За радости любовных ощущений Однажды острой болью заплатив, Мы так боимся новых увлечений, Что носим на душе презерватив. Игорь Губерман
Эта глава далась несколько тяжеловато по сравнению с предыдущими — Испанская Инквизиция продолжает мучить людей даже спустя двести лет с момента своего роспуска хD Возможно, следующая глава будет готовиться несколько дольше, так как я вляпалась в диплом, Фандомную Битву и конец семестра, как и мой многоуважаемый соавтор. Из приятного — один из моих фиков перешел знаковую оценку в пятьдесят лайков. Искренне верю в то, что когда-нибудь и этот фанфик дойдет до такого числа оценок! Спасибо за то, что читаете его! — Что, и вот прямо-таки исчез? — Роман закурил и внимательно посмотрел на Машу. — Честное пионерское! — девушка гулко хлопнула себя по груди и закашлялась. Они сидели на лавочке в пустом холодном парке и обсуждали нападение. Наступила настоящая осень — листья с деревьев почти облетели и теперь путались под ногами, покрытые инеем. Маша все же смогла рассказать Роману все — и про сон, и про нападение, и про неожиданное спасение. Ну, почти все — она не рассказала другу о настоящей причине помешательства Эдика и о том, что Хунта пригласил ее пообедать. Тем более что все равно ничего не вышло, ибо нагрянула она. Проверка. Маше не хотелось признавать, но она была очень расстроена тем, что обед не состоялся. Она даже принарядилась по такому случаю и выпросила у Стеллочки её парадные туфли на огромном тонком каблуке. Но, едва зайдя в институт, она поняла, что встреча вряд ли состоится — все вокруг бегали, ругались и махали папками. Говорили, что это была какая-то очень-очень-очень страшная проверка, каких еще не было. Роман всеобщей паники не разделял и с изрядной долей скепсиса говорил, что эта проверка вряд ли может быть хуже его второй жены. Правда это или нет, Маша сказать не могла — она не видела ни второй жены Романа, ни тем более проверяющих. — Странно все это, — сказал Ойра-Ойра, глубоко затягиваясь. — Сон твой, это нападение, плюс Эдика кто-то проклял… Непонятно все это, мутно. И навевает на очень нехорошие размышления. Даже то, что более-менее понятно, запутывает еще больше. — А тебе что-то понятно? — задумчиво спросила Маша. В глубине души она понимала, что все эти события как-то связаны, но как? — Ну, что касается меня, например, так теперь понятно, почему у меня отношения не складываются, — усмехнулся Роман. — И понятно, почему у тебя, в свою очередь, не складывается с магией. Я слышал о людях-оберегах, о людях-проводниках, но никогда не думал, что являюсь одним из них. — Объясни, что все это значит, — попросила Маша. — Ты-то точно с такой информацией не сталкивалась, все еще впереди — это курс субмолекулярной магии углубленного уровня, — пояснил Роман. — Причем штука эта очень древняя, из тех времен, когда маги даже еще слова такого не знали. Суть в чем — сильный маг, уровня не ниже магистра, пишущего кандидатскую, выбирает человека, который, по его мнению, годится на роль проводника-хранителя. Условий два: первое — этот человек должен быть одарен в магическом плане от природы, второе — между ним, тем человеком, которого нужно охранять, и магом, делающим ритуал, должна быть связь. — От природы? А разве не у всех так? — удивилась Маша. — Нет, не у всех, — сказал Роман. — Есть люди, которые сами по себе умеют манипулировать полями, а есть те, которым надо этому учиться. Они ничем друг от друга не отличаются, шансы стать магами у обоих одинаковые, просто один затратит чуть больше времени на обучение, чем другой. Что касается связи, она была налицо — судя по всему, мы с тобой дружили — на тебе ментальную связь. Твоя прабабушка вылечила меня — на тебе субполярную связь. Все это дело скрепили кровью, и получился трехсторонний договор. — А почему именно кровью? — поинтересовалась Маша. Все это было жутко, особенно если учесть, что касалось её напрямую. — Древнейшее магическое связующее, и притом самое надежное, — отмахнулся Роман. — Меня больше интересует другое — мы теперь связаны на неизвестный срок. Такие договоры действуют до определенного момента, обозначенного магом, делающим ритуал. Это может быть всё что угодно — приобретение чего-либо, достижение какого-либо социального статуса или определенного возраста опекаемого… Да абсолютно любое событие! Вопрос в другом. — В чем же? — поежилась Маша. Она уже откровенно жалела, что завела этот разговор. — А в том, — сказал Роман, — что подобные вещи маг делает, когда четко осознает, что тому, кого будут опекать, грозит серьезная опасность. У этого договора очень много минусов. Например, ограничение доступа к магии опекаемому, отсутствие какой-либо личной жизни у хранителя. Да и вообще, такие вещи без следа для психики не проходят. Похоже, у твоей прабабушки были веские основания для подобного рода ритуала. Тем более, как я уже говорил, это объясняет твои проблемы в магии и мои в личной жизни. — И когда всё это пройдет? — спросила Маша. — Хороший вопрос, Маша, — вздохнул Роман и посмотрел на небо. Во взгляде его сквозила грусть. — Мне и самому этот вопрос очень интересен. Одно я знаю точно — ты сама это поймешь. Как — не знаю, но поймешь. И, кстати, рассказывать об этом не стоит — в своем роде эта связь дает нам преимущество в плане магической защиты. Да и никто с этим ничего не сделает, даже Янус. А это очень важно, особенно если учесть последние события. — Думаешь, мы все влипли? — спросила Маша. Собственно, она и так знала ответ на этот вопрос. — Более чем, — мрачно кивнул Роман. — Боюсь, что все только начинается. А это нападение… Нападающий был очень серьезным магом, уровнем наших корифеев, не ниже, раз смог безнаказанно слинять от Хунты. Хотя, я думаю, Кристобаль Хозевич понимает, что тот еще вернется, и потому не спешит. Ойра-Ойра внимательно смотрел Маше в глаза, отчего у нее не возникало сомнений, что явится этот маньяк именно за ней. — Если честно, по-настоящему мне интересно три вопроса, — улыбнулся Роман. — Первый — что у тебя за семейство такое, что такие сложнейшие ритуалы на раз-два проводит, второй — что маньяку нужно от тебя, и третий — при чем здесь все мы? — Мне-то как хочется все это узнать, — буркнула Маша, скрещивая руки на груди. Роман прав — вопросов больше, чем ответов. — Не бойся, мы с ребятами тебя не бросим, — Роман со смехом потрепал Машу по голове. — Завтра расскажем все нашим и решим, что со всей этой ситуацией делать. Маша постаралась улыбнуться, но получилось плохо. Её интуиция, никогда не подводившая девушку, била в набат и орала, что они все по уши в неприятностях. И проверка — еще не самое страшное, что им предстоит.***
