Психолог

Прошло уже три дня, но никаких изменений не происходило. Фрэнк всё ещё лежал неподвижно, с закрытыми глазами. В моих мозгах проносилась одна пугающая до дрожи мысль, от которой всё внутри леденело: что, если Фрэнк уже не очнётся? Но врачи уверяют, что со дня на день он откроет глаза. Не знаю, можно ли доверять современной медицине. Хотя другого варианта у меня всё равно нет. Я могу радоваться хотя бы тому, что нахожусь рядом с Фрэнки, могу держать его за руку, но не получать взаимности, могу смотреть на его лицо, которое не двигается. Но я действительно радуюсь этому, потому что в ином случае я бы не смог к нему даже подойти. Смотря на него, я не понимал, как такой ангелочек смог сделать такой ужасный поступок, так предать меня. Мы столько времени были вместе, рядом, поддерживали друг друга в любых ситуациях. Он знал все мои слабости, все мои желания и мечты. Он знал, на что нужно давить, чтобы я страдал от дикой боли, разрывающей меня изнутри. И он сделал поступок, который разрушил меня. Но я не перестал его любить. И сейчас, сидя рядом с ним, смотря на его нешевелящиеся конечности, лицо, я почему-то думал, что люблю его только сильнее, что он не смог забрать у меня одно — любовь. Значит, он не полностью уничтожил меня. Значит, я остался человеком. — Джи, Вы разве не хотите отдохнуть? — я резко отпустил руку Фрэнка, встал со стула и повернул голову на дверь. В дверях стояла Линда. Она выглядела очень плохо: синяки под глазами, бледная кожа, никакого макияжа, отёки. Она сходит с ума от страха за своего сына. И я её понимаю. Наверное, я выгляжу не лучше. — Нет, всё хорошо, — кажется, я даже попытался улыбнуться. — Вы отсюда совсем не выходите. Вы хоть спите? Нельзя же четыре дня не ходить домой, даже на улицу не выходить. — Я в порядке, правда. Просто… знаете, чувствую свою вину. Всё же, он мой пациент. Я не смог избавить его от наркотической зависимости, как бы не старался… — я чувствовал, как по моим щекам побежали слёзы. Линда подошла ко мне и обняла. Надо сказать, я был в шоке. — Джерард, мы оба знаем, что это не единственная причина, почему Вы здесь, — я посмотрел на неё с вопросительным выражением лица. — Я знаю про ту фотографию. — Миссис Айеро, я… — Тише, тише, я всё понимаю, нисколько не осуждаю Вас. Мне только стыдно за своего сына. Он подонок. Конечно, нельзя так говорить про своих детей, но… просто Вы так много сделали для него, а он так поступил. Я понимаю, что отчасти это и моя вина. Я никогда не уделяла ему должного времени, мне всегда казалось, что важнее давать ребёнку материальное, чем духовное. Я неправильно расставляла приоритеты, а теперь расплачиваюсь за это, — Линда присоединилась к моим слезам. Мы стояли, обнявшись, и плакали. — И Вы ни в чём не виноваты. Фрэнк сам решил для себя, что он хочет курить, пить, употреблять наркотики. Это его желание. Вы ничего не смогли бы сделать. Прошло минут десять, прежде чем миссис Айеро снова подала голос, уже более-менее успокоившись: — Ты не хочешь мне рассказать, что произошло между вами, почему он отправил такую фотографию всем? — видимо, Линда восприняла наши совместные страдания, как возможность называть меня на «ты». Я был не против. — Если бы я знал… — минутная пауза. Но прервала её не Линда. И не я. — Джи… — тихий, еле-еле слышный голос Фрэнка. Я подбежал к нему, но его глаза всё ещё были закрыты. Это что, бред какой-то? — Он очнулся? — Линда стояла за моей спиной, не видя своего сына. — Нет, — выдохнул я печально и одновременно счастливо, потому что пока он в таком состоянии, я рядом с ним, но мне всё равно хочется, чтобы он был в сознании. — Я позову врача, — и миссис Айеро вышла. — Я здесь, Фрэнки, здесь, всё будет хорошо, — я вновь взял его руку в свою. — Джи, — и снова это тихое бормотание. Мне стало так тепло от того, что в бреду он произносит моё имя. Именно моё, а не чьё-то другое. Я идиот? Да, я идиот. Линда вернулась с врачом. — Так, отойдите-ка, — забавный врач. — Что именно он сказал? — Джи. Только это имя, — Линда смотрела то на сына, то на врача. — Интересно, — протянул мужчина. — Ну что ж, это хороший признак, — он посмотрел его глаза, оттянув веко, посмотрел в компьютере его показания, что-то пробормотал себе под нос, и тут вбежала медсестра и позвала его — кому-то стало плохо. Мы с миссис Айеро переглянулись, но так ничего и не говорили. Палата снова погрузилась в тишину. *** Уже вечер. Линда ушла, оставив мне кучу еды и сказав: «Если вдруг появятся какие-то изменения, сразу звони мне». Фрэнк-старший зашёл за ней в палату, чтобы забрать домой. Он даже не посмотрел на сына, но я заметил его красные, опухшие от слёз глаза. Всё же, родители Фрэнка очень любят его. Любят, но не знают, как это показать. Никто из нас не рождается мамой или папой, никто не знает, как нужно воспитывать детей, показывать им свою любовь. Но всё же дети — часть родителей, в прямом и в переносном смысле. Каждый человек любит своего ребёнка, пусть со стороны может казаться, что это не так. Каждый хочет для ребёнка счастья, поступает так, как считает нужным, основываясь на своих убеждениях. И я уверен, что Линда и Фрэнк хотели для своего сына только самого лучшего. Как жаль, что они неправильно расставляли приоритеты, жаль, что они так поздно поняли, что больше всего их сын нуждался в их любви, поддержке. Я знаю, что мои родители тоже любят меня. Но, возможно, по большей части всю свою любовь они отдавали моему брату, ведь он младше. Маленьких все любят. Именно поэтому в моей голове сложилось впечатление, что они не любят меня. Но так ли это на самом деле? Не думаю. Я пью уже… да я сбился со счёта, сколько кружек кофе я уже выпил за это время. Наверное, в моём организме уже течёт кофе вместо крови. Вот в такой тишине и проходили мои дни в больнице. Родители Фрэнка приезжали только на пару часов, как было вчера с Линдой. Два раза заходил Уайт. Он заставлял меня пойти домой, на что я лишь фыркнул и дал ему ключи от дома, чтобы тот покормил Митчела. А то бедный мой котик, умрёт от голода. И всё было бы из-за Фрэнка. Сколько же он проблем людям доставляет. Также мы говорили с Уайтом насчёт работы. Он сказал, что очень не хочет меня увольнять, что, честно говоря, он не видит ничего плохого в наших с Фрэнком отношениях и что он бы мог закрыть на это глаза, но так как фотография разлетелась по всей школе, стали приходить возмущённые родители: «Как он может быть психологом? Он должен лечить таких, а в итоге сам такой! Почему у вас психолог больной? Гомосексуализм это болезнь!» Ну, в общем, всё в таком роде. Что ж, как я и предполагал. Но Уайт сказал зайти за вещами и к нему, у него есть важный разговор ко мне «напоследок». Я вглядывался в каждый миллиметр лица Фрэнка все четыре дня, что я здесь. И сейчас я тоже смотрел на него. Но что-то изменилось. Его веки начали подрагивать.