Дефект породы

Стрекотание можно было назвать мягким, уютным, даже приятным, если бы оно не продолжалось уже целую вечность, из-за чего где-то глубоко внутри Чертогов образовалась приличных размеров дыра, из которой настойчиво тянуло сквозняком. Не то, чтобы он был против – часть тела… да чего уж там, бóльшая его часть, включавшая онемевший бок, налитое болезненной тяжестью плечо и даже бедра… в самом интимном их месте… чувствовались согретыми, укрытыми, укутанными… лишь по спине текла густая влажная прохлада, словно ластился огромный, ручной зверь, чей язык неспешно скользил от поясницы до затылка, выглаживая ребра и позвонки, приподнимая на шее волоски, легкомысленно свившиеся в глупые младенческие кудряшки. Шевелиться не хотелось, но покрытая мурашками, остывающая кожа уже разбудила запрятанное в глубину Чертогов глухое недовольство, требуя немедленно прекратить праздное, бессмысленное, преступное ничегонеделание. Шерлок отчетливо помнил все, что ему предшествовало и потворствовать убаюкивающему умиротворенному покою могло быть крайне опасно. Но как же трудно противиться, если твоей шее, груди, животу и… о, господи… паху настолько хорошо. Впрочем, стрекотание в голове не унималось и, поморщившись, Шерлок заставил себя открыть глаза. Полуденное солнце, что провожало их эпическое падение, уже перекатилось через верхушки деревьев по другую сторону реки, на берегу которой он находился, а значит с момента побега прошло три, а то и четыре часа. Конечно, чтобы добраться до этой части леса всадникам потребуется времени вдвое больше, а пешим охотникам и в полдня не уложиться – дорог в дикой местности никогда не было, а чтобы спуститься тем же путем с обрыва и последовать за ними по течению вплавь вряд ли кто решится даже под страхом наказания или щедрыми посулами. Так что, имея в запасе половину суток и целую ночь, стоило не валяться в беспечной бессмысленной неге, как тритоны на теплой отмели, а как можно скорее уносить ноги. Шерлок не мог припомнить, в какой именно момент Джон обернулся… Вот он прижимает к себе превратившегося в бешеного угря мальчишку, а спустя миг объятия наполнили клочья одежды и такое количество шерсти, что позавидовала бы любая сукноваляльная мастерская, и осталось загадкой – успели заметить с берега эту эффектную метаморфозу или река благополучно унесла их секрет в свои глубины? Кстати, о глубинах. Он понял, насколько ошибся в предположениях, когда выглядевшая мягкой пенистой периной вода вышибла из него дух, словно была каменной плитой или, по крайней мере, земляной насыпью. Наверное, он закричал, потому что в первую же минуту вдоволь нахлебался ледяной, щедро сдобренной песком мути. Боль оказалась такой оглушающей, что он не чувствовал ничего другого, когда их тащило по перекатам милю за милей, не помнил, как пытался выбраться на отмели и притопленные вдоль берега полусгнившие бревна, как их вынесло в стремнину изогнувшейся причудливой петлей Лимар, укрытой густым пологом девственного кедрового леса. Все, что осталось на изнанке сознания – запах полусгнившей древесиной трухи, осклизлых камней и мокрой шерсти, которая у него была, кажется, даже во рту. Вода все также грохотала по камням, будто великан забавы ради перекатывал на ладони стеклянные шарики. Шерлок вдруг вспомнил, что у него в плече торчит стрела. Нет, его не собирались убивать. Промахнуться с такого расстояния не смог бы даже слепой и безрукий старец. И если сталь вошла в правое плечо точно ниже ключицы, не задев ни крупных артерий, ни верхушки легкого, отправлять настырного альфу в преисподнюю приказа не было. Но как бы ни обстояли дела, с раной стоило разобраться и поскорее, поскольку подхватить заразу в полной растительного мусора воде было проще простого, и, пусть каких-то тревожных признаков он не чувствовал, не стоило ждать, пока яд, как пожар, растечется по всему телу. И вот тут его ждал первый сюрприз. Стрелы в плече не было. Вместо этого рану прикрывала странного вида нашлепка из то ли перетертой, то ли пережеванной вязкой массы размером с гинею с резким запахом