Проверяющие оказались на редкость занудными типами. Всего их было пятеро. Первый и самый главный — товарищ Олег Николаевич Голованов, суровый бровастый мужчина, смутно напоминающий землеройку; второй — его помощник, товарищ Михаил Дмитриевич Дохненко, забитый человек неопределенного возраста; оставшиеся — невыразительные молодые люди в одинаковых штатских костюмах с железной выправкой, представиться не пожелавшие. В обеденный перерыв Демин приказал всем сотрудникам института явиться в конференц-зал. Более опытные захватили с собой бутерброды, менее опытные сели в первые ряды. Когда все собрались, на сцену вышли А-Янус, Камноедов, Демин, товарищ Голованов и товарищ Дохненко. А-Янус представил проверяющих, Демин сказал, как он и сотрудники института рады их видеть, после чего товарищ Голованов скучным голосом сообщил, что рад знакомству и что надеется на взаимовыгодное сотрудничество. Товарищ Дохненко нервно улыбался и кивал. Когда церемонии были соблюдены и все ушли со сцены, Камноедов прокашлялся и сделал доклад об успехах в оптимизации употребляемых ресурсов. Коротенько, минут на сорок. Под конец доклада начали клевать носом даже невыразительные молодые люди. По завершению речи А-Янус поблагодарил Модеста Матвеевича за столь полный отчет, после чего сказал возвращаться всем к своим трудовым обязанностям. Стоит отметить, что никогда прежде люди не разбегались по рабочим местам с таким энтузиазмом. Выходя из зала, Маша запнулась об одно из кресел и потому стала случайным свидетелем разговора корифеев. Федор Симеонович, Кристобаль Хозевич и Жиан Жеромович стояли в стороне от всех и тихо переговаривались. — Очаровательно! — скривился Хунта. — Комиссия с проверкой! Любопытно, что же они собрались проверять? Не иначе, они обзавелись специалистами по смыслу жизни в составе комиссии. В противном случае я оставляю за собой право послать их к черту! — Не буду удивлен, если узнаю, что они туда дойдут, — рассмеялся Жиан Жеромович. — Кристо, не нервничай, никто не собирается копаться в результатах твоих опытов. — Если они, как ты выразился, «начнут копаться» в моих бумагах, я буду вынужден прибегнуть к куда более радикальным мерам, — отрезал Кристобаль Хозевич. — Т-только, по-пожалуйста, п-попрошу без р-рукоприкладства! — взмолился Федор Симеонович. — Я д-до сих п-пор не мо-могу з-забыть, как в п-прошлый ра-раз о-отбивал у т-тебя с-седых и за-заикающихся п-проверяющих, ко-которые б-без с-спроса за-зашли в твой ка-кабинет! — Ах, Теодор, ты преувеличиваешь, — отмахнулся Кристобаль Хозевич. — Я всего лишь популярно объяснил им, что они поступили крайне неразумно и безответственно. Ну и между делом продемонстрировал свою коллекцию пыточных инструментов, оставшуюся на память от времен работы в инквизиции. — В-вот и н-не надо н-нам бо-больше т-такого! — насупился Федор Симеонович. — Он-ни ведь л-люди п-подневольные, им с-сказали, они и п-пришли! — Не волнуйся, Тео, в этот раз уедут целые и невредимые, возможно, даже на повышение, — фыркнул Кристобаль Хозевич. — При условии, что смогут держать свое неумеренное любопытство в узде. — Увидим, — беззаботно пожал плечами Жиан Жеромович и удалился сквозь стену. Масштаб катастрофы стал виден на следующий день, когда проверяющие нагрянули к Витьке в лабораторию и предъявили ему в претензию то, что он расходует рыбные ресурсы (читай — окуней) не по нормативу. — Да какой, к черту, норматив может быть?! — бушевал Витька в вычислительном, где молодые магистры собрались, прикрывшись табличкой «технический перерыв». — Они идут по лимиту с рыбзавода — сколько сдохло окуней, столько мне и предоставили! Может, они еще и окуням предъявят, что они не по нормативу дохнут? — Эти предъявят, — грустно заметил Эдик, обхватив себя руками. — Они и ко мне мимоходом заглянули, сказали, что я не должен оживлять засохшие цветы, чтобы не нарушать отчетность. — Это кто тебе такое заявил? Голованов? — спросил Саша. — Он самый, — вздохнул Эдик. — Всего первый день идет проверка, а у меня уже сил нет смотреть на них. — Один плюс от этого всего есть, — сказал Роман. — Он заключается в том, что уходить с работы мы теперь будем вовремя и сможем провожать Машу до дома. Знаете ведь, что случилось? — Я могу её провожать! — радостно вскинулся Витька. — Со мной ни одна зараза к ней прилипнуть не сможет, да, Маш? — А? — не сразу откликнулась Маша. — Да, наверное… Её мысли сейчас больше занимало предстоящее дежурство. С утра к ней подошел Модест Матвеевич и ткнул её носом в график, про который Маша совсем забыла. — А, ты ж сегодня дежурная, — протянул Витька. — Так может, мы с парнями с тобой останемся? — Нет-нет, что вы, не надо! — замахала руками Маша. — Вам нельзя здесь находиться, Камноедов сказал, что лично придет ночью и проверит, либо Демин, либо кто-нибудь из корифеев. — Камноедов нашел, кого ставить дежурить при проверяющих, — покачал головой Саша. — Маш, может, правда кто-нибудь из нас с тобой подежурит? — Не беспокойся, Саша, все будет хорошо, — улыбнулась Маша. — Я всего лишь обесточу помещения и пойду спать. Ну что может плохого случиться? Что именно может случиться, Привалову объяснить не дали — в зал зашли товарищ Голованов, товарищ Дохненко и взмокший Модест Матвеевич. — Так, — сказал товарищ Голованов. — Обед давно кончился. Что это за сборище? — Так ведь технический перерыв, — сказал Роман. — Проблемы с машиной, программист попросил помочь. — Электронно-вычислительная машина "Алдан", инвентарный номер четырнадцать триста десять, — бодро отрапортовал Камноедов. — Заинвентаризовано и разбазариванию не подлежит! — А почему товарищ программист не может сам справиться с поломкой или позвать сотрудников из Отдела Технического Обеспечения? — продолжал докапываться Голованов. — Как советские люди и ученые мы не можем не помочь нашему товарищу, — ответил Роман. — Да и не настолько страшная поломка, чтобы зря беспокоить инженеров. — В этом должны разбираться компетентные специалисты, — отрезал Голованов. — Ваше стремление помочь товарищу похвально, но не в ущерб ценному оборудованию! Так, почему употребляем пищу в неположенном месте? Эдик виновато спрятал за спину котлету, наколотую на вилку. — Виноват, — сказал он. — Исправлюсь. Не успел употребить по прямому назначению, спешил к товарищу на помощь. — Извольте успевать! Мы к вам еще зайдем, — сказал Голованов, развернулся и вышел. Камноедов, утерев пот платочком со лба, кивнул ребятам, пригрозил им кулаком и поспешил следом. — Ну дела, — почесал затылок Витька. — Попали так попали! «Ну, это как посмотреть, кто еще куда попал», — думала Маша, через несколько часов уходя из Витькиной лаборатории. Саша послал её отнести результаты вычислений, но Витьке было не до того — проверяющие