Дефект породы

Это было событие. Почти скандал. Ни Гринсборо, ни Апеншир, ни Котсуолд не знали ничего подобного со времен своего основания. Правил было немного – достаточно пальцев одной руки, но нарушение любого из них когда-то стоило и громадных финансовых претензий, и кровавой межклановой резни. Запрет на стрелковое оружие - арбалеты и самострелы полагались лишь охране, носившей на кожаных доспехах королевские шевроны… Разделение конкурирующих биваков демаркационными зонами из обозов и скотных загонов… Трактиры и питейные лавки, растянувшиеся широкой полосой вдоль площади с дубом, не смели продавать ничего крепче сидра и ячменного эля… Воровство и грабежи наказывались прямо на месте и беспримерно жестоко, пресекая у остальных в зародыше желание поживиться за счет привезенных для расчетов богатств. Но то, что в торгах был заявлен один-единственный, по слухам исключительно, неправдоподобно редкий лот, будоражило воображение и помогало примириться с возмутительным нарушением неизменности двухсезонного расписания последних пяти веков. Джон стоит ровно посредине помоста и смотрит в толпу, распластавшуюся у ног шумным пестрым ковром, и пытается припомнить, когда свежесть весенних ветров успела переплавиться в горячий летний зной. Полуденное солнце выбелило небо, согнав всю синеву к горизонту, где теперь колыхалось тяжелое сизое марево, от предгрозового обещания которого по коже порхало легкое электрическое беспокойство, а на языке ощущался привкус холодной дождевой взвеси. Но сейчас он залит светом, как жидким стеклом, вплавлен, впаян в него намертво, как пчела в кусок прозрачного янтаря, застыв на все оставшиеся времена в одном-единственном мгновении. Не слышит, не чувствует ничего… эти лица, эти кривящиеся рты, жадные руки, липкие мысли… и среди всего этого безумия нет единственного, самого нужного. Нет, и уже никогда не будет. И значит, нет смысла сопротивляться, снова строить планы и бежать. Возможно, стоит стать послушным, благодарным, подчиняться и слушаться как все… тогда, возможно, для Гарри наконец-то все сложится чуть лучше, чем для него. Милорд обещал продать их парой, если Джон будет вести себя хорошо. Гарри, Гарри… маленькая девочка с облаком пушистых волос, слишком взрослая, необратимо триальная, чтобы без своего брата остаться полезной господину. Он плохо помнил, что с ним было в те несколько дней после. …шел, куда приказывали, делал, что велели, ел, не чувствуя вкуса, голода и насыщения. Спал без снов, будто умирал на время. …милорд приходил его навестить, что-то говорил, но слова… слава богу… не доходили до сознания, сливаясь в монотонное, бессмысленное бормотание …что-то происходило, менялось вокруг, не оставляя следа в измученном сознании, а лишь смягчая, сглаживая хаос, оставленный в нем случившейся эмоциональной катастрофой. Маленькие, теплые ладони накрыли его бесчувственные пальцы, собравшись лодочкой, как часто делали в далеком детстве. Мягкие губы тронули запястья, и мир вдруг протаял, проступил яркими чертами, как рисунок на запотевшем зеркале – синие, как его собственные глаза, как будто в отражении смотрели потерянно и виновато. - Джон? Джонни, я так скучаю без тебя… Оглохший и ослепший в своих утратах он эгоистично забыл о ней – девочке, которая, в отличие от самого Джона, осталась совсем одна. И если у кого и были причины испытывать чувство вины, так это у него. Она похудела. И повзрослела. Так старательно прятала страх, свернувшись клубочком у ног и согревая дыханием его ледяные пальцы. Он улыбнулся и вздрогнул от боли, словно улыбка разорвала ему лицо, - Все в порядке, малышка. Скоро у нас будет новый дом. Прости, я не смог дать тебе свободу… - он вздохнул, склонился и поцеловал ее в лоб, - но мы хотя бы будем вместе. Я слышал, мистер Уилкс незлой человек. Он не станет тебя обижать… без причины. Ты мне веришь? И потрясенно