Любовь её - химера?..

POV. Филипп       До моего родного дома мы добрались за две недели. Родные места встретили нас сияющим солнцем в безмятежном голубом небе. Настроение у меня было отличное, как раз под стать ясной погоде. Сердце радостно забилось, когда показались десять караульных башен, черепичные крыши которых блестели на солнце, охраняемые вооружёнными людьми, высокие прочные стены и массивная центральная башня, устремлённая в небо, словно гигантский вытянутый палец. Карета изредка подрагивала на ухабах, но это нисколько не беспокоило Фьору, которая мирно дремала, облокотившись об меня. Серые глаза её были закрыты, чёрные волосы немного истрепались. На нежных губах Фьоры играла довольная улыбка. Лицо её излучало умиротворение. Фьора немного походила на ангела или святую с церковных фресок. Во сне она казалась ещё более хрупкой и уязвимой, но это лишь на первый — поверхностный взгляд. С оружием моя жена управляется очень умело, в чём я наглядно убедился. В этой слабой на вид прекрасной молодой женщине таилась необычайная внутренняя сила, благодаря которой она выстояла под гнётом того, что на неё обрушилось. По вине омерзительной дряни Иеронимы Пацци и предателя Марино Бетти Фьора лишилась обожаемого отца, оказалась низвергнутой на самое дно и стала изгоем, столкнулась с ханжеством и лицемерием представителей духовенства, подвергалась унижениям и выслушивала в свой адрес оскорбления, над ней висел смертный приговор, она была куклой для битья в тюрьме — что стало причиной её бесплодия в столь юном возрасте и долгое время находилась в зависимости от полоумного монаха-расстриги, стала убийцей поневоле — защищаясь от пытавшегося убить её обезумевшего кузена. Лишь благодаря поддержке любящих её людей она не сошла с ума от всего пережитого ею. Не удивляет, почему в её серых как зимнее небо глазах лишь пустота, а лёд сковал сердце. Когда мне и Фьоре случалось встретиться взглядами, меня как будто обдавало холодом. Этот взгляд не мог принадлежать молодой и красивой женщине, скорее древней иссохшей старухе, которая уже одной ногой в могиле. Обличье юной женщины, но постаревшая на целую жизнь душа — вот что стало с той Фьорой, которую я знал и люблю. Фьора ещё так молода, но ей уже пришлось немало выстрадать в её семнадцать лет. Чувство вины разъедало меня изнутри, как разъедает железо ржавчина. Забери я супругу с собой в Бургундию, она была бы в безопасности. Мне следовало плюнуть на этот пункт идиотского договора с Франческо Бельтрами — не искать больше встреч с Фьорой. Я должен был похитить жену из родного дома, но ни за что не оставлять в этом осином гнезде. Ей бы не довелось оказаться в Аду, в который превратилась её жизнь стараниями подлых и жестоких людей. Эта гадкая тварь Иеронима лишилась бы возможности шантажировать Франческо Бельтрами, мой тесть был бы жив и Фьора бы не стала круглой сиротой. На её долю не выпало бы столько зла, она бы не заледенела сердцем и душой. Не потеряла бы веры в бога, добро, любовь и справедливость. Этого бы не случилось, будь я рядом с ней тогда, когда Фьора в этом остро нуждалась. Выросшая в холе и неге, привыкшая любить и видеть этот мир светлым и радостным, она столкнулась с его уродливой изнанкой. Такая добрая, солнечная, светлая и жизнерадостная, искренняя и чистая, Фьора оказалась смешана с грязью, научившись лгать, изворачиваться, ступать по трупам и использовать людей в своих целях. Насквозь пропиталась ядом ненависти и цинизмом. В этом нельзя винить её — вся ответственность на тех, кто исковеркал ей жизнь и