разделились, и теперь его терроризировал товарищ Дохненко. Когда Маша вошла, Корнеев испытывал среднюю степень озверения. Видимо, проверяющий еще не успел ему порядком надоесть. — Почему у вас животные не в клетках? — нервно спросил товарищ Дохненко, указывая на Витьку. — Сам ты животное, я лаборант! — набычился Витька, похрустев костяшками пальцев пудовых кулаков. — Я не про вас, а вон про ту летучую мышь за банкой с джинном! — слегка побледнел проверяющий, но от своего не отступил. — Это Гоша, и он не летучая мышь, а нетопырь! Он в этой лаборатории уже несколько лет живет! Поняв, что в этой перепалке она явно лишняя, Маша так же тихо выскользнула за дверь, мысленно пожалев проверяющего. Девчонки говорили, что бедолаге в принципе не везло — из лаборатории Выбегалло сбежал унитаз, который должен был быть по задумке самоочищающимся, а стал говорящим и двигающимся. Унитаз этот обосновался в мужском туалете, заменив собой одного из своих фаянсовых друзей. На беду, товарищу Дохненко захотелось отлучиться по делу, и выбор его пал как раз на этот злосчастный унитаз. Говорят, вопль проверяющего и отборный мат унитаза были слышны на весь этаж. — Мария Владимировна? — окликнул Машу знакомый голос. Обернувшись, она увидела Хунту. — Кристобаль Хозевич, здравствуйте! — радостно поприветствовала его она. — Мария Владимировна, я бы хотел извиниться за то, что не смог пообедать с вами, — начал он, пристально глядя ей в глаза. — Проверка нагрянула несколько неожиданно даже для меня, они обещали прибыть на неделю позже. — Что вы, Кристобаль Хозевич, я все прекрасно понимаю, — сказала Маша. — Не стоит… — Нет, стоит, — вскинув руку, перебил её Хунта. — Вы сейчас свободны? — Ну… да, — неуверенно ответила Маша. Проверяющие грозились еще заглянуть, и ей не хотелось бросать Сашу в одиночку отбивать вычислительный. — Отлично, — сказал Кристобаль Хозевич, делая знак следовать за ним. — Тогда идите за мной. Алехандро Ивановичу вы мало поможете, да и вряд ли проверяющие успеют зайти к вам сегодня. Полагаю, их стоит ждать не раньше, чем завтра. — Но как?.. — хотела было спросить Маша, но не успела — Кристобаль Хозевич уже унесся вдоль по коридору. Девушке ничего не оставалось, как следовать за ним.***
Маша уже была один раз в кабинете Хунты — но тогда она находилась в облике бессловесного зайца и мало что могла вспомнить. Поэтому девушке всё было в новинку, как будто впервые. Кабинет Кристобаля Хозевича был больше по размерам, чем кабинет Одина, и гораздо интереснее по содержанию. Он был поделен на три секции — центральная часть сразу же бросалась в глаза массивным письменным столом красного дерева, расположенным так, что сидящий за ним находился спиной к окну, укрытому тяжелыми бархатными портьерами и тончайшим кружевным тюлем. По правую руку, выделенные подиумом и красивой резной аркой, находились стеллажи, тесно забитые книгами, а рядом с ними стояли два аккуратных кресла на кривых ножках. По левую руку, в нише, отделенной шелковой ширмой, находилась изящная двуспальная кровать, укрытая алым вышитым пледом. Но даже не роскошь обстановки поразила Машу. В самом углу, недалеко от письменного стола, было великолепно выполненное чучело штандартенфюрера СС в полной форме и даже с оружием. — Так это все-таки правда, — выдохнула она, не в силах оторвать взгляд от чучела. — Оно существует! Кристобаль Хозевич прошел к столу, по-хозяйски сунул трость в держатель и громко расхохотался. — Мария Владимировна, вы оказались в том месте, где не бывал практически никто из ныне живущих сотрудников института, а вас интересует какое-то чучело! — сквозь смех произнес он. — Присаживайтесь. Не желаете выпить? Окончательно в ступор Машу загнало появление круглого столика, заставленного незнакомыми блюдами, фруктами и несколькими бутылками с вином. Она была готова поклясться, что еще секунду назад его здесь не было. — Я не знал, что вы предпочитаете, и потому взял на себя смелость в выборе блюд, — Кристобаль Хозевич выдвинул перед ней стул. — Ну, что же вы стоите, Мария Владимировна, присаживайтесь. — Спасибо, — кивнула она, испуганно усаживаясь на предложенный стул. Прямо перед Машей стоял какой-то рыбно-картофельный суп. — Это мармитако, попробуйте, рекомендую, — сказал Кристобаль Хозевич. — Мне показалось, вам будет весьма любопытно познакомиться с блюдами моей родины. Маша покорно взяла в руку ложку и зачерпнула еду. — Как вкусно! — воскликнула она, набирая еще одну ложку. — Я рад, — слегка улыбнулся Кристобаль Хозевич. — Также могу предложить вам амонтильядо — чудесное вино из моих личных запасов. Первая неловкость спала — вкусная еда и легкое вино делали свое дело. Постепенно завязался разговор. — Вы не могли бы рассказать об этом чучеле? Если это не секрет, конечно, — спросила Маша. — Я столько слышала о нем, но никак не думала, что оно и правда существует… — Ах, это долгая история, — отмахнулся Кристобаль Хозевич. — К тому же, не располагающая к поглощению пищи. Когда-нибудь я вам обязательно расскажу её, Мария Владимировна, но не сейчас. А пока ответьте мне на такой вопрос — как давно вы узнали о том, что между вами и Романом Петровичем существует субмолекулярная связь среднего порядка? Маша замерла с вилкой у рта. Сейчас они ели какой-то странный, но вкусный рыбно-мясной плов, называющийся паэлья. — Недавно, — ответила она. — А откуда вы об этом узнали? Мы никому не рассказывали. — Для мага моего уровня это не является большой тайной, — усмехнулся Кристобаль Хозевич. — Странные дела творятся, Мария Владимировна, очень странные. Но при этом весьма занятные. Чем-то мне это напоминает Москву мая тридцать пятого года (1). Тогда тоже творилось много всего любопытного. — Что вы имеете в виду? — спросила Маша. — В свое время, — задумчиво произнес Кристобаль Хозевич, — один писатель, тезка вашего знакомого из Техотдела, Мигеля Булгакова, описал эти странные события в своем романе. Разумеется, они были куда как масштабнее. — А что это за события? Вы их видели? — Маша поерзала на стуле, ожидая подробностей. — Я знал о них, — коротко сказал Кристобаль Хозевич. — Но сколь сильно я не люблю, когда кто-то суется в мои дела, столь же сильно и я не люблю лезть в чужие. Да и вообще, Мария Владимировна, могу сказать вам, что иногда происходят такие вещи, куда не стоит лезть даже людям моего уровня. К тому же, я все равно был занят. — И чем же? — удивленно похлопала глазами Маша. Что же это за события такие, что даже Хунта не стал туда лезть? — Боролся с армией генерала Франко в Испании. Заносчивый солдафон, — раздраженно фыркнул Кристобаль Хозевич. — К сожалению, мы потерпели неудачу. Отчасти поэтому я оказался в НИИ ЧАВО. — А разве НИИ ЧАВО