замер. Слова, однажды произнесенные другим, совсем другим человеком, сорвались с губ сами собой, будто в них было не просто обещание, будто в них был ключ к чему-то еще. Гарри, упрямая, храбрая Гарри тряхнула соломенной копной волос, и пушинки щекотно скользнули по его лицу. Джон громко чихнул. И улыбнулся. И ему больше не было так больно. … Маленький солдат маленькой армии. Маленькой настолько, что помещалась в ладони. Рука у Гарри была сухой и горячей, и тонкие пальцы вздрагивали не от страха. Не только от него… Джон лучше многих знал его вкус, его дыхание и запах, его холодную, влажную слабость. Если Гарри и была напугана, то это с избытком скрывало ее волнение, ее возбуждение и злость. От долгой утомительной дороги, нового места и перенесенного унижения. Ей никогда еще не доводилось испытывать таких интимных процедур, как добрачное освидетельствование, и терпеть волосяной мешок на голове в течение трех суток. Им позволили цепляться друг за друга до самого Котсуолда, обращаясь без излишней жестокости – строго, заботливо и предупредительно. Но забота была сродни бережливости рачительного владельца хрупкой, исключительно-редкой и безумно-дорогой собственности, которой они, в сущности, и являлись. Собственности беспокойной, изобретательной, склонной к побегу и членовредительству. Их разделили у подножия помоста с гербами. Тень дуба с пышной, наполненной зеленью кроной, накрыла их, будто туча, предвещавшая скорую грозу. …Милорд Чарльз Огастес Магнуссен… …к славе и процветанию соединенного королевства представляет… …редчайшая жемчужна Запада… Казалось, герольд взволнован ничуть не меньше толпы, шумевшей у его ног, каким-то неслыханным волшебством умудрившейся добраться до места в такой короткий срок. Джон однажды уже стоял на согретых солнцем досках, обнаженный, выставленный напоказ, чувствуя на освежеванной плоти беспощадные, непристойные взгляды, фантомные прикосновения, насилующие воображение и обжигающие стыдом – багровым и вязким, ползущим по венам, как свернувшаяся кровь. Без малейшего стеснения его оценивали, обсуждали каждый изгиб, каждую выпуклость, способности в постели и перспективы деторождения, будто он был не человеком и даже не породистым животным, а механизмом. Будто покупателей интересовало лишь то, насколько хорошо подогнаны составляющие его части, достаточно ли смазки в двигающихся узлах, как долго им можно пользоваться без отдыха и ремонта… Но тогда он был совсем юным, не тронутым никем, даже собственным господином, и происходившее так и осталось для него больным смутным мороком с гулким шумом в ушах, паникой и возбуждением, неожиданно сладко и страшно скрутившим не знавших чужих рук тело. Теперь ему было все равно. Заботливый палач снял плащ, прикрывавший омегу до самых пят, оставляя на нем лишь тонкую батистовую сорочку, целомудренно прикрывавшую наготу, но при малейшем движении заставлявшую проступать ее сокровенные тени. Милорд Магнуссен церемонно расстегнул замок, снимая ошейник с тиснением своего герба. Ветер лизнул влажную кожу, как пес, обрадованный встрече, и Джон позволил себе маленькую радость не опускать подбородка, чтобы насладиться коротким мгновением непринадлежности и, пусть мнимой, но свободы, храбро встретившись с толпой, жаждущей его прилюдного распятия. Кого он собирался в ней найти? Того, кто похоронен и оплакан? «Джон, пора повзрослеть…» На что надеяться, когда победитель уже определен и оплачен? Когда он рассматривает свой «приз» с самодовольной, равнодушной усмешкой, лениво разминая затянутые в тонкую лайку пальцы. Мистера Уилкса не интересовали омеги. Мистера Уилкса интересовало лишь падение Холмсов. Джон вдруг подумал, что еще мог бы воспротивиться, не обращая внимания на вероятное и скорое наказание, когда сжавшиеся на плечах пальцы едва ощутимо встряхнули, желая то ли подбодрить, то ли предупредить