травы, медовой горечи и чего-то еще вроде сухой древесной пыли… Выглядывавшая из-под нее кожа выглядела вполне чистой, хотя и заметно припухшей воспаленным багровым кольцом, а под кожей разгорались тягучий жар и тупая ноющая боль. Будто в плечо угодила не кованая сталь, а лошадиное копыто, как в далеком отрочестве, когда он без спроса решил поправить упряжь норовистой отцовской Бестии… Кстати, рубашки на нем тоже не было. После обработанной раны это не казалось таким странным, и, осторожно вывернув шею, он вскоре заметил ее развешенной на кустах в тени раскидистой, поникшей под тяжестью полураспустившихся соцветий, акации. Конечно, на нагретых солнцем камнях одежда просохла бы куда скорей, но еще скорей ее заметили бы, если искали их вдоль реки на лодке или плоту. Шерлок потянулся, разминая онемевшую спину, и что-то тут же прошлось по его груди и животу теплой щекотной кистью. Он опустил взгляд и на секунду перестал дышать. Рядом, во весь далеко не малый рост, тесно прижавшись горячим, как печь, телом и собственнически засунув нос ему в подмышку, спал без задних ног белоснежный, умопомрачительно роскошный некх. Подогнув под себя передние лапы, и вытянув задние, он дышал глубоко и размеренно, совсем не так, как собаки или дикие животные, а скорее, как человек. Время от времени он вздыхал, и тогда живот у него западал под ребра, а потом расслаблялся, и тело оберегаемого им мужчины обдавало новой волной живого тепла. Мех, густой настолько, что вряд ли можно было зарыться в него пальцами, пушился, как венчик созревшего одуванчика, просвечивал, блестел и переливался на солнце, манил чистотой, пах свежо, доверчиво, нестерпимо сладко. Шерлок понимал, что делать этого нельзя, что Джон непременно проснется, почувствовав прикосновение еще до того, как оно случится… но искушение было слишком, катастрофически велико. Ладонь осторожно легла на размеренно поднимающийся бок чуть ниже загривка и заскользила, приминая легкую шерсть, ощущая ее шелковистую ласку всей кожей. Джон не пошевелился. И Шерлок сделал это снова… и снова, и снова… вдруг поняв, что нестерпимо хочет узнать, увидеть, почувствовать - как именно Джон меняется, переходя из своей дикой, природной ипостаси в человеческую. Наверное, он думает об этом чересчур долго и чересчур жадно, а потому не сразу замечает, что мех под его пальцами перестает распрямляться и пушиться упрямым облаком, что он остается на месте плотно вытканным атласным покровом… что ладонь, то и дело доходившая до поджарого бедра, больше до него не достает… что дыхание приходится не в подмышку, а на плечо, влажно и горячо обжигая кожу… … будто разогретый, размякший воск, тело льнет, растекается, меняя форму и пропорции, подстраиваясь под настойчивые ласки… …гуттаперчиво прогнувшись, поясница обозначила пару очаровательных округлостей, одетых в целомудренную наготу и припорошенную тонким первородным пухом, мгновенно исчезавшим, стоило лишь поднести к нему руку… Лица не видно… ничего кроме спутанных пшеничных прядей всех оттенков меда, льна и дымного, серебристого пепла. И только ухо, чутко вывернувшись в его сторону, вдруг дернуло кончиком, встопорщив остинки внутри просвечивавшей на солнце раковины, и спряталось в короткой, густой шевелюре, вынырнув спустя мгновение маленькой розовой оконечностью. Шерлок не мог оторвать взгляда от ладно скроенного, прижавшегося к нему тела, от бронзового мерцания плеча и мягкой гребенки ребер под красиво натянувшейся кожей, от ямочек над ягодицами с бархатной ложбинкой… от крепких щиколоток и пары ступней, скрестившихся, сцепившихся гладкими аккуратными пятками… Не в силах отогнать глупую мысль о том, куда все-таки девался хвост, он прижался губами к подставленной шее – прямо над крошечной родинкой, где, как он точно помнил, время от времени проступала тонкая, как морозный узор, метка пустого брака… и ничуть не был удивлен, что сейчас от нее не осталось и следа… кажется, он близок к решению этой шарады… …и разве его вина, что объятия оказались чуть крепче, чем предполагалось, и руки хозяйничали там, куда им уж точно