молодой институт? — спросила Маша, внимательно посматривая на какой-то странный десерт в пиалах. Больше всего он напоминал манную кашу, посыпанную шоколадной крошкой. — Попробуйте, это гошуа, вам понравится, — Кристобаль Хозевич подвинул к ней одну из пиал. — Вы правы, этот институт гораздо старше. До революции он назывался Академией Чародейства и Волшебства. Я работал здесь, но после прихода новой власти был вынужден вернуться на родину, как и многие наши специалисты, имеющие иностранное происхождение. Но и там жить спокойно мне не дали — к власти пришел Франко. К тому моменту большевики осознали, что маги стране необходимы, и на обломках Академии образовался НИИ ЧАВО и прочие сопутствующие институты. Хотя, по большому счету, нормально функционировать мы смогли лишь после окончания войны… — И сколько же лет нашему институту на самом деле? — Маша отложила пустую пиалу и поерзала на стуле, не в силах сдержат любопытства. Чем больше рассказывал Кристобаль Хозевич, тем больше вопросов у нее возникало. А десерт и впрямь был вкусный — что-то вроде пирожного из сливок и карамели. — Конкретно предпосылки к его образованию появились при императрице Екатерине Второй, — Кристобаль Хозевич задумчиво подпер голову рукой и, отрешенным взглядом посмотрев перед собой, ненадолго замолчал. Казалось, его захлестнули воспоминания, и он не может определиться, с чего начать. — А вот указ об образовании Академии подписал её внук, император Александр Первый. — А можно я посмотрю чучело? — любопытство раздирало девушку на клочки, она уже едва справлялась с ним. — Я никогда не видела настоящего чучела! — Что? — выпал из задумчивости Кристобаль Хозевич. — Конечно можно. Только, прошу вас, Мария Владимировна, не трогайте его руками. В процессе таксидермии используются сильные яды, и они могут быть опасны даже при поверхностном контакте. Затаив дыхание, Маша подошла к чучелу. Оно казалось живым, и лишь застывшие стеклянные глаза и серая кожа говорили о том, что этот человек давно мертв. — Перед вами находится чучело штандартенфюрера СС Отто Вердорбене фон Люфта. В свое время он был прекрасным таксидермистом. Герр Отто считал, что я стану его военным трофеем. Оказалось, наоборот — я успел чуточку раньше, — заметил Кристобаль Хозевич, внимательно наблюдая за девушкой. — Какой странный клинок, — пробормотала Маша, внимательно рассматривая кортик чучела. — Что вы имеете в виду? — поинтересовался Кристобаль Хозевич, подойдя к ней. — Ну, помните того человека, который на меня напал? — Маша ткнула пальцем в кортик. — Так вот у него был точно такой же. По крайней мере, рукоять один в один — навершие и гарда как бы изогнуты навстречу друг другу, и рукоятка такая выпуклая, как под руку сделанная. — Вы уверены? — Кристобаль Хозевич посмотрел на неё странным взглядом. — Ну, там было темно, да и не до того было, — Маша подергала косу в задумчивости. — Но мне кажется, что тот нож очень похож на этот. А вы не знаете, кто на меня напал? — К сожалению, нет, — Кристобаль Хозевич скрестил руки на груди, не отрывая внимательного взгляда от девушки. — Для меня это такая же загадка, как и для вас. В любом случае, Мария Владимировна, вам не стоит об этом беспокоиться. Мы обязательно найдем того, кто это сделал. Маша доверчиво улыбнулась и кивнула ему, отчего сердце у Кристобаля на мгновение сбилось с ритма. Ну не рассказывать же ей сейчас о том, что, едва рассвело, он и Жиан с Теодором направились на место нападения и не обнаружили ровным счетом ничего? Никаких зацепок, никаких следов, даже на темновых частотах… Но сейчас это не имело ровным счетом никакого значения. Кристобаль повернулся к Маше, вернувшейся к столу, и взгляд его странно потеплел. — Мария Владимировна, — сказал он, подсаживаясь к ней, — попробуйте чиримойю. Чудесный фрукт, на вкус как сливочное мороженое!***
Вечером того же дня Маша навытяжку стояла перед Модестом Матвеевичем, который проводил ей последний инструктаж перед тем, как заступить на ночное дежурство. Выглядел он удручающе — галстук съехал набок, костюм треснул по шву на спине, на рубашке была клякса из чернил. Но, несмотря на все обстоятельства, присутствия духа он не растерял. — Вот в таком, значит, аксепте, — Модест Матвеевич протер плешь носовым платком и, вздохнув, протянул девушке листок с именами и фамилиями. — Это список лиц, допущенных к нахождению в институте в ночное время. Всех остальных гнать взашей! Проверить вас придем либо я, либо товарищ Демин, либо кто-нибудь из корифеев. Вопросы есть? — Никак нет! — Маша вытянулась во весь свой небольшой рост, выпучила глаза и надула щеки в попытке продемонстрировать сознательность. — Вы мне это прекратите, — одобрил Модест Матвеевич. — Можете приступать. И чтоб без происшествий! Маше не меньше, чем Камноедову, хотелось обойтись без форс-мажоров. — Я постараюсь, Модест Матвеевич, — тихо выдохнула она, чувствуя нарастающую тревогу в душе. Ночь обещала быть интересной.***
Ночью институт представлял собой совершенно необыкновенное зрелище. По пустынным коридорам мелькали чудные огонечки, в темных углах шуршали странные тени, а в нишах своими огромными крыльями шуршали нетопыри. Саня Дрозд даже утверждал, что как-то видел нетопыря, один в один похожего на товарища завкадрами. И вот теперь Маша шла среди всей этой кунсткамеры и активно убеждала себя, что ей совершенно не страшно, что все будет в порядке, и вообще, скоро обещался прийти Модест Матвеевич. С другой стороны, ночной институт был, как ни парадоксально, по-настоящему волшебен, и все неудобства стоило потерпеть хотя бы ради того, чтобы почувствовать эту невероятную атмосферу. Едва Маша завернула за угол и направилась в вычислительный центр, чтобы закончить кое-какие расчеты для Витьки, она услышала странный шум. Он доносился со стороны Техотдела. Девушка затормозила в нерешительности — пойти проверить, что это за звуки, разогнать всех, кто еще сидит в лаборатории Одина, или оставить это неблагодарное занятие и пойти сначала доделать расчеты, а потом лечь спать? В том, что разгонять в Техотделе было кого, Маша не сомневалась. Она вообще подозревала, что местным инженерам закон не писан — Один обожал всех своих учеников и регулярно выгораживал их перед теми же Камноедовым и Хунтой, так как только эти двое имели непрекращающийся поток претензий к техникам. Хотя от этого инженеры не переставали огребать меньше — Саваоф Баалович регулярно устраивал своим сотрудникам летучки, на которых каждому доставалось по полной программе. «Решено, — Маша перекинула косу за спину и быстрым шагом направилась в сторону лаборатории. — Сейчас приду и разгоню их всех! Будут знать, как отчетность нарушать!» Маша вошла в «предбанник», заставленный столами, заваленными различным техническим хламом, и прислушалась. Странный звук доносился из-за угловой двери, противоположной той, за которой находилась подсобка, где она недавно пила с инженерами чай. Неожиданно за угловой дверью на пол грохнуло что-то металлическое и довольно тяжелое. Раздался до боли знакомый тихий перемат, шуршание, что-то подозрительно забулькало, и сразу же женский голос тягуче запел: «Вот кто-то с горочки спустился…» Маша изумленно почесала затылок и призадумалась. И как она поступит с этой звездой всея Техотдела? Ей даже на указания прямого начальника иной раз вдоль ноги, не говоря уже про какую-то там дежурную… — Дашка, а ну прекращай! — Маша решительно толкнула дверь мастерской и встала, уперев руки в бока. — Вкручивай последний шуруп и вали домой! Камноедов обещал всех нарушителей Демину сдать на перевоспитание! — Не последний, а крайний, — назидательно раздалось из-под удивительной конструкции, состоящей из арматуры, гнутых сияющих трубок, непонятных тумблеров и переключателей. Судя по тому, как жизнерадостно покачивались в такт напеву острые кончики Дашкиных туфель — единственного, что торчало из-под механизма, — Машина угроза никакого действия не возымела. — А ну, подай-ка мне ключ на тринадцать! Обалдев от такой наглости, Маша покорно подала требуемый инструмент и присела рядом на более-менее чистый стул. Мастерская — а это была именно она — представляла собой помесь гаража, цеха и научной лаборатории. Что интересно, тут было гораздо чище, чем в «предбаннике», и, в отличие от него, в воздухе висел стойкий запах машинного масла и эмульсии. — Отлично! — Даша вылезла из-под конструкции и вытерла о себя масляные руки. — Что, горемыка, дежурной поставили? Чего спать не идешь? — К тебе встречный вопрос, — Маша скрестила руки на груди. — Почему ты все еще на работе? Камноедов же всех предупреждал! А вдруг проверяющие нагрянут? — Да и пусть нагрянут, — махнула рукой Даша. — Пошли, я покажу тебе нечто, что наверняка сможет тебя развеселить! Она прошла вглубь мастерской, Маша направилась следом. Подойдя к большой куче ветоши для протирки, Даша чуть ли не с головой опустилась в неё и стала настойчиво что-то рыть. — Вот! — Даша торжественно извлекла на свет пузатую бутылку с янтарной жидкостью. — И что это? — Маша выразительно ткнула в неё указательным пальцем. — Это — настоящий шотландский виски! — Даша умилительно посмотрела на бутылку и нежно поцеловала её в блестящий бок. — К Мише шотландцы приезжали вчера, в ножки кланялись, просили что-то объяснить по его огнеупорным цистернам. Ну и притащили ему в качестве подарка целый ящик виски. В итоге Мишка не зажмотился и всех угостил, даже Одина! А, совсем забыла! Даша сунула Маше в руки виски и снова зарылась в тряпки. По-видимому, это был особый тайник для посвященных, так как оттуда следом посыпались шоколадки, кругляш краковской колбасы, пара пирожков и даже копченый куриный окорочок. — Во! — абсолютно счастливая Даша обтерла от мазута стеклянную бутылку с красной наклейкой и черной пузырящейся жидкостью внутри. — Что «во»? — Маша не разделяла бешеных восторгов Даши подозрительными жидкостями. — Сейчас как Камноедов с Деминым придут, такое «во» устроят, что мало не покажется никому! — Да ты чего! — возмутилась Даша. — Это ж «Кока-Кола», газировка такая! Тоже шотландцы привезли. — А чего она такая страшная, черная вся? — Маше эта странная газировка не внушала никакого доверия. — У нас вон тархун зеленый, и ничего, все пьют, а тут «страшная»! — надулась Даша, скрестив руки на груди. — Я, может, только тебе показала. Может, думала, что ты за меня порадуешься и вместе угостимся! — Даш, я действительно за тебя рада, — сдалась под обиженным взглядом подруги Маша. — Но сейчас правда не лучшее время — проверка, все дела… — Далась тебе эта проверка! Айда пить! — Даша потрясла у неё перед носом бутылкой. — Когда ты еще попробуешь настоящий шотландский виски и настоящую заграничную газировку? Маша посмотрела на бутылку виски в своих руках, на бутылку черной газировки, на сияющую Дашину физиономию… Кажется, теперь она понимала фразу «предложение, от которого нельзя отказаться».***
— Давай, наливай! Маша кивнула и попыталась прицелиться лучше. Последние три рюмки глазомер изменял ей, и некоторое количество виски было пролито мимо. — Дай сюда, — Даша стальным жестом выдрала у неё из рук бутылку и разлила виски по рюмкам, не пролив ни капли. — Салага! Учись! Маша кивнула и взяла в руки рюмку. В данный момент ей было абсолютно все равно, что ей говорила Даша. Даже проверяющие и Камноедов с Деминым перестали пугать своими фигурами. Значение имел лишь божественный напиток, огнем стекающий по гортани, и его дивный аромат — дымный, с нотками мармелада и лимона, оставляющий послевкусие меда на губах. — Давай, рассказывай, как ты с нашим философом инквизиторским пообедала, — с ухмылкой продолжала допытываться Даша. Это длилось уже час, и Маша начинала жалеть, что вообще рассказала об этом обеде. — Колись, правду про чучело говорят или нет? — Правду, — мотнула головой Маша. Окружающие предметы начали медленно плыть перед глазами. — По еде — было вкусно, но все иностранное. Не названия, а один сплошной тест на трезвость! — Эх, я б поглядела на это чучело, — мечтательно вздохнула Даша, со второй попытки подперев голову руками. — А вообще, с какого перепугу горячий испанский мучачо стал тебя вкусняшками кормить? — Откуда мне знать? — мотнула головой Маша. Она смутно понимала, что ей не нравится то русло, в которое скатывается разговор. — И вообще, пошла я, мне еще лабораторию Выбегалло обесточивать… — Да сиди, не убежит никуда его лаборатория, — махнула рукой Даша. — Мы вон еще газировку не пробовали! — Фу, пакость какая, — икнула Маша, наблюдая за розливом воды. — Шипит, как змея, и еще наливаться нормально не хочет. Ты посмотри, сколько пены от нее! — Да, дела, — почесала затылок Даша. В этот же момент девушку озарила гениальная, по её мнению, мысль. — А я знаю, как сделать так, чтобы не шипело! С этими словами Даша плеснула на дно стакана немного виски и сверху налила газировку. — И правда не пенится! — удивленно воскликнула Маша. — А то! — хихикнула Даша и проделала ту же манипуляцию с бокалом Маши. — Я у мамы инженер! За нас красивых, и них, рогатых! Помедлив, Маша выпила получившийся коктейль. В общем-то, получилось неплохо, но чистый виски нравился ей куда больше. — Слушай, — после некоторого молчания спросила она Дашу, — если у Хунты есть чучело эсесовца с войны, значит, он воевал? — Поразительное умозаключение! — заржала Даша, похлопав в ладоши. — Браво! Не зря в вычислительном хлеб ешь! А вообще, если