О внезапных желаниях

Когда осужденного на страшную смерть Ринальди выводили из Палаты Справедливости, Диамни долго, потрясенно и с затаенной болью смотрел эпиарху вслед. Ричард тоже. Внутри юноши закипало негодование. Он, не понимая себя, неожиданно занял сторону осужденного, не доверяя обвинителям и, не проронившей ни слезинки, бледной Беатрисе. Возможно от того, что, будучи чужаком в новом для себя мире, он не так свято верил в магическую силу Абвениев. Неужели Ушедшие не могут ошибаться? И почему он, единственный во всей Палате, набитой достойными, без сомнения мудрыми и благородными гальтарцами, верил вопившим от возмущения, обиды и ярости невозможно зеленым глазам? Отчего в правдивости Ринальди усомнился его кровный брат? Ринальди выходил из зала с гордо поднятой головой, несломлено, все также не признавая своей вины, даже перед лицом ужасной кары. И в этот момент Дикон снова сравнил эпиарха с Вороном и поймал себя на мысли, что он ни за что не хотел бы наблюдать подобную картину. Диамни трясло. Художник торопливо собрал свои эскизы, поспешив покинуть Палаты и Цитадель в целом. Мастер выскочил под проливной дождь невиданной силы и, подставляя лицо холодным струям, пряча драгоценные зарисовки под одеждой, растерянно побрел домой, думая об ужасах Лабиринта, куда через сутки будет заточен преступник, испытывая при этом неясную тоску. Ричард злился, чувствуя свою беспомощность и пассивность. Впрочем, что он мог бы сделать? Ему ли под силу переписать древнюю историю? Долго высидеть дома, выжатый и усталый художник не смог, он, продолжая трепетать от сурового приговора, сгреб в охапку свои эскизы и побрел к старому мастеру, чтобы хоть немного отвлечься от страшных мыслей и спросить его совета на счет задуманной картины. Пока Диамни брел по притихшим улицам Гальтар, погруженный в свои тяжелые мысли, Дикон с удивлением обнаружил, что город уже знал о чудовищном приговоре своего старшего эпиарха. Люди пугливо перешептывались, словно чуя беду. Небо, серое и тяжелое тоже плакало. Старый мастер будто ожидал появления Диамни. Мало того, он тоже был уже в курсе случившегося процесса и того, что его ученик был допущен на суд, а потому прямо с порога, глядя в глаза Коро, произнес: — Ты мне не нравишься… Хотя, сегодня мне не нравится никто, даже я сам. — Я принес наброски, — отводя взгляд, чуть слышно произнес Коро, — их много, я не успел отобрать что-то. — Хотел побыстрее удрать из Цитадели? Давай! — усмехнулся старый мастер. — Чем больше рисунков, тем лучше. Ты рисуешь лучше, чем выбираешь. Димни протянул учителю наброски и сел. Он волновался, очень, ожидая вердикта Сольеги. Дик отчетливо улавливал все сомнения и страхи молодого художника. Коро поклялся себе, что если учитель скажет «нет», то задуманной картины не будет. Он знал это и боялся. Старый мастер долго и вдумчиво вглядывался в куски пергамента. Ричард вдруг подумал, что среди этих эскизов вполне может оказаться именно тот, который сотворил волшебство и перенес его, надорского герцога, в далекое прошлое. Как странно… Минуты шли, Сольега внимательно изучал наброски. Диамни готов был взорваться от сковавшего его напряжения. Наконец мастер отложил рисунки. — Достойно, весьма достойно. Коро с облегчением вздохнул, расправив ссутулившиеся было плечи: — Благодарю, мастер. — Это я должен тебя поблагодарить. Ты не просто смотрел, ты чувствовал сердцем. Так Ринальди Ракана осудили? — Да, — мрачно ответил Коро, вновь чувствуя непонятную ему еще тоску, которой затаившиеся Дикон точно знал объяснение. — Диамни, ты ручаешься за точность изображенного? — вдруг строго спросил старый мастер. — Ты провел эти дни в судебной палате, а не в кабаке? Ты рисовал то, что видели твои глаза, или то, что слышали твои уши? Коро вздрогнул. Слова учителя хлестнули по нему не хуже пощечины. И правда, Дикон тоже удивился вдруг такой перемене старика. Что это на него