не стоило лезть… и рот - горячий, жадный… бесстыдно-нежный быстро добрался до края скулы, перед этим приведя мочку уха до состояния пылающего уголька, только-только выкатившегося из каминного зева… Он скорее почувствовал, чем увидел… изменился ли запах… или дыхание чуть сбилось с тихого, размеренного ритма… или бесчувственное тело вдруг перестало казаться таким уж бесчувственным, толкнувшись ему между ног покатой коленкой… Шерлок прервал свою неосторожную эскападу на ключичную артерию и тут же встретился взглядом с парой внимательных, нисколько не удивленных глаз, распахнутых так широко, что синева по краям радужек высветлилась, будто небо знойным июльским утром. - Что ты делаешь? – шевельнулись губы, складываясь не то в полуулыбку, не то в полуупрек… определиться Шерлок не смог, потому и прекращать начатое не стал, без стеснения стиснув крепкими ладонями теплые плечи и опрокидывая непротивящееся тело на спину. – Шшшерлок… Шерлоооок… Джон кажется застонал, но не оттолкнул, не попытался вырваться или отвернуться, лишь запрокинул голову и подтянул повыше колени. - …пожалуйста. Руки, губы, слетевший в горячечную муть рассудок… влага, проступившая мускусным бисером в каждой складке, в каждом дюйме тела, в крови вен и воздухе легких, переполненных терпкой, едкой сладостью… еще минута… один короткий миг… - …не здесь, не так. Джон не просил, он смотрел в пустоту над их головами. Пустота алчно скалила зубы, собираясь сглотнуть обоих своей ослепительной полуденной пастью, и он уже чувствовал ее свирепый, безжалостный жар, сжигавший остатки самообладания, растекавшийся в паху, в животе, в поджимавшихся от предвкушения пальцах… Он медленно выдохнул и положил ладони альфе на грудь. От холодного, как лед, прикосновения Шерлок замер, остывая так же стремительно, как и вспыхнул. Ни сожаления, ни стыда он не чувствовал… ничего, кроме спокойного, чуткого ожидания… будто давно все решил… Впрочем, почему «будто»? - Ты будешь сожалеть, - палец Джона медленно повторял очертания ключицы, а взгляд упорно прятался в тени ресниц, - потом. Я не стою этого… - Сколько раз тебя продавали? - Шерлок не стал пытаться поймать пальцы губами, хотя ужасно хотелось, – метка белеет каждый раз, но полностью пропадает после оборота, и твой хозяин снова выставляет тебя на торги… возможно, другое место… без огласки… особый круг… - Если спустя год омега все еще пуст, - голос у Джона стал глухим и тусклым, - его можно вернуть и получить назад половину цены. Через полтора - всего четверть, а потому никто не будет ждать так долго. Никаких пятен на репутации дома, никакого ущерба престижу его альф… новый муж - и все дела. Знаешь, как будет трудиться над Лиамом его новая семья ближайшие несколько месяцев? Они отдали за его девственность слишком много, чтобы позволить себе второй круг. Старший муж или тот, кому он позволит занять постель, так или иначе станет отцом его первенца… И только после рождения второго ребенка омеге позволят выбирать партнера на ночь. Выбирать. Но не отказывать. Ты не знал? Усмешка вышла кривоватой, но горечи в ней Шерлок не заметил… Джон выглядел спокойным, может, чересчур, словно все давно уже отболело и отгорело. И на пепелище начали пробиваться новые, странноватые, но все же живые травы. - Полагаю, об этом никто не спешит распространяться, - Шерлок запустил пальцы в волосы на виске, приглаживая Джону торчащие вихры за ухо. – И я не верю в случайность. Джон так охотно тянулся к немудреной ласке, что почти пропустил последние слова. - То есть? - Лорд Магнуссен точно знал о тебе. У Треворов не должно было быть наследников, и они получили тебя. Шерлок вдруг оказался сверху, придавив нагое тело собственным и уперев руки по обе стороны беспокойно заметавшейся головы. - Что ты такое, Джон? Вьющиеся аспидные прядки касались лица, дыхание перемешалось и все вдруг стало так горячо и опасно, Джон, как дикая норовистая лошадь, попытался сбросить оседлавшего его альфу, поддав кверху бедрами, но вышло только хуже - по обнаженной коже тут же рассыпались колючие искры, от которых зазвенела и