серьезно, у нас много кто воевал. Правда, рассказывать об этом не любят. — Удивительно, — пробормотала Маша, облокотившись на стол. — И в Испании успел повоевать, и у нас… — За него точно знаю, что воевал, — сказала Даша. — С Кивриным вместе, вроде как чуть ли не с первых дней и до Берлина фрицев гнали. Жиакомо во французском Сопротивлении был некоторое время, потом тоже у нас оказался, кажется, с битвы за Москву присоединился. Бальзамо тоже воевал, но в Италии с Муссолини. Из наших — Мишка с Мойшей в Беларуси партизанили всю войну, Генка танкистом под Прохоровкой отметился, я в инженерной роте сапером была… — Вы тоже воевали?! — от таких сведений Маша едва усидела на стуле. — Сколько же тебе лет? — А таких вопросов дамам не задают, — хихикнула Даша и шутливо погрозила ей пальцем. — Родилась я в тысяча девятисотом году, в Петербурге. Мать моя, Марфа Ивановна, была дочкой купца и потомственного почетного гражданина, а отец — Кирилл Эммануилович, нищий дворянин. Они как поняли, что ребенок у них с особенностями развития, маг то есть, сдали меня в ученики к Кире Анатольевне Шемаханской, тогда еще Академия Чародейства и Волшебства была… — Моя бывшая начальница, — пискнула Маша. — Женщина-огонь, — улыбнулась Даша. — До сих пор с ней общаемся. И вообще, не перебивай меня! — Не буду, — ответила Маша. — Рассказывай дальше! — Дальше? — Даша почесала нос. — А что дальше? Дальше Первая Мировая, магам запретили уезжать куда-либо и заставили работать на оборонку. Правда, толку от этого было немного, но поняли это поздно… Потом революция, Академию разогнали, те маги, что выжили — уехали, мы с Кирой Анатольевной бежали на Урал, потом в Сибирь. Сидели тише мышек, пока нас не нашел академик Черномор и не пригласил работать в новообразованные чародейские институты. Я пошла с Кирой Анатольевной в НУИНУ. Думали, жизнь наладилась, все нормально будет. Фиг вам. Началась война, магам опять, как в прошлый раз, велели сидеть и не высовываться. Я не выдержала и сбежала на фронт. Многие наши тогда так поступили, да… Кира Анатольевна была против, сильно против. Но ей не до меня потом стало — Черномор погиб под бомбежкой в Москве, спрятал за собой эшелон с эвакуацией — и её назначили вместо него директором НУИНУ. После войны она меня послала работать в НИИ КАВО — надо было институты поднимать, острая нехватка специалистов, все дела. Ну, я подучила, кого смогла, а потом меня Саваоф Баалович нашел и к себе позвал. И вот я уже десять лет здесь работаю. Девушки замолчали. Маша не отрываясь смотрела на Дашу — её лицо было абсолютно безмятежным, с легкой улыбкой на губах. Только взгляд излучал грусть — он был направлен куда-то глубоко внутрь, в воспоминания. Она уже видела сегодня такой взгляд — совсем как у Кристобаля Хозевича, когда тот рассказывал про Академию. Маша гадала — сколько же всего пришлось пережить этим людям? — Чего скисла? — рассмеялась Даша, ткнув Машу в бок. — Грустно все это, — вздохнула она. — Да и дежурить не особенно хочется. — Думаешь, ты просто так дежуришь? Совсем нет. Этот институт, — сказала Даша, обведя рукой помещение, — был защищен лучше всех — Янус в свое время хорошо об этом позаботился. Сюда во время войны эвакуировали множество магических артефактов, в Изнакурноже выставлена лишь малая их часть, причем самая безобидная. Из-за этого первым заданием Техотдела, когда Один нас всех собрал, была разработка нового Периметра для охраны института и города в целом. Особенность защитных заклинаний — Хранитель должен раз в день сменяться, и заново его можно использовать не раньше чем через три полнолуния. Так что терпи, ты благородным делом занимаешься! — А где все остальные артефакты находятся? — полюбопытствовала Маша. Ей никто не говорил, что быть дежурным — это так важно! — Да на седьмом этаже, недалеко от лабораторий Хунты, — зевнула Даша. — Видишь, латунный такой ключик на связке, которую тебе Камноедов дал? Ну, так вот это от него ключ. Соваться я туда не советую — вещицы там действительно непростые лежат. Только навскидку по памяти — Омут Памяти, замерзшее яйцо василиска, Зеркало, которое «Я ль на свете всех милее, всех прекрасней и белее?», телепортационный шкаф Екатерины Второй для любовников, на случай визита любимого мужа, трон царицы Савской и еще куча всякой всячины. Щиты Джян Бен Джяна тоже, кстати, оттуда. — Ну и, если учесть, что рядом находится лаборатория Хунты, можно смело утверждать, что он натолкал туда еще всяких взрывоопасных штук, — вздохнула Маша. Перспектива дежурства встала перед ней в совершенно ином свете. Ей жуть как захотелось посмотреть, что же это за хранилище, но и влипать в какую-нибудь нехорошую ситуацию снова не хотелось. — Абсолютно в отверстие, — кивнула Даша. — Я тебя как инженер инженера предупреждаю — не лезь. Мало ли, на какое-нибудь заклинание напорешься, в итоге будешь котлеты через седалище лопать и волосы с языка сбривать…***
Кое-как выпроводив Дашу в общежитие, Маша отправилась обесточивать оставшиеся лаборатории. По пути её приятно покачивало, как будто она стояла на палубе какого-нибудь корабля. Периодически Маша натыкалась на препятствия типа каменной колонны или дверного косяка, но это её не волновало — в голове у девушки вился целый рой мыслей. Что это за хранилище? Какие тайны хранят вещи, спрятанные там? Всё это было невероятно интересным и загадочным. Маша ощущала в себе такой прилив храбрости, какого не испытывала прежде. — Решено! — она размашисто махнула рукой и чуть не свалилась в нишу со стоящими там доспехами. — Иду в это… как его… хранилище! Дежурная я или нет, в конце концов?! Все предупреждения размывались в сознании изрядным количеством выпитого. Держась за стеночку, Маша мужественно двинулась в сторону заветного седьмого этажа. Сотрудники Хунты оказались куда более дисциплинированными и сознательными — лаборатории, что находились рядом с кабинетом завотделом Смысла Жизни, были тихи и пустынны — даже обесточивать было нечего. — Еще бы, Хунта их гоняет, как в казарме, — пробормотала Маша, фокусируя взгляд на дверях. Так и есть — кроме двери кабинета Хунты и входа в лабораторию дверей в коридоре больше не было. Сделав по нему два круга и прощупав каждую стенку, Маша остановилась. А не обманула ли её Даша, рассказывая об этом хранилище? Есть ли оно вообще? — Да нет, бред, — пробурчала Маша, почесывая затылок. — Не могла меня Дашка обмануть! Вот сто процентов, что Хунта эту дверь как-то спрятал, но как? Девушка внимательно осмотрела ту часть стены, на стороне которой находились двери в лаборатории и в кабинет. Между ними было очень большое расстояние, и, если Маше не изменяла память, то эти помещения имеют такие размеры, что между