душу. Увы, притворству она научилась у меня, что прискорбно. Я ведь обманом женился на ней. Не единожды испытывал чувство жгучего стыда за то, что пустил в ход шантаж. Фьора любила меня и доверяла мне, а я нанёс ей глубокую рану без ножа. Она угодила в тюрьму по лживому обвинению в колдовстве, ей грозила смертная казнь через сожжение живьём на костре. Не видя иного выхода, Фьора обольстила испанского монаха, воспылавшего к ней страстью, и была вынуждена лгать ему о своей любви, чтобы выжить. Когда Фьора рассказала мне о том, как монах пытался её утопить, мои пальцы сжимались в кулаки сами собой, в душе клокотала ярость. Попадись мне этот монах, вряд ли бы я смог удержаться от убийства. Игнасио Ортеге повезло, что он в тюрьме стараниями Фьоры. Мимолётно мне вспомнилась выходка супруги. Я уже не злился на жену за её поступок, когда мы останавливались в одном городке, близ Селонже, и когда Фьора напилась в таверне с каким-то незнакомым мужчиной. Страшно подумать, чем могло бы всё для неё кончиться, не найди я её в том заведении. Как будто я не знаю, зачем иные подозрительные личности подсаживаются к женщинам и угощают их вином! О чём только она думала? Сперва мне хотелось надавать ей по шее за её поведение, но эта решимость рухнула. Я не чувствовал себя способным поднять руку на Фьору. У меня эта рука скорее отсохнет. То время, прошедшее со дня нашей разлуки, она только и видела, что насилие, которое изведала сполна. Фьора и так хлебнула немало горя. Много жестокости пришлось испытать этой стойкой и сильной женщине. Несмотря на то, что мы проводили вместе ночи всё то время, что были в пути, я не чувствовал, что душою Фьора со мной. Да, она вела себя со мной как пылкая любовница, даря незабываемое наслаждение, но между нами была высокая стена отчуждения. И в том, что моя жена возвела эту стену, виноват я. ». я согласна, тем более, что мне некуда деваться», — никак не выходила у меня из головы сказанная Фьорой фраза. Она больше не любит меня, а вернулась только потому, что не знает, куда ей идти. Осознавать, что я и Фьора стали чужими друг другу людьми, было очень больно, но надежда вновь заслужить её любовь и доверие жила во мне, подпитывая силы. Считая её погибшей, я лишь тогда осознал, насколько дорога мне эта женщина. Фьора стала моим наваждением, запала мне в душу и вошла в сердце, вросла в него, как врастает дерево в землю. Без неё солнце в небе светит не так ярко, еда и вино не имеют вкуса и жизнь кажется пустой. Только Фьора наполняла её смыслом. Если есть хоть крохотный шанс возродить то, что погребено под пеплом, я его не упущу. Я не терял надежды на то, что Фьора придёт в себя. Тепло домашнего очага, внимание, забота, нежность, любовь и ласка, покой, жизнь в достатке и безопасности среди тех, кому она дорога… Может быть, это растопит лёд, сковавший сердце Фьоры, она оттает, вновь научится жить полной жизнью и доверять. Я не в силах воскресить из мёртвых её доброго и благородного отца, не могу вернуть её в прежнюю беззаботную жизнь, когда Фьора ещё жила в палаццо Бельтрами и не знала меня. Не в моей власти повернуть ход времени вспять и изменить прошлое. Но я дал клятву самому себе сделать всё возможное для счастья женщины, вручившей мне свою судьбу в монастыре Сан-Франческо во Фьезоле. Фьора моя законная жена, она имеет право на мою заботу и защиту, на мне лежит ответственность за неё. Костьми лягу, но не допущу, чтобы моя жена скиталась или голодала, подвергалась опасности и была игрушкой в чьих-то руках. Фьора будет жить той жизнью, которую заслуживает: в