нашло? — Клянусь Вечностью, я сидел очень близко, свет падал на обвиняемого. — воскликнул Диамни, а потом, на миг растеряв свою горячность, с тоской добавил:  — У него замечательное лицо! Но смутившись и унимая ускорившееся сердцебиение, опомнившись, продолжил: — Именно таким должен быть Враг — прекрасным и вместе с тем страшным, лживым и жестоким. Счастье, что Ринальди сохранял одно и тоже положение — у меня никогда не было такого натурщика. — Мой мальчик, — Сольега горько вздохнул, — я не сомневался ни в твоей честности, ни в твоем мастерстве, но прежде чем сказать тебе то, что хочу, я должен убедиться, что на тебя никто не влиял. Я имею в виду никто из тех, кто был на стороне Ринальди. Да о чем это он?! Дикон, если бы мог, громко фыркнул бы. Заседавшие в Палате ызарги, все до единого, были против, и каждый, независимо от чина и благородства, готов был лично забросать эпиарха камнями! — На его стороне никого не было и быть не могло! — озвучил Диамни соображения Ричарда. Вот только Дикон был с этим не согласен. На стороне Ринальди был он! Один, бестелесный и невидимый, не имеющий права голоса да и самого голоса, но все же всей душой переживавший за осужденного. Почему? Дикон этого не мог понять, но был уверен в своей правоте. — Ты ошибаешься, мальчик. — мягко сказал Сольега. — На его стороне был ты. Диамни вспыхнул, Ричард ощутил, как загорелись щеки художника. — Мастер, я… Я все передал точно, у Ринальди на самом деле правильные черты, я ему не льстил. — Верю, я говорил не о внешней красоте, хотя он наделен ею в полной мере. Он невиновен, Диамни. Для меня это столь же очевидно, как то, что он красив. Твой разум был в плену, но твои глаза и твоя рука тебя не подвели. Вглядись еще раз в это лицо, которое ты рисовал. Внимательно вглядись! Выброси из головы все, кроме того, что видишь. Даю тебе пять минут. А потом мы поговорим. Диамни послушно кивнул. Он сразу понял, чего от него требует учитель. Ричард тоже всматривался в эскизы, желая понять, что же имел в виду Сольега. Слова старого мастера его поразили едва ли не сильнее, чем молодого художника, они полностью подтверждали соображения Дикона. Вот только старика там не было, он не видел ничего. Как же смог узнать? Неужели из рисунков? Ничего нового Дикон не увидел — все то же невозможно красивое и ставшее почти родным лицо. Ричард любовался на эти наброски три долгих дня. Бесполезно. Тогда он прислушался к тому, что думает Коро. Тот смотрел внимательно, так, будто сейчас он разглядывал совершенно чужие работы. Смотрел и… в какой-то миг молодого мастера захлестнуло острое удивление — он увидел то, чего поглощенный азартом не мог заметить в Палате. С собственных эскизов, не него смотрели непонимающие глаза удивленного ребенка. Ринальди не верил в то, что происходило, он не мог понять, как это могло произойти и что же такое происходит. Почему ему не верят те, кто знает его с рождения?! — Время вышло, — мастер Сальега пристально вглядывался в Коро. — Что скажешь? — Он не виноват, — прошептал Диамни озвучивая одновременно и яростный, неслышимый никем рык Дикона, который, подслушав мысли художника, смог наконец понять, что же его смущало и позволило встать на сторону преступника. — Он ничего не понимает и боится, хотя виду не подает. — Да, бедняга умрет с гордо поднятой головой, — вдохнул Сальега, — умрет, наговорив судьям гадостей, умрет невиновным. Жаль, у него золотое сердце у этого эпиарха. Диамни нельзя его бросить, это безбожно! — Мастер, что мы можем? Завтра его запрут в катакомбах, оттуда не выберешься! — воскликнул в отчаянии молодой художник. — Ринальди здоров, силен, если будет знать куда идти — выйдет. Или погибнет, но это лучше, чем медленно умирать, зная, что тебя предали и бросили в ожидании, когда появятся твари. Ты должен с ним поговорить, наедине. Попроси Эрнани, скажи, что должен завершить картину и тебе нужно сделать еще наброски.