ними вполне может втиснуться еще одно. — Она наверняка где-то здесь, — Маша прижалась ухом к стене и не торопясь начала её простукивать. Результата не было. — Да откроешься ты, в конце концов, или нет?! — вспылила она, от всей души пнув стену. Стенке-то ничего не сделалось, она каменная, а вот ногу Маша ушибла довольно сильно. Испустив вопль раненого козодоя, Маша запрыгала по коридору, держась за ногу. Определенно, пинать стену было не самым лучшим решением. Неожиданно сквозь слезы Маша увидела, как задрожала стена в том месте, где она её пнула, и засветилась голубоватым сиянием. Раздался тихий шелест, и через пару секунд в стене материализовалась дверь, один в один как та, что закрывали входы в лаборатории и кабинет Хунты. Отличалась от них она только тем, что на ней была небольшая латунная табличка с гравировкой «Хранилище научных артефактов седьмого уровня опасности АН СССР НИИ ЧАВО». Едва Маша коснулась ручки двери, как под табличкой вспыхнула Соломонова звезда и потухла, угольным следом оставшись на дереве. Пожав плечами, девушка повернула ручку и переступила порог хранилища. Это был самый заурядный склад. Едва она зашла, как под потолком вспыхнул свет. Помещение было длинным и узким, вдоль стен его шли стальные настилы, на которых расположились небольшие коробки и свертки, а по центру ровной линией стояли крупногабаритные ящики. Каждый предмет был подписан. Маша как завороженная шла вдоль полок и читала надписи: «Шкатулка малахитовая, блокирующая прослушивание, изготовлена Данилой-мастером, Меднорудянский рудник», «Скелет лабораторный зачарованный, нецензурной бранью ругающийся, изготовитель неизвестен», «Метла транспортная двухместная, девятнадцатый век, Австрия, изготовлена Фредериком Шлиссельгауэром», «Череп хрустальный человеческий, десятый век до н.э, найден на капище майя», «Шкаф платяной телепортационный, изготовлен Маланьей Калидовой для Екатерины II», «Порошки дурманные, зависимость вызывающие, изготовлены в войске шамаханском, двенадцатый век», «Яйцо василиска каменное»… — Вот это да, — присвистнула Маша, зачитывая очередную этикетку «Рука Славы, изготовитель неизвестен». — Кажется, я теперь понимаю, почему инженеров первым делом согнали новую охранную систему делать. Только странная она какая-то, меня с ровного места впустила… Вдруг внимание Маши привлек сероватый отсвет, блеснувший за «Чучелом челмедведосвина, США, штат Колорадо, г. Южный Парк, тысяча девятьсот шестнадцатый год». Подойдя поближе, она увидела крупный деревянный ящик ей по пояс, сквозь щели которого бил серебряный свет. Недолго думая, Маша расковыряла полуистлевшие от времени доски. В отличие от остальных, к нему не было никакой подписи. В другой раз Маша бы десять раз подумала, а стоит ли лезть к незнакомому и явно магическому артефакту, но сейчас ей, что называется, было море по колено. К тому же, она чувствовала, как нечто, находящееся в этом старом ящике, зовет её. Это была белая мраморная чаша с малахитовой отделкой. Увидев её, Маша восторженно ахнула — ничего подобного она еще не видела. Чаша была настоящим произведением искусства — изящной формы, невероятно легкая, сделанная будто не из мрамора и малахита, а из тончайшего фарфора. По бокам её был выполнен резной узор, в котором угадывалось очертание древнеславянских рун и непонятных символов. Но даже это было не самым удивительным — внутри чаши находилась не то жидкость, не то газ серебряно-голубоватого цвета. Более всего вещество походило на аэрогель, который Даша показала Маше накануне вечером — одна из новых разработок Техотдела. Вещество постоянно двигалось — то по нему шла рябь, то какие-то завихрения, то оно плескалось волнами и билось о стенки чаши. На самом дне, под толщей этого вещества, мелькали таинственные картинки. Маша склонилась сильнее — они манили её, звали за собой, заставляя наклониться к самым серебряным завиткам, все сильнее и сильнее… Маша стояла посреди какой-то старинной улочки. Была глубокая ночь, но, тем не менее, все было прекрасно видно — небо было ясным, и на нем висела огромная полная луна, заливающая своим ледяным светом все вокруг. С трудом подавив в себе желание заорать (ночь же!), она огляделась по сторонам (2). Это был какой-то иностранный город с приземистыми одно- и двухэтажными каменными зданиями. Под ногами у Маши была дорога, мощенная булыжниками. Она такого никогда не видела, разве что на картинках в учебнике своей знакомой, учащейся на архитектора. Кажется, такая архитектура была в средневековых городах Западной Европы. «Черт, черт, черт! Как я вообще здесь оказалась?! — в панике размышляла Маша, пытаясь понять, где она и как отсюда выбраться. — Что это за место?» Неожиданно вдалеке послышался цокот копыт и стук колес о брусчатку, и из-за поворота выскочила кавалькада из странно одетых всадников и большой повозки, обитой железом. Маша заметалась, не зная, куда спрятаться, но так ничего и не смогла придумать, замирая в ужасе. Люди остановились около одного из домов. Всадники рассредоточились около входа, а из повозки высыпали штук пятнадцать мужчин. По-видимому, и они, и всадники были солдатами — на них были плотные одежды из кожи с железными вставками, а на головах у них были необычные кастрюлеобразные шлемы. Они пробежали мимо Маши, словно бы не замечая ее, и выстроились около входной двери. Через несколько мгновений вновь раздался стук копыт, и перед домом остановилась богатая карета. При виде неё солдаты испуганно вытянулись, и даже лошади перестали ржать. Из кареты вышли двое. Судя по виду, это были мужчины-монахи. На них были белые рясы с черными клобуками, скрывавшими лица. Один из них, тот, что носил на груди больше серебряное распятие, показался Маше смутно знакомым. «Определенно, я уже видела его раньше, — подумала она, пытаясь всмотреться в его лицо. — Кто они такие?» — Все готово, монсеньер (3), — подошел, по-видимому, самый главный над отрядом солдат, к тому монаху, что был с крестом. — Начинайте, Варгас, — сказал монах безумно знакомым голосом. — Действуйте быстро — еретики владеют колдовством и могут успеть сбежать. — Слушаюсь! — вытянулся солдат и побежал организовывать своих людей. «Не может быть! — в ужасе пошатнулась Маша, не в силах поверить в свою догадку. — Неужели это…» Монах враждебно посмотрел на луну и тут же, поморщившись, спрятался за клобук, но даже этого мгновения хватило, чтобы разглядеть его лицо. Это был Кристобаль Хунта собственной персоной. Но что страннее всего, так это то, что он не замечал её присутствия так же, как и солдаты. «А может… — внезапное озарение вспыхнуло в Машином разуме, — это и есть тот самый Омут Памяти, про который рассказывала мне Даша? Он же должен