уважении, почёте, безопасности, любви и богатстве. В Селонже будет прекрасная, милосердная и умная госпожа. Хочется верить, что мы сможем быть счастливы вместе. Карета подъехала к подъёмному мосту. Возница протрубил в рог и караульный опустил мост, по которому мы проехали. Фьора продолжала дремать даже тогда, когда коляска подъехала к замку. Какая же она всё-таки соня. — Фьоретта, проснись, — прошептал я ей на ухо, поцеловав в шею, — мы приехали, родная. — Что, уже? — прозвучал сонно её вопрос. — Мы приехали? — Да. — А так хотелось поспать, — Фьора досадливо усмехнулась. — Сколько можно спать? — я легонько ущипнул жену за носик. — Ты изображаешь белку в спячке? — Да, — Фьора потёрла кулачками глаза и поправила причёску. Выйдя из кареты, я помог выйти Фьоре, которая поражённо и с любопытством осматривала всё, что её окружает. — Тебе здесь нравится? — спросил я жену, погладив её пальцы. — Да, вполне, — был её ответ, — замок красивый, мне очень нравится… — Надеюсь, тебе будет хорошо здесь. Держась за руки, мы поднялись по ступеням на крыльцо. Я постучал в массивные двери, которые открыл дворецкий Оливье. — С возвращением вас, граф, — Оливье чуть поклонился и принял из моих рук наши с Фьорой плащи, повесив их на вбитые в стену гвозди. — Могу я знать, кто эта прекрасная дама с вами? — Оливье, эта прекрасная дама — Фьора де Селонже, моя жена и твоя госпожа. — Моё почтение, мадам графиня, — Оливье склонился в поклоне перед Фьорой и поцеловал её руку. Фьора улыбнулась, велев дворецкому встать. — И я рада встрече, Оливье, — прозвучали приветливо слова молодой женщины. — Оливье, перенесите вещи из кареты в мою спальню, — отдал я распоряжение, которое дворецкий тут же бросился исполнять. — Филипп, с приездом вас! Подняв голову, я увидел спускающуюся по лестнице Беатрис. Фьора тоже обернулась в её сторону. — Здравствуйте, сестра, — поприветствовал я невестку, — выглядите прекрасно. — Благодарю за комплимент, Филипп, — Беатрис кивнула, улыбнулась и подошла к нам. — Так вы прибыли не один! — удивилась женщина, дружелюбно глядя на мою жену. — Вы не представите нас друг другу? — Беатрис, познакомьтесь с Фьорой, моей супругой. Фьора, это Беатрис — жена моего покойного брата Амори, — представил я их друг другу. — О, я видела вас, когда приезжала в Селонже! — воскликнула Фьора. — Я надеялась застать в замке моего мужа, но его не было. — Рада знакомству с вами, дорогая, — проворковала Беатрис, взяв Фьору за руки и улыбаясь ей. — Поверьте, это взаимно. А теперь извините меня, я немного притомилась в дороге, — Фьора одарила свояченицу улыбкой и отняла свои руки. — Филипп, где спальня? — Как отдохнёте с дороги, спускайтесь в столовую. Фантина приготовит вкусный ужин, — сказав это, Беатрис удалилась наверх. Пока мы шли по коридорам замка в мою — вернее, теперь в нашу — комнату, Фьора с интересом рассматривала висевшие на стенах гобелены и портреты моих предков, постоянно спрашивая, кто на них изображён. Переступив порог спальни, она какое-то время мерила шагами комнату и смотрела в окно. Я закрыл за нами дверь. — Ты не хочешь тут ничего поменять? — спросил я жену. — Не хочу. — Комната не кажется тебе мрачной? — Не кажется. Всё сделано со вкусом. Как раз тот случай, когда прекрасное в строгом. Фьора легла на кровать и обняла подушку, закрыв глаза. Присев рядом с ней, я провёл рукой по её волосам и поцеловал в висок, накрыв покрывалом. Она отдыхала после утомительной дороги, а я сидел на краю кровати, гладил спящую жену по голове и любовался ею. Проспала Фьора немного, но проснулась заметно