это нелепое безрассудство. Джон склонил голову, скосил глаза до рези под веками и потянул носом. …бета, рослый, с широким крепким торсом под просторной хламидой и колючим льдистым взглядом в прорезях капюшона. Курчавая каштановая бородка едва ли его портила, но… нет, конечно, нет… Шерлок предпочитал гладковыбритый подбородок… Бета переступил с ноги на ногу, и Джон заметил, как он прихрамывает. - …уникальное предложение, исключительный экземпляр Эпплдорского питомника, - пронеслось над возбужденной толпой, заполнившей собой все свободное пространство от помоста до раскинувшихся пышным садом всевозможных палаток, слившихся в одно громадное пестрое пятно. - …с начальной стоимостью в двести тысяч золотых реа… - окончание фразы потонуло в потрясенном гуле. Человеческое море ахнуло, качнулось вперед, едва не смяв ощетинившуюся пиками охрану. Неслыханно. - …если будет позволено объяснить столь высокую цену… - надрывался, теряющий самообладание герольд, - прошу принять ко вниманию обе составляющие этого единственного в своем роде лота… И по другую руку от него оказалась девушка с взбитым облаком светло-золотых волос, в такой же, как у Джона сорочке, прямая и звенящая от напряжения, как новенькая алебарда. Герольд царственно раскинул руки, будто призывая небо в свидетели: - Близнецы!!! Если бы в этот миг в громадину дуба ударила молния, это вряд ли кто заметил. Площадь взорвалась, наполнив воздух звуком, как рождественское небо фейерверками. Разноязыкий говор смешался в дикую какофонию. Гиллевионы, афари и бахау, лебонги и подданные Соединенного королевства – кричали, спорили, бормотали, но невозможно было разобрать ни слова, будто все они враз заговорили на каком-то общем незнакомом наречии. А потом хлынули к помосту, как приливная волна, и Джон попятился, налетев спиной на грудь своего молчаливого сторожа. Он мог обманывать себя сколько угодно, твердя, что ему нет дела до беснующегося мира по ту сторону, до вожделения и возмущения, до гнева и неверия, накрывших его с головой, как душное облако запахов и звуков. Ему было страшно. Неважно, что обещал Магнуссен, что нет причин бояться консумации, которая будет тем же притворством, как и сами торги - омега не примет альфу ни при каких условиях, ни при каких угрозах, пока носит плод, зачатый от другого, пусть и мертвого мужа… голос рассудка молчал, заглушенный паникой и бессилием. Взгляд затравленно метнулся к Гарри – с белыми костяшками ее сжатых кулачков и злыми потемневшими глазами… еще миг, еще шаг толпы, и она у всех на глазах уйдет в спонтанный оборот, что неминуемо приведет к окончательной необратимой катастрофе – некхов, драгоценных лакомых перевертышей переловят за несколько дней, до конца времен обрекая их на рабство… А потом он увидел господина. Милорд улыбался. Удовлетворенно, пренебрежительно… как победитель в предвкушении трофея, как хищник, перекусивший жертве хребет. Его откровенно не беспокоило воцарившееся вокруг безумие… то, с какой ненавистью сжимает холеные, унизанные перстнями пальцы мэтр Гиллиган, владелец поместья Споут-энд, раскинувшегося за перевалом Каторжников, как дрожит от ярости бородка, как нервно дергаются концы тонких усиков Лимеро Эспады, поставщика королевского дома, самого опасного конкурента. И тот, и другой вероятно были единственными из присутствующих, кто понимал - что есть Гарри и что именно только что произошло. Их злоба и негодование были так же сильны, как и бесплодны - ни один из них не посмеет проронить ни слова, чтобы разоблачить эту безрассудную, немыслимую затею, не опасаясь раскрыть их общий, бесценный секрет. Секрет омежьего происхождения. Откуда появились лучники, Джон заметить не успел. Разбившись на два порядка, они рассыпались шеренгой и ощетинились оперенной смертью, готовые спускать и натягивать тетиву сколько потребуется, чтобы остановить нападавших