быть в этом хранилище! Если это он, то все сходится! И этот непонятный город, и эти солдаты, и сам Хунта в монашеской рясе — это все воспоминания! Мать моя КПСС, я в его инквизиторском прошлом!» Варгас быстро раздавал команды своим людям. Они приблизились к двери. — Ломайте дверь! Солдаты достали инструменты и ринулись вперед. Дверь, на вид достаточно хлипкая, не желала поддаваться. — Они могли заколдовать её, — сказал спутник Хунты. — Помолимся Господу, чтобы он помог нам в святом деле, — ответил Хунта, и, сложив руки в молитвенном жесте, что-то забормотал под нос. Второй монах последовал его примеру. В этот же миг дело у солдат пошло куда веселее. Наконец дверь затрещала и поддалась, развалившись на несколько кусков. Солдаты тут же хлынули внутрь здания, бренча оружием и инструментами. Через несколько мгновений страшный крик пронзил тишину и сразу же стих в ночи, словно бы его и не было. Волосы на голове у Маши встали дыбом. Нет, она читала в книжках, на что способны религиозные фанатики — её мама любила историю, и у нее было несколько книг на эту тему, но чтобы вот так врываться к людям в дом среди ночи и творить всякие зверства… Этого девушка не могла понять и принять. Инквизиторы стояли на улице, бормоча молитвы. Минут через десять звуки борьбы стихли, и солдаты стали выволакивать на улицу людей в одном белье и грузить их в железную повозку. Двое стражников, волочивших под руки какого-то парня, отделились от остальных и подвели пленника к Хунте. — Вот он, монсеньер! — сказал стражник. — Рикардо Гонсалес! Это он предатель! — Это действительно твое имя? — спросил Хунта, внимательно глядя на парня. — Отвечай Великому Инквизитору, лживый пес! — прикрикнул на пленника один из стражников и оттянул его за волосы назад. Лунный свет озарил его лицо — когда-то красивое, теперь оно было разбито и залито кровью. — Уведите его, — равнодушно сказал Хунта, отвернувшись и зашагав к карете. — Я буду молить Господа о прощении его грехов. — Постойте, монсеньер! — из дома выбежал Варгас. — Там, в доме, есть пленник! Пожалуйста, взгляните! При упоминании пленника парень дернулся и попытался вырваться из рук стражи, но был остановлен пинком ноги в живот и парой ударов ломами по спине, отчего он закричал и безвольно повис на стражниках. Маша вскрикнула и в ужасе прижала руки ко рту. Ей было безумно жаль неизвестного ей Рикардо и непонятна жестокость Кристобаля Хозевича по отношению к этим несчастным людям. — Пленник? — Хунта остановился и обернулся на начальника солдат. — Пленница, монсеньер, — поправил его тот. — Молодая девушка, прикована кандалами в подвале. Изволите посмотреть? — Идемте, — коротко кивнул Хунта, направляясь в дом. Маша последовала за ним. Внутри повсюду были видны следы борьбы — разбитая мебель, черепки посуды, измазанные в крови пол и стены. Маше было очень страшно — больше всего на свете она хотела убраться подальше от этого места. Навстречу Хунте из другой комнаты солдаты под руки вывели простоволосую девушку в одной рубашке. Маша не видела её лица — длинные черные кудри полностью скрывали его. Едва увидев Хунту, девушка рухнула на колени и вцепилась в подол его рясы. — Слава Господу, вы пришли, вы пришли! — зарыдала она, трясясь как осиновый лист. — Вы спасли меня, монсеньер! Хунта сделал знак солдатам, и те отцепили рыдающую девушку от него. — Увести её в Святую палату вместе со всеми, — отдал он приказ Варгасу. — Еретиков в нижние камеры, её — в келью, и приставить хорошую охрану. Позже я со всем разберусь. — Слушаюсь, монсеньер, — кивнул Варгас и бросился исполнять приказание. Хунта и его спутник остались одни. — Учитель, в доносе было сказано, что колдун имеет при доме лабораторию, — обратился второй монах к Хунте. — Глупцы, — желчно усмехнувшись, пробормотал Кристобаль Хозевич. — Ничему их жизнь не учит… Идем, Томасо (4), нам надо осмотреть дом. Вокруг Маши заклубился серебряный дым, после чего картинка сменилась. Теперь она стояла в темном помещении, по своему виду напоминающему смесь кабинета и средневековой лаборатории. Вдоль стен были грубо сколоченные деревянные полки, на которых расположились всевозможные стеклянные банки с сухими травами, порошками и заспиртованными уродцами, кое-где на стенах висели странные инструменты и оружие. В одном из углов кучей валялись скрученные в трубочку листы пергамента. Кристобаль Хозевич стоял в центре лаборатории, у большого стола, заваленного бумагами, книгами и огарками свечей. — Что за убожество, — тихо сказал Хунта, с отвращением беря двумя пальцами один из листков. — Использовать произвольное значение вектора магистатум, тогда как в данном заклинании он должен быть направлен строго на Юпитер! — Что, учитель? — Томасо, рассматривающий полки с банками, обернулся на бормотание. — Нет, ничего, — уже громко отозвался Хунта. — Ты что-нибудь нашел? — Только то, что мы и так знали, учитель, — сказал Томасо. — Заспиртованный женский плод с двумя головами, сушеные летучие мыши и множество дьявольских порошков… — Необходимо описать все имеющиеся предметы, — сказал Хунта, идя к выходу. На мгновение Маше показалось, что на лице его мелькнула ностальгическая тоска, тут же вновь сменившаяся равнодушным выражением. — Вызови нотариуса, а на рассвете допросим еретиков. — Слушаюсь, учитель, — склонил голову Томасо, и все вокруг снова утонуло в серебряном дыму. Теперь Маша находилась в каком-то небольшом зальчике, где, видимо, и проводились допросы. Стены его были задрапированы черной материей, через единственное окошко, находящееся почти под самым потолком, почти не проникал солнечный свет. Из мебели стояли грубо сколоченный стол, небольшая кафедра и деревянные колодки, прикованные к полу толстой цепью. На столе, покрытом черным бархатом, находились распятие и шесть толстых горящих свечей. Около распятия лежала Библия. Дверь в зал со скрипом открылась, и в неё вошли просто одетый интеллигентный человечек, два инквизитора в бело-черных одеждах, одним из которых был спутник Хунты — Томасо. Человечек сел за кафедру и принялся шуршать какими-то бумагами, инквизиторы же расположились за столом. Следом за ними вошли те самые стражники, что участвовали в ночном нападении на дом, ведущие основательно избитого мужчину. Приглядевшись, Маша узнала в нем того самого парня, которого тогда подвели к Хунте. Стражники заковали парня в колодки, двое остались рядом, остальные выстроились у дальней стены. Дверь распахнулась, и вошел Кристобаль Хозевич. Теперь Маша имела возможность тщательнее рассмотреть его. Хунта был совсем не похож на того себя, который работал в институте, — изможденное лицо, впалые глаза, тонкая, почти пергаментная кожа и выбритая на макушке