приободрённой. Причесавшись и заплетя волосы в косу, она довольно оглядела себя в зеркале. — Фьора, ты прекрасно выглядишь, пойдём, — взяв её за руку, я вышел с ней из комнаты, вдвоём мы спустились в столовую, где уже был накрыт стол. Кухарка Фантина приготовила яблочный пирог, дразнящий ноздри запахом свежей выпечки. Беатрис уже сидела за столом и пила маленькими глотками вино из своего бокала. Я занял своё место во главе стола, Фьора же села рядом с Беатрис. За ужином, с аппетитом уплетая пирог и попивая вино, мы обсуждали политическую обстановку, искусство, налоги, будущий урожай. Беатрис расспрашивала Фьору о её родине и детских годах, об увлечениях. Фьора охотно делилась с ней тем, что моя невестка хотела узнать. Беатрис нашла замечательную рассказчицу, а моя жена — благодарную слушательницу. Быстро, однако, они поладили. — Моя дорогая, у вас такой чудесный белый цвет лица, — сделала Беатрис комплимент Фьоре. — Спасибо, приятно это слышать, — поблагодарила её Фьора, отпив из своего бокала немного вина. — В чём же ваш секрет? — полюбопытствовала Беатрис. — Право же, секрет очень прост — месяц в тюремной камере по обвинению в колдовстве, — ответила Фьора с ироничной улыбкой и продолжила доедать свой кусок пирога. Беатрис смущённо опустила глаза, я ощутил щемящую грусть в груди. Наивно полагать, что из её памяти когда-нибудь изгладятся воспоминания о том Аду, который Фьоре пришлось пережить. Эта фраза, брошенная Фьорой, свела на нет непринуждённую атмосферу вечера. Остаток ужина прошёл в напряжённой тишине, которую никто не решался разорвать. После ужина мы разошлись по своим спальням. Переодевшись в ночную рубашку, я подошёл к окну и закрыл ставни. Фьора переоделась в сорочку и расплела косу. Отвязав от своей ноги кинжал в ножнах, она положила оружие под подушку. — Ты спишь с кинжалом? — спросил я упавшим голосом. — Да, а что? — Фьора пожалал плечами. — Но это не нормально — спать с оружием, — я присел на край кровати и привлёк жену к себе. — Для меня — нормально, — недовольно проговорила она. — Фьора, здесь — в Селонже, теперь твой дом, где ты в безопасности, — сказал я, поцеловав её в лоб, — а у себя дома не спят с оружием. — Палаццо Бельтрами — мой дом, — упрямо прошептала Фьора, поджав губы. — Я сожалею, но был. — Уложив Фьору в кровать и накрыв одеялом, я поправил ей подушку. — Теперь твой дом — Селонже, где ты отныне госпожа. Доброй ночи, любимая. — И тебе того же, — Фьора закрыла глаза и повернулась на бок, спрятав руки под подушку. Я прилёг рядом с женой, обняв её. Спустя не столь уж и долгое время Фьора уснула. Губы её тронула улыбка. Что она такого хорошего видит во сне? . Может быть, ей снится родная Флоренция и живой отец? Кто знает… Фьора спала крепким сном, а я ещё полночи с ужасом думал о том, что ещё такого кошмарного могло случиться с молодой женщиной, что она спит с кинжалом. Утро нового дня встретило меня яркими солнечными лучами, бьющими прямо в глаза — ставни были открыты. Фьоры рядом не было. Наверно, она уже давно проснулась. На столе лежал свёрнутый в рулон листок пергамента. Я развернул его и прочёл содержимое. Записка была от Фьоры, в которой она сообщала, что ушла прогуляться с Беатрис. Это хорошо, что между двумя женщинами зародилась взаимная симпатия. Надеюсь, что дружба с её свояченицей поможет Фьоре быстрее привыкнуть к новому дому. Сняв рубашку и повесив её на спинку кресла, я переоделся в свою повседневную одежду и обул сапоги. Наскоро перекусив хлебом с сыром, я закрылся у себя в кабинете и наводил порядок в бумагах. Не самое весёлое