть, демоном.       Именно таким его увидел Семецкий в тот день.       Он сидел на полу, привалившись спиной к толстой, остро пахнущей ржавчиной трубе с предупреждающей надписью «Осторожно! Перегретый пар!». Он знал, что умирает, и в этом не было ничего нового. Всего лишь крайне неприятная, но каждодневная процедура, вроде чистки зубов. Или, допустим, укола инсулина для диабетика.       Пси-аномалия, притаившаяся в узком извилистом коридоре на нижнем уровне лаборатории Х-10, здорово ударила по мозгам. Судя по ощущениям, он пережил добрый десяток микроинсультов, и теперь в черепе творилось кровавое наводнение.       Реальность плыла, искажалась. Стены темного коридора колыхались волнами, будто и не коридор это вовсе, а огромная бетонная кишка с бодрой перистальтикой. По углам, вдоль пола и потолка то и дело пробегали языки красивого голубого пламени, а единственная тусклая лампочка в красном «тревожном» плафоне, казалось, сияла, как прожектор маяка - так что на нее было больно смотреть.       Вот в этом сюрреалистичном антураже и появился вдруг Черный Сталкер.       Раньше Семецкий никогда не задумывался, насколько в действительности красив Рэд Шухов. Красота его была не для всякого. Этакая красота изящного уродства, тонкая игра эстетствующего палача, шедевр искусства причинения боли.       - Мефис-стофель, нах, - прошептал Семецкий и попытался улыбнуться. Улыбка вышла кривая и слабая, больше похожая на оскал. - Ты что здесь делаешь?       - Мимо проходил, - бесстрастно ответил Шухов и почесал грудь кончиком ножа - пониже светлого кругляша соска. Мощный «щиток» грудной мышцы очертила длинная полоса пореза, и в глаза Семецкому ударил алый сполох: такой яркой и искристой показалась ему кровь на мраморно-белой коже.       - Ты. П-порезался.       - Плевать. Зарастет, - Рэд подошел ближе, склонился над ним. - Выглядишь хреново. Что на этот раз?       - Пси. М-мозги. В кашу, - ответил Семецкий и попытался подняться. Ноги слушались плохо, да и руки тоже. Он был сейчас, точно младенец, который не умеет управлять телом, но очень хочет двигаться.       - Заметно, - хмыкнул Шухов. Присел на корточки, протянул руку и нежно, ласково обнял его за шею. Другой рукой приставил острие ножа к мягкой впадинке пониже затылка и заглянул в лицо. - Я помогу, Юр. Это не так больно, ты же знаешь.       Взгляд его обжигал раскаленными углями. Семецкому и впрямь виделось, что глаза Рэда светятся собственным светом, и когда он двигается, свет этот расплывается яркими белыми полосами, как бывает, если ночью помахать в воздухе горящей головней.       - Не. Н-нужно. Не сейчас, - отрывисто произнес Семецкий. Нож холодно и гадко колол под затылком, и от этого ощущения хотелось оказаться как можно дальше. Он невольно подался вперед, словно скотина, понукаемая стрекалом, и вдруг оказался так близко к Шухову, что они едва не соприкоснулись кончиками носов.       - Интересно, - выдохнул тот, и голос его при этом заметно дрогнул. - Чего ж ты хочешь?       В воздухе откуда-то появился запах близкой грозы.       - Пожить, - ответил Семецкий. - Сегодня. С-сегодня день. Хороший. Был. Не хочется, чтобы. К-кончался. Так.       Долгую минуту горящий взгляд скользил по его лицу. Рэд будто видел его впервые и сейчас пытался найти что-то… возможно - тень сомнений или признаки того, что он не отдает себе отчета в происходящем.       Семецкому на мгновение стало не страшно, нет - тревожно-тоскливо: вот сейчас решит, что он уже ничего не соображает, и заколет, как свинью. Из лучших, можно сказать, дружеских побуждений, но все-таки обидно…       Они оба молчали. Семецкий даже не дышал - или ему казалось, что не дышит. На лице бабочкой трепетало прерывистое, резкое дыхание Шухова.       - Как скажешь, - выдал тот, наконец. Но не отодвинулся: острие ножа снова ткнулось пониже затылка, а потом медленно, плавно заскользило вниз. Это было, словно к позвоночнику приложили пару электродов: Семецкому захотелось вскочить и бежать - или упасть и ползти. Но он не мог. Тело с каждой минутой подчинялось все меньше и меньше.       Отточенное острие остановилось и ощутимо укололо чуть выше крестца. Семецкий снова помимо воли подался вперед, и на этот раз оказался настолько близко к Рэду, что почувствовал непривычный жар его тела. Молочно-белая кожа напоминала сейчас раскаленный металл.       - Ты. Мертвый. П-почему горячий? - спросил он, с трудом ворочая языком.       - Так бывает, - шевельнул плечами Шухов и снова что-то такое сделал ножом, отчего Семецкого пронзила острая боль, выстрелившая вдоль позвоночника вверх, по рукам, до самых кончиков пальцев. Крик застрял в горле, превратившись в протяжный стон. По спине побежала горячая струйка крови.       - Зачем? - удивленно прошептал он.       - Акупунктура, - пояснил Рэд. - Иглоукалывание по заветам китайских мудрецов. Это чтобы ты пожил подольше. Ты же этого хотел, так?       - Пожить. Да, - кивнул Семецкий. - Но больно.       - Будет еще больнее, - сочувственно пообещал Шухов и снова уколол его ножом. На этот раз за ухом.       Семецкий дернулся, зашипел сквозь зубы, но вдруг понял, что руки и ноги стали слушаться его куда охотнее.       - Спасибо. Так лучше, - удивленно признал он. Даже говорить уже получалось без особого напряжения. - Ты, часом, на невропатолога не учился? У тебя явный талант.       - У меня куча самых разных талантов, - мрачно улыбнулся Рэд. - Но нет, не учился.       Он слегка подался назад, оглядел его с ног до головы, и вдруг снова прицельно ткнул ножом - куда-то в район сонной артерии. На этот раз боли почти не было, но тело неожиданно обмякло, и Семецкий колодой повалился на пол.       Он все видел, слышал, ощущал очень остро, но не мог и пальцем пошевелить.       - Не волнуйся, скоро пройдет, - Шухов поднялся на ноги, обошел его по кругу, словно бы оценивая. - Мне просто показалось, что так будет проще.       «Что проще?» - подумал Семецкий. Говорить он не мог, и лишь вращал глазами, следя за Рэдом.       - Понимаешь, у меня тоже есть определенные потребности, - пояснил тот, уперев руки в колени - так непринужденно, точно объяснял очевиднейшую вещь. - Например, иногда чувствовать себя живым. Это нелегко. Приходится прибегать к разным ухищрениям.       Он наклонился еще ниже и несколькими точными, лаконичными движениями разрезал на Семецком и без того изодранную одежду. Сорвал ее, эффектно и торжественно, как фокусник, сдергивающий покров с магического ящика.       Семецкий остался совершенно голым. Шухов снова обошел его, оглядев со всех сторон и легко потыкав ножом. Он будто проверял свежесть мясной туши, с деловитостью и бесстрастностью мясника, выполняющего свою работу.       Семецкому стало по-настоящему жутко. Слова о загадочных «ухищрениях», чтобы почувствовать себя живым - что они означали? В них явно слышался угрожающий подтекст.       - Я не сделаю тебе ничего плохого. Пока, - успокоил его Рэд. - Просто покажу кое-что, ты это обдумаешь, а потом я тебя поправлю. Снова сможешь и шевелиться, и говорить. А то будет нечестно. Да и неспортивно.       «Зачем ты меня раздел?!» - подумал Семецкий. Он бы спросил это вслух, но не мог. Весь разговор, всю ситуацию направлял исключительно Шухов, оставив ему роль пассивного слушателя. И, вероятно, жертвы.       Семецкий знал: Рэд никогда не был образцом здравомыслия, но сейчас казался настоящим безумцем, маньяком. И даже ему, бессмертному и воскресающему, словно феникс, внушал неподдельный страх.       Но - странное дело! Этот самый маньяк был в чем-то красивее обычного Шухова, притягательнее, что ли? Семецкий даже жалел, что он не говорит без остановки, прерывается для чего-то. Его печальный, приправленный горькими нотками осознанной вины голос ласкал слух.       - Ты не знаешь кое-чего обо мне, Юр, - признался, наконец, Рэд. - Классика жанра: я - больной ублюдок и мои вкусы весьма специфичны. Но только так я еще могу оставаться подобием живого человека. В целом же, как ты, наверное, сам понимаешь, я просто суперзомби…       Он протянул руку и погладил самыми кончиками пальцев живот Семецкого.       - Ты поможешь мне. А я сделаю остаток твоего дня чуть интереснее, - задумчиво продолжил он. - В итоге мы оба останемся в выигрыше.       Пальцы его скользнули чуть ниже, огладили наэлектризованные нервами ложбинки - там, где бедра смыкаются с пахом. Семецкий ощутил будоражащий зуд, от которого хотелось извиваться, хотелось подняться и, может быть, ударить Шухова. Или обнять. Глупое желание в подобной ситуации - обнять. Но оно было, и оно смущало. Уже очень давно Семецкий не чувствовал ничего подобного.       - Вижу, ты не против, - тихо засмеялся Рэд и взялся за...       «Господи, да у меня эрекция!» - ужаснулся Семецкий. - «Только не сейчас! Только не с ним!»       Но его организм думал иначе.       - Удачно парализовало, - хохотнул Шухов, туго сжав налившуюся плоть. - Вот за что обожаю всю эту акупунктуру.       Он повел рукой вниз, вверх, и опять вниз. Каждое его движение прокатывалось по телу теплой ласковой волной, словно во всех венах, в каждом нерве, в каждой мышце заплескался тропический океан, полный невидимой и неведомой жизни.       «Что он делает?!» - в панике думал Семецкий. Разум его протестовал, вопил от страха и злости, но что-то глубже и сильнее разума - может быть, душа? - жадно тянулось навстречу забытым ощущениям и внезапной ласке.       А потом его члена коснулось что-то горячее и влажное, куда мягче и нежнее пальцев. Семецкий не сразу понял, что это - губы и язык Шухова, неожиданно умелые и напористые. Они скользили ниже головки, там, где невидимым кольцом охватывали плоть самые чувствительные нервные окончания.       Семецкий поначалу растерялся от бури новых ощущений, дыхание его стало частым и резким, будто он пробежал марафонскую дистанцию. И он ничего не мог с этим поделать. Тело по-прежнему не слушалось и отзывалось на действия Рэда с предательской благодарностью. Семецкому хотелось выть от обиды и... желания, пожалуй.       Язык Шухова выписывал какие-то сложные фигуры, словно плел замысловатую вязь поверх вздыбившегося члена. Он скользил вдоль набухшей жилы вверх, к самой вершине, где останавливался и мелко трепетал самым кончиком в электрически чуткой впадинке устья.       Сладостная пытка продолжалась недолго. Изголодавшаяся плоть вскоре запульсировала мощно и туго, перед глазами все поплыло, а где-то внутри выстрелила сжатая пружина, вышибая сознание в какое-то странное запределье, лишь отчасти связанное с реальностью. Мышцы не могли, как обычно, сокращаться, и вся мощь бурного оргазма, похоже, досталась и без того измученному мозгу.       - Видишь, не все так плохо, - с нотками самодовольства в голосе сказал Рэд, облизываясь. - Кстати, наверняка тебя это смутит, но ты неожиданно вкусный. Хотелось бы попробовать тебя и другими рецепторами...       А Семецкий плавал в какой-то искаженной реальности: ничто не имело четкого смысла и формы, свет и цвет расползались радужными червяками. Он был словно внутри знаменитой «Желтой Подводной Лодки» или «Стены» Pink Floyd. И это было... ну, он еще никогда не испытывал такого... будто по венам вместо крови текла шизовая смесь галлюциногена пополам со спермой. С той самой, его собственной, что сейчас холодила живот.       - Это просто пробничек, Юр, - улыбнулся Шухов. - А теперь я тебя освобожу, - пообещал он. - Надеюсь, ты не будешь делать глупостей. Жить тебе все равно считанные минуты. Не находишь, что это идеальный шанс для экспериментов?       И засмеялся.       Потом ткнул ножом куда-то в район пятки, и ощущения застоявшихся мышц навалились на Семецкого волной. Задергалась вдруг левая нога. Все тело затрясло крупной дрожью. Голова пыталась повернуться сразу во все стороны, не подчиняясь разуму. Наверное, так происходит приступ эпилепсии - когда нервы, взбесившись, устраивают форменную дискотеку.       Очухался он не скоро. Дыхание сбилось, в глазах двоилось и разъезжалось, но хоть радужные черви в стиле «Битлов» исчезли.       - Ты как, в норме? - спросил Шухов. И такое удушающее, непривычное участие было в этом вопросе, что Семецкий рванулся вперед, совершенно не понимая, что делает. Он хотел убить или... сделать еще что-нибудь, но непременно сделать.       Шухов остановил его порыв, твердо уперев ладонь в грудь.       - Стоять, - жестко и строго сказал он. - Сначала подумай.       О чем думать? О том, что он...       А что - он? Ведь именно Рэд сейчас пошел наперекор условностям и демонстративно унизился - если брать в расчет те правила поведения, что приняты в среде обычных сталкеров.       - Тебе же понравилось. Только не ври, - спросил-сказал он Семецкому.       - Нет, блядь, не понравилось! - рявкнул тот в бешенстве.       Шухов резко, без малейшего замаха, врезал ему по морде. Кулак промелькнул молнией - яркой, наэлектризованной. Двигался он разве что самую малость медленнее пули, и Семецкий, рухнув на пол, вяло удивился, что такой удар просто не снес ему голову с плеч.       - Ну я же просил не врать, - сочувственно и печально произнес Рэд, мягко погладив его по щеке. - Больше не заставляй меня так делать. Хочешь верь, хочешь - нет, но мне тоже больно.       - Не верю, - хмуро буркнул Семецкий, поднимаясь. - Ты же тащишься с этого, тварь такая! Я, блядь, уже жалею, что отговорил тебя меня добивать!       Шухов покачал головой.       - Подумай сам: часа не пройдет, и ты умрешь. Так что терпеть осталось недолго. Почему бы не провести этот час с максимальной пользой? От кого из нас убудет?       - Ты, пидор, отсосал мне! - не выкрикнул даже, а выплюнул Семецкий.       - А тебе, пидору, это очень понравилось, - усмехнулся Шухов. - И я не намерен останавливаться. У тебя, кстати, есть шанс сбежать. Забавная игра получится: поймать тебя в этих коридорах.       - Обойдешься, - проворчал Семецкий, ощупывая стремительно заплывающий глаз. - Ты - долбанный извращенец.       - Ты тоже, Юра, ты тоже, - мягко улыбнулся Рэд и легонько провел лезвием ножа у него в паху.       Семецкий и рад был бы ничего не чувствовать, но, к его собственному удивлению, член начал стремительно наливаться, восставать, будто только что и не было ничего. По коже забегали мурашки. Всякий нерв, словно превратившись в небольшой магнит, потянулся к Шухову.       Такому властному, такому сильному, такому... Нет, Семецкий не был кисейной барышней, сохнущей по крепкому мужскому плечу: он и сам куда круче обычного сталкера, и мог позволить себе куда больше обычного человека. Но сейчас, рядом с Шуховым, он вдруг ощутил себя зеленым салагой. Или, вернее, не ощутил - но очень захотел побыть таким. Хотя бы ненадолго.       - Я убью тебя, - прошипел он. - Я найду способ. Учти это.       И, крепко схватив Шухова за запястье сжимающей нож руки - ох, да пошло оно все! - приник губами к увлажненным семенем, слюной и стеклянистой смазкой губам.       Рэд ответил, и Семецкий еще раз сумел убедиться: этот язык действует тоньше и точнее любого скальпеля. Прерывать поцелуй не хотелось. Будоражащий и совершенно нечеловеческий запах озона и мокрой земли, который, как оказалось, исходил от Шухова, редкое, но будто заранее кем-то из них запланированное соприкосновение зубов - вроде жеманного «Ой! Я не нарочно!» Алисы, порожденной математически-педофильной головой мистера Лютвиджа - и дыхание, одно на двоих, от ритмичности которого кружилась голова, но Семецкому в эту минуту было плевать: он готов был задохнуться в этом поцелуе.       Все могло бы продолжаться и дальше. Семецкий уже сделал для себя все возможные выводы о том, что вот прямо сейчас может ощутить то, чего в его жизни еще не было. Но…       - Ни фига себе... - пробормотал он, вдруг обнаружив себя распластанным по полу.       - Ты обещал убить меня, Юрка, - азартно-весело сказал Шухов. И оседлал его, словно лошадь, сжав коленями ребра и подсунув пятки прямиком под мошонку. Одно шевеление - и тяжелая, обессиливающая боль пронизала весь организм до затылка. - Смотри, не забудь.       - Яйца не тронь, дурень, - прохрипел Семецкий, стараясь проглотить эту боль.       - А ты останови, - хохотнул Рэд, и опять сжал его коленями.       Семецкий какое-то время терпел. Зачем? Почему?       А потом рванулся вперед, подтянул ноги к животу - и резко выпрямился, скинув с себя тяжелое тело.       Все, хватит!       - Нет, Диман, так просто у тебя не выйдет, - сказал он и, схватив Шухова за волосы, потянул вверх. - Встань, сука!       Странное дело: тот совсем не сопротивлялся. В руках Семецкого он был словно тряпичная кукла. Но едва поднявшись на ноги вновь стал упруго-стальным.       Теперь они стояли друг напротив друга: оба обнаженные - и когда Рэд успел раздеться? - оба скульптурно-рельефные, оба глубоко и часто дышащие, и на вдохе грудь слегка касалась груди, и дыхание смешивалось с дыханием.       - Ну так что? - спросил Шухов.       Семецкий не решался сказать, хотя знал ответ.       И это знание действительно пугало. Казалось, это даже не его желание, а чего-то темного, иррационального, безумного - того, что сидело глубоко внутри, и было его истинной сущностью.       - Да не переживай так. Что нам терять-то? - печально улыбнулся Шухов. - Два варианта ходячего бессмертия рано или поздно должны были...       Он не закончил. Легко и изящно извернулся - и опять кольнул Семецкого ножом. Укол пришелся в бедро, и нога скользнула назад, избегая встречи с острием. Его снова погоняли, как скотину - стрекалом.       Еще один укол, в другое бедро - и Семецкий, растерянный, совершенно не понимающий уже, что происходит, развернулся на пятках.       Тут же жилистая рука легла ему на живот, обвила стальным тросом, прижала к пышущему жаром телу.       И Семецкий, неожиданно для самого себя подался назад. Он по-настоящему не хотел этого. То есть, наверное, хотел, но не так - не настолько просто.       Шухов за спиной тихо засмеялся - конечно же, он заметил его порыв.       - Не тушуйся. Мы можем себе это позволить. Ты да я. Две неразменных монеты этого мира...       Еще один укол, в спину, под правой лопаткой, и Семецкий поневоле - впрочем, почему же поневоле? - выгнулся в чужих руках, наклоняясь вперед, и нащупав опору: шершавую бетонную стену.       Он мог сколько угодно твердить себе, что все происходящее - суть безумие, что это неправильно и не должно случаться. Но факт оставался фактом: прежде, чем смерть возьмет его в очередной раз, он хотел бы ощутить - нет, не близость, не абстрактную сопливо-сахарную «бурю нежности и любви» - все куда проще: азарт, эмоции и хоть каплю обещанного удовольствия.       - Просто расслабься. - приказал Шухов, склонившись к самому его уху.       - Много болтаешь, - хрипло ответил Семецкий. Гнев и возбуждение смешались в его голове в гремучий коктейль. Он наплевал, что в спину упирается остро отточенный нож, и, развернувшись корпусом, выплеснул этот коктейль резким, взрывным ударом.       Шухов умудрился уклониться, и кулак лишь чиркнул его костяшками по скуле, ссаживая кожу.       - Ух, ты! - воскликнул он удивленно и вместе с тем радостно.       И, схватив Семецкого за шею, чуть пониже затылка, с силой впечатал лицом в стену, одновременно входя в него до упора.       Они оба вскрикнули от боли и на секунду замерли. Семецкий почувствовал, как внутри него медленно, но мощно забились жилы на члене Шухова. Это определенно был пульс.       «Так вот что для него значит - почувствовать себя живым, - отстраненно, как бы между прочим, подумал он. - Что ж, тоже способ. Вряд ли хуже других. Впрочем, как знать?»       Поначалу Рэд двигался медленно, осторожно. Семецкому казалось, что в него вставили огромный напильник с крупной насечкой, и теперь этот напильник мучительно неторопливо раздирал ему внутренности. Наверное, и Шухов ощущал нечто подобное: Семецкий слышал, как тяжело и прерывисто дышит он сквозь стиснутые зубы.       Но вскоре боль отошла куда-то на задний план. Она не стала слабее, нет. Но появилось что-то сильнее боли, и оно было… ну, вряд ли однозначно приятным. Просто - другим. Будто где-то внутри организма, под самой диафрагмой, обнаружился новый орган чувств. Что он воспринимал, этот орган, непонятно: это не имело ничего общего со вкусом, звуком, с запахом, ни с чем вообще. Но окружающий мир словно приобрел вдруг новое измерение.       Семецкий протяжно выдохнул, прикрыв глаза и наслаждаясь новизной восприятия.       Одной рукой Рэд все еще удерживал его за шею, а пальцы другой клещами впились в ягодицу, и хватка их то ослабевала, то снова усиливалась в ритме пульса.       Двигался он теперь гораздо быстрее и увереннее. Напильник внутри Семецкого превратился в раскаленную стальную болванку, но ему это неожиданно нравилось: боль стала чем-то вроде пикантной приправы к целому букету ощущений.       Пальцы Шухова скользнули вдоль бока вперед и вниз. Член вновь оказался плотно сжат пониже головки.       - Так веселее, - хрипло пояснил он, пощекотав затылок горячим дыханием.       - Разумеется, - согласился Семецкий и, сам толком не понимая, зачем, по какому наитию, вцепился в упругое бедро Рэда. Так появлялась хотя бы иллюзия контроля: словно он сам заставлял его двигаться, все ускоряя и ускоряя мощные толчки, и это возбуждало неимоверно.       А где-то внизу стремительно мелькала перевитая шрамами рука, заставляя Семецкого дрожать и чувствовать предательскую слабость в коленях. Ему казалось: еще секунда, две - и ноги попросту подломятся. Необходимость цепляться за стену, удерживая себя в вертикальном положении, отвлекала, сбивала с ритма, отодвигая такую желанную развязку.       Шухов, будто бы уловил его мучения, нажал на загривок, заставляя опуститься на колени.       Семецкий облегченно сполз вниз, и сам - сам, черт побери! По собственной воле! - уперся ладонями в грязный, усыпанный хлопьями ржавчины пол.       - Молодец, - похвалил Рэд. Потянул его за волосы, задирая голову, и впился в шею злым болезненным поцелуем-укусом.       Наверное, это было именно то, чего Семецкому не хватало: могучая плотная волна поднялась изнутри, как цунами с эпицентром в том самом гипотетическом органе под диафрагмой.       Семецкий протяжно застонал, не в силах сдерживаться - а над ухом его зарычал по-звериному Шухов. Движения его стали редкими, размашистыми и глубокими, словно он пытался вколотить свою жертву в пол.       Раз, другой, третий - и он замер, мелко дрожа и вытянувшись в живую струну.       Семецкий же, почувствовав внутри толчки обжигающе горячего семени, выгнулся, вжался спиной в жесткое тело. Это не шло ни в какое сравнение с прежним опытом: ему будто вставили электроды прямиком в мозг. Кажется, он орал что-то, и крик его, хриплый, надсадный, наполнял гулкие коридоры, возвращаясь множественным цветным эхом. Да, Семецкий снова мог видеть звук и слышать свет, но это было совершенно неважно, пока каждую мышцу его скручивало судорогой никогда прежде не испытываемых ощущений. Это нельзя было сравнить ни с болью, ни с удовольствием, это было нечто совершенно иное, не имеющее названия. Он просто потерялся в оглушительной какофонии нервных импульсов, в пекле Шуховских объятий, в восприятии окружающего мира, в собственных конечностях… даже имя свое на время позабыл: все наносное, ненужное вымело из сознания волной невероятно мощного оргазма...       Пришел в себя он на полу.       Рэд, вполне одетый, нашелся поблизости: он сидел на корточках, подбрасывал и ловил на лету свой любимый клинок, и выглядел при этом настолько невозмутимо, что Семецкий на мгновение поверил, что все случившееся ему просто приснилось. Этакий предсмертный бэд-трип захлебывающегося кровью мозга. И сейчас Шухов обнимет его и скажет: «Я помогу, Юр. Это не больно…»       Так было бы правильно.       