запылала каждая мышца, а в паху разлилось нестерпимое, ослепительное, потрясающе-сладкое желание. - Триа-а-ал… - застонал он, зажмуривая глаза и проклиная собственную природу. – Я триал по рождению. Слезь с меня немедленно! … - Ты никогда не думал, откуда берутся омеги? Джон сидел поодаль на расстеленной куртке, подтянув к себе колени и скрестив лодыжки так, что не выглядел голым, хотя на нем по-прежнему не было ни единой нитки. Солнце по-прежнему облизывало его спину, заставляя его жмуриться от удовольствия, а Шерлока бросать на эту картину короткие завистливые взгляды. Желание никуда не делось, все так же пульсируя в паху и топорща тесные, погибшие для приличного общества штаны. Шерлок бездумно поглощал испеченные на костре птичьи яйца, заедая их пригоршней жареных орехов из кладовой какого-то грызуна… Очевидно, что Джону пришлось воспользовался своей дикой стороной, чтобы отыскать съестное в лесу, и Шерлок был смутно благодарен, что сам грызун не присоединился к своим запасам на их импровизированном столе. Впрочем, кусок медовых сот был восхитителен, даже если опустить тот факт, что на него налипла пара дюжин больших рыжих, агрессивных муравьев. Есть хотелось не слишком сильно. А вот Джона – до тоски и зубовного скрежета. Едва очнувшись от эротического угара, холодный, рациональный ум был вынужден признать, так его хозяина накрыло. Внезапно, стремительно, больно. И даже не близость доступного, омежьего тела была тому причиной. Близость. То, что случалось в постели прежде, никогда ею не было. Приятный физиологический акт. Энергичное совокупление, призванное доставить удовольствие и снять напряжение, мешавшее высокоорганизованному интеллекту работать по-прежнему безупречно. Джон не был чувственным, соблазнительным. Нет… был, конечно, но не настолько, чтобы Шерлок забыл себя до той степени, чтобы пытаться раздвинуть ему ноги прямо на песке, рыча от нетерпения, как зверь. Джон позволил увидеть свою трансформацию, пребывая в бессознательном состоянии, вверив собственное тело чужим рукам, позволяя чужим рукам сделать это с ним… Такой запредельной близости Шерлок не испытывал никогда и ни с кем. Это пугало, это будоражило, это приводило идеальный мозг в полную негодность, и вызывало такой восторг, что у него перехватывало горло. - Ты меня слушаешь вообще? – маленький камешек стукнул его в здоровое плечо. - М? – Шерлок облизал пальцы и бросил изжеванный кусочек воска в огонь, - ты спрашивал «откуда берутся омеги». И откуда же? Полагаю, в этом мы с вами не так сильно отличаемся. Про пчелок и птичек я где-то читал. Джон фыркнул, поспешно пряча улыбку в коленях. - Ну, и откуда же? Шерлок отряхнул руки, поднялся, снял с куста рубашку и накинул ее на Джона. - Полагаю, тебя, как и меня родила омега. Но ты прав, в браке с альфой омег не бывает, я слышал, что не раз пробовали сводить пару омег в одной постели, но это тоже ничего не дало. Я готов признать, что не знаю. Впрочем, в новом свете вашей двойственности… что, в этом все дело? Джон нехотя сунул руки в рукава и запахнул рубашку на груди. - Ты все правильно угадал тогда про Гарри. - Он все еще колебался, – кроме того, что Гарри – девушка. Как и наша мать. - Никто не слышал про омег женского пола. - Разумеется. Ты не думал – почему при вторжении, хозяева убивали всех, кто был в их поместье? Секрет, который знают все, уже не секрет. Как только станет известно про женщин-омег и про то, кто такие некхи, начнется настоящая охота, и все привилегии будут потеряны. К тому же милорд Магнуссен не просто так охотится за библиотекой Треворов. Его собственная давно превратилась в пепел. На Эплдор нападали дважды, до моего рождения, конечно. И оба раза уничтожалось не просто поголовье, сжигались книги и записи, хранившие историю родовых линий. Все заводчики давно знают друг о друге. Чтобы не допустить близкого скрещивания и вырождения, они обмениваются омегами мужского пола или… это гораздо реже… вливают свежую кровь. Кажется, так называл это сэр Чарльз. Время от времени он отпускает женщин для свиданий с чистыми… Чистая порода… те, что живут в лесу, кто носит белый мех и не знает ошейника. Но отпускают только тех, у кого уже есть ребенок, прекрасная гарантия, что омега вернется назад. Шерлок молчал. У Джона было удивительно спокойное, отстраненное лицо, будто он провалился в глубину собственной памяти. - Наша мать не вернулась. Думаю, это было тяжелое решение, и мы с Гарри давно простили… - Почему? - Почему «что»? Почему она ушла? Или почему простили? - И то и другое. - Думаю, она нас все же любила, но когда появилась возможность обзавестись нормальными детьми… И если Гарри простила, то не мне ее судить. - Нормальными? – Шерлок почувствовал злость. Не на ту, незнакомую женщину, бросившую детей, а на Джона, который вопреки его природе, оправдывал это предательство. – Что в тебе ненормального? Черт! Да кто такие триалы?? Джон поежился под его взглядом и еще крепче обнял колени. - Омега может или родить ребенка сам, или дать свое семя. Никогда вместе. Я не знаю причин и ученых тонкостей, но Эскот говорил, что когда омега делает это с женщиной, ее запах, ее… влага запечатлеваются на его теле, в его крови, в чем-то еще… и он становится триалом, омегой, не способным к зачатию. - То есть, ты… - наверное, Шерлок только что узнал, что такое ревность. Голос стал резким, почти злым. Джон испуганно вскинул на него глаза. - Нет! Я не… - он быстро-быстро замотал головой, - мы с Гарри близнецы. Я запечатлен на нее при рождении. Я родился триалом. Когда Магнуссен отдал меня Тревору, я ничего не знал, а потом побелела метка, и я долго плакал… Эскот не рассердился, он был добр ко мне. Мне кажется, он все понял, но ждал почти два года, а потом рассказал о триалах. Он не хотел меня возвращать. Он очень жалел… но ему был нужен наследник, а я… Когда за мной приехал хозяин, Эскот сказал странную вещь… сказал, что триал – не проклятие, а благословение, и что однажды я это пойму. Я не знаю, что он имел в виду. Метка появляется снова каждый раз, когда… и снова белеет. Зачем она триалам? Что хотел сказать мой первый муж? Он смотрел с такой надеждой, будто ждал, что Шерлок ответит на его вопросы, а у того все внутри сжималось от тоски и нежности… и желания. Не обладать – защищать и беречь. И целовать полные боли глаза. - Послушай… - мысли метались в голове, как всполошенные птицы, пока одна не ударилась ему в затылок острым и твердым, как гарпун клювом, - а что ты сделал с моим плечом? - О. – От неожиданного поворота Джон даже не смог вспомнить о чем только что переживал, – я его… прости, я не должен был… но оно могло воспалиться, а слюна некхов еще быстрее, чем собачья затягивает раны… - Ты его… зализал?! Боже правый, Джон! Это же просто… средневековье какое-то… - Шерлок ошеломленно посмотрел на зеленую нашлепку поверх покрасневшей кожи. Рана ныла и слегка тянула, но особых неприятных ощущений не вызывала, кроме легкого онемения в мышцах от ключицы до предплечья. – И что это за гадость ты на меня намазал? - Это не гадость, - Джон моментально вернулся в привычное уже состояние спокойной сосредоточенности, - это смесь из растертого подорожника, полыни и тысячелистника, а еще присыпка из спор дождевого гриба. Завтра спасибо скажешь… Шерлок, не двигайся. Он внезапно застыл и выпрямился, уставившись куда-то Шерлоку поверх головы, странно меняясь в лице. - Нас нашли. – Не меняя позы, Шерлок опустил руку, коснувшись кончиками пальцев невесть как уцелевшего после купания меча. - Мгм, - не разжимая губ, согласился Джон и едва заметно качнул головой, - не надо… Шерлок начал вставать, но Джон двинулся первым. Белая ткань взметнулась в воздухе, и стремительное, трансформирующееся в воздухе тело перемахнуло через него, едва не задев и приземляясь на все четыре лапы со свирепым, собственническим рычанием, недвусмысленно обозначая предельную линию обороны. Прямо перед ними посреди кустов и трав, словно ангельские перья спустившиеся на землю, стояли некхи… два, три десятка, с яркими глазами и облачно-снежным мехом. Всех размеров и возрастов… прекрасные и настороженные. Одинаково готовые принять или растерзать непрошеных гостей.