занятие, конечно, но кроме меня это никто не сделает. Сортировка бумаг отняла у меня пару часов, но всё было сделано надлежащим образом — все документы разложены по порядку. Закончив заниматься бумагами, я разведал обстановку в Селонже. Радовало то, что в городке всё благополучно и никто не бедствует. Крестьяне не жаловались на управляющего, притеснений над ними никто не учиняет. Взяв с собой несколько егерей, я решил прочесать лес. Воздух тут свежее, прохладнее. Шелестят тревожимые ветром листья деревьев, выводят свои трели птицы. Прекрасное место, дышащее покоем и умиротворением. Вот только настроение подпортили два браконьера, которых поймали за охотой на косулю. Главный егерь предложил высечь их на городской площади, но я ограничился тем, что велел выгнать этих людей из города, пригрозив им повешением, если попадутся снова. Одно дело, если голодный бедняк убивает животное в графских владениях, чтобы накормить свою семью. Его можно понять. Но с браконьерами, которые продают добычу на рынке, у меня разговор короткий. Домой я вернулся лишь под вечер, уставший и злой. Фьору и Беатрис я застал в гостиной. Моя невестка сидела на табурете в перламутровой тунике, делающей её похожей на молодую гречанку. Фьора сидела за мольбертом и старательно срисовывала женщину. Я не мог не улыбнуться при виде этой картины. — Беатрис, не вертитесь, — проговорила Фьора, склонившись ниже над холстом, — а то портрет криво получится. — Я постараюсь, дорогая, — пообещала ей Беатрис. — Я смотрю, ты нашла себе занятие? — обратился я к жене. Фьора немного отвлеклась от рисования и повернула голову в мою сторону. — Хочу подарить Беатрис её портрет, — Фьора вновь вернулась к рисованию. — У тебя очень хорошо получается, милая, — высказал я своё мнение. Ответом мне была довольная улыбка супруги. — Фьора очень талантлива, — Беатрис поправила локон. — Приятного вечера, — пожелал я им, поднялся по лестнице наверх и проследовал в свой кабинет. Чуть отодвинув от стола кресло, я плюхнулся в него, но тут же с диким воплем подскочил со своего места, потому что приземлился на нечто очень острое. Послышалось недовольное шипение. Приглядевшись, я узрел ежа, который до того, как я на него сел, чувствовал себя вполне вольготно в моём кресле. Выставив свои колючки, зверёк продолжал на меня шипеть, скаля зубки. — Как ты вообще тут взялся? — я смотрел на ежа, скрестив руки на груди. Издали я уловил звук чьих-то быстрых шагов. Дверь в мой кабинет открылась, порог переступила Фьора. — Филипп, что случилось? Мне показалось, что я слышала крики… — она взволнованно теребила ожерелье на шее. — Тебе не показалось. Фьора, это что? — спросил я её, указывая пальцем на свернувшегося в клубок ежа. — Ёж. Его зовут Стефан. — Что это ёж, я и так вижу. Что он здесь делает и откуда взялся? — Сегодня я и Беатрис гуляли в лесу, где нашли Стефана. Я решила взять его с собой. Он уснул у тебя в кабинете, вот я и оставила его там. — Фьора, отнеси Стефана туда, где ты его нашла. — Пожалуйста, — Фьора умоляюще заглянула мне в глаза, взяв ёжика на руки и прижав к груди, — можно его оставить? — При условии, что ты будешь держать ежа подальше от моего кабинета. — Обещаю! — воскликнула она, вновь заглянув мне в глаза. — Спасибо. Я пойду, а то меня Беатрис ждёт, — молвила Фьора, открыв дверь, и вышла, закрыв её за собой. — И зачем она только этого ежа сюда приволокла? — задал я риторический вопрос, тяжело опустившись в кресло и подперев голову рукой. — Главное, чтобы Фьора была довольна. Надеюсь, в постель она этого зверя не притащит…