Но холодивший голую кожу бетонный пол, кровавые отпечатки пальцев на боках и остывающие на бедрах потеки спермы убеждали в обратном.       Ничего уже не будет правильно. В этом Семецкий был уверен абсолютно. Что-то изменилось в нем самом, и он не мог понять, что. Единственная слабая надежда оставалась лишь на то, что его смятение и внутренняя опустошенность, не проходящее предчувствие беды и странная, почти наркоманская тоска по иному, многомерному ощущению мира - всего лишь следствия медленного, но верного умирания мозга. Тогда очередная гигиеническая смерть все исправит. Наверное...       - Поможешь мне? - спросил он Шухова, стараясь не встречаться с ним взглядом. - Я сейчас даже застрелиться не смогу, - он вытянул вперед руку: та отчаянно тряслась. - В упор промажу. Меня будто Паркинсон покарал.       - Не хочу, - глухо отозвался тот, продолжая увлеченно играться с ножом. - Да ты и сам не хотел, помнится.       - Ты должен мне жизнь, - сказал Семецкий. - Тебе-то, вижу, кайфово. Сердечко запустилось. А мне бы не мучиться. Неужели я так много прошу?       - У тебя был хороший день. Так ты сказал. Не хочу его портить. Не хочу убивать, даже понарошку, как всегда в случае с тобой. В общем, просто закрой глазки и тихо скончайся.       - Сволочь, - зло выплюнул Семецкий.       - Тебя это удивляет? - перестав подбрасывать нож, спросил Шухов.       - Да пошел ты, - прошипел он и постарался подняться на ноги. С третьей попытки удалось. При этом голову пронзили острые, ослепляющие иглы боли.       Семецкий поискал взглядом одежду. Обнаружил ворох иссеченных лоскутов и с вялым удивлением вспомнил, как оказался голым. Что ж, еще один небольшой вклад на дерьмосчет Черного Сталкера.       «Когда-нибудь я прикрою твой кредит, скотина. Раз и навсегда прикрою. Найду способ», - подумал Семецкий и, как есть, босиком, побрел по коридору, цепляясь за стену.       - Далеко собрался? - спросил Рэд, и в голосе его прозвучало - может, всего лишь послышалось? - сожаление.       - Подальше от тебя, - не оборачиваясь, буркнул Семецкий.       За спиной его прозвучал усталый вздох.       - Не сочти за оправдания или извинения. Но возвращаться к жизни далеко не так безусловно прекрасно, как все почему-то считают. Это как с бухлом: пьешь для удовольствия, но при этом становишься свиньей. В любом пьяном просыпается некое гадство. А у меня все наоборот: вместе с пульсом возвращаются давно забытые... проще не скажешь - императивы. Я же не был убийцей, когда умирал. И сейчас не хочу им быть. Но это пройдет. Остановится сердце - и пройдет. Только мне пока очень хочется, чтобы у тебя оно остановилось чуть раньше. И желательно без моей помощи.       Говорил он торопливо, но при этом с такой тягучей тоской, что Семецкому стало не по себе. Нет, гнев его никуда не исчез и жалил изнутри ворохом пламенеющих углей. Но вместе с этим - черт возьми, почему он такой идиот? - он с радостью и даже с облегчением слушал всю эту чепуху. Ему очень хотелось верить Шухову - и он верил.       - Я все равно уйду, - сказал он, не оглядываясь.       - Дело твое. Но я бы хотел, чтоб ты знал... А впрочем, иди, Юр. Еще увидимся.       «В идеале - в твой последний день», - подумал Семецкий и поволок себя дальше.       Он сделал шаг, другой, третий. Услышал за спиной тяжкий, болезненный вздох, наполненный отчаянием. Ему вдруг захотелось обернуться и сказать, что он все понимает и как-нибудь переживет то, что произошло за последний час. И встретит новую жизнь так, будто ничего и не было. И Шухов не появлялся, как чертик из табакерки, на нижнем уровне лаборатории Х-10.       Но - не стал. Горькая обида, стыд и злость гнали его вперед, словно земля за ним горела, обжигая пятки.       Еще шаг. И еще. А потом раздался тонкий свист, и в затылок Семецкого ударило что-то невероятно тяжелое и невероятно острое. Он сумел сделать еще один судорожный вздох, похожий на всхлип.       И умер.