или пока будут силы держать оружие в руках. Толпа остановилась. Численный перевес был откровенно на ее стороне, но совершенно точно никто не спешил стать первой жертвой. Крики превратились в невнятное бормотание, но на его фоне стали явно слышны «чушь», «обман» и «выдумки». - Эпплдорское чудо! - герольд отважно перекричал раздраженное рокотание, - их происхождение от одного чрева собственноручно засвидетельствовал первый магистр врачебной гильдии сэр Уильям Норли. Большой, покрытый изящной вязью свиток развернулся будто сам собой, а на карминной сургучной печати, распластавшейся в его левом нижнем углу, даже с дальних рядов можно было легко разглядеть вставшего на задние лапы льва со щитом и в короне. Близнецы среди омег действительно были редкостью. Чаще всего их выставляли порознь, полагая выручить за них гораздо больше, поскольку мало кто мог выложить огромную сумму за обоих сразу. Да и купить двух младших мужей мог позволить себе далеко не каждый Большой Дом. Хотя такой случай действительно был. Двадцать семь лет назад братьев, одинаковых, как две капли воды увез за море император гиллевионов, без колебаний отдавший за светлокожее зеленоглазое чудо половину своей казны. Рассказы о них до сих пор ходили по местным тавернам, обрастая все новыми подробностями после пяти-шести кружек крепкого ячменного эля и превращаясь почти в легенду. - …двести тысяч золотых реалов! И все началось. Даже начальная цена была слишком велика, чтобы многие могли себе позволить за нее побороться. Да-да, разумеется, одна очень известная влиятельная семья была способна выложить за них и вдвое, и вчетверо больше, но теперь у нее не осталось права или желания это сделать – омеги полагались только живым наследникам. Руки в толпе поднимали слишком опасливо, слишком редко, слишком… …двести десять… …двести сорок… …двести девяносто… Темнокожий афари в ярких полосатых одеждах и круглой, оплетенной перьями и черными жемчужинами шапочке резким жестом заставил замолчать всю свою громогласную свиту, отчаянно взывавшую к нему на музыкальной вязи гортанного языка. Даже сорочка не спасла от его раздевающего, жадного взгляда. Джон повел плечами, опустил глаза и украдкой покосился на милорда. Легчайший знак бескровных пальцев, и Джон судорожно втянул носом воздух - сильные руки взялись за ворот его рубашки. Треск ткани отозвался сухим эхом, прокатившийся по толпе, как шорох поднятой ветром листвы… Возмутительно! Едва прикрытая нагота предстала новым обманом, новой интригой, новым попранным правилом… Белые, как флаги капитуляции, полоски ткани – у Джона от золотых бедер, у Гарри над грудью… маленькой, аккуратной, словно отлитой из молочно-прозрачного воска с бусинками карминных сосков. Ткань ничего и не пыталась прикрыть, напротив, вспененная порывам ветра, она взлетела, как парус и опала, бросив воспаленному, перегретому воображению откровенность юных тел, как голодным собакам сочную кость. - Триста пятьдесят! - Четыреста! - Четыреста двадцать! Их осталось четверо, признававших, что человеческая плоть стоит дороже золота, отяготившего кованные сундуки. Афари Шерам Кажжа Суоломи, владелец пышных цветущих земель южного берега, богатых самоцветами и несметным поголовьем буйволов с немыслимо огромными рогами. Лишившись мужа во время дворцового переворота два года назад, он был готов отдать за нового стоимость лучшего из своих рубиновых рудников… Барон Фрэнсис Виго Эсседра, молодой наследник одной из старых семей, вошедший в пору и, по завещанию отца, полюбовно разделивший со своим старшим братом не только долину между Железными горами, но и, как болтали завистливые языки, подвалы, набитые золотыми слитками до самого потолка… Мэтр Гиллиган, из чистого упрямства или из закравшихся смутных догадок пожелавший во что бы то ни стало выяснить секрет непростой пары сэра Чарльза из первых рук… так или иначе. Лорд Себастьян Кеннет Уилкс. Единственный, кого омеги, как таковые, не интересовали вообще. Единственный, кому они в итоге достанутся. …пятьсот! …пятьсот тридцать! …шестьсот пятьдесят! - Миллион. От тишины зазвенело в ушах и далекий, едва различимый рокот у горизонта казался оглушительным. У Джона закружилась голова, по спине вдоль позвоночника покатились обжигающе-ледяные волны, вызывая в теле дрожь, скручивающую мышцы невыносимой фантомной болью. Он плохо запомнил, возможно, ему просто привиделось, как Уилкс все с тем же пренебрежением на лице пнул носком дорогого сапога большой, окованный сталью сундук. Как двое слуг, красных от натуги, тащат эту немыслимую ношу, и та с глухим тяжелым стуком водворяется на разогретые, отполированные доски помоста, прогнувшиеся под его тяжестью. Джон не может отвести от нее глаз, будто внутри не проклятое золото, а ядовитое чудовище или порох с тлеющим фитилем. Будто внутри ждет освобождения его собственная смерть. - Продано! Он смотрит, смотрит, смотрит… как зачарованный на крупного мужчину, что приближается к нему расстегивая на плече застежку плаща. Застежка красивая и он с каким-то извращенным наслаждением разглядывает затейливый узор инкрустации на цветной эмали, щедро сдобренной маленькими сверкающими камешками… Консумат. Джон ничего не может поделать, тело не слушается, наливаясь тяжестью и действует по собственному соображению… Джон отступает, полшага, шаг… Он не видит Гарри, не видит Магнуссена, не видит ничего, кроме наступающего на него альфы, уже ясно понимая, что не позволит ему к себе прикоснуться. Не сегодня. Никогда. И вдруг мужчина замирает на месте, уставившись не на Джона, а выше, изумленно раскрыв рот, будто увидел что-то ужасное у него за спиной. Что-то происходит там… позади, но он не в силах повернуться, он зачарованно следит, как отступает его несостоявшийся консумат, слышит, как взвизгнула Гарри, как оборвался ее крик, как его сменил хруст впившихся в плоть зубов… - Остановите торг! Я обвиняю. Как в дурном сне он услышал этот голос… его низкий урчащий тембр, от которого в животе порхали мотыльки, а в груди безжалостно жалили дикие осы. Это не мог быть он. Он умер и упокоился среди камней и радуг самого страшного и величественного водопада этой страны… достойная могила достойнейшего из ее сыновей. Джон узнал бы его запах среди тысячи чужих, даже во сне, даже в беспамятстве… Этот бета, припадающий на одну ногу, с пальцами, больше похожими на сухие птичьи лапы, чем на те, ласку которые все еще помнила его кожа, каждый ее стосковавшийся дюйм, не пах вообще… впрочем, разве не это должно было показаться ему странным с самого начала? Джон не успел додумать эту свою первую здравую мысль, когда количество одновременно случившийся событий превысило его скромные, весьма сомнительные возможности разностороннего восприятия. Лорд Чарльз с перекошенным от бешенства лицом ткнул пальцем в их сторону, и четверо сопровождавших его светлость телохранителей обнажили клинки. Рука, обхватившая поперек груди, была жесткой и горячей, на запястье второй, выставленной вперед, красовался знакомый самострел, основательно доработанный и оснащенный элегантной многозарядной обоймой коротких стальных шипов. В позади всколыхнувшейся, ахнувшей толпы раскололся, как по волшебству цветной ковер палаток, складываясь, как гигантский веер, выпуская на свободу вооруженных гвардейцев с королевскими эмблемами на кирасах, слаженно и быстро выстраивавших боевые порядки. А посреди воцарившегося военно-парадного хаоса, взрезая притихшую толпу, словно галеон морскую гладь, небрежно и царственно вышагивал, опираясь на эбеновую трость, сэр Майкрофт Холмс собственной персоной. - Именем короля обвиняю лорда Чарльзя Огастеса Магнуссена в краже чужой собственности, преступном сговоре и подлоге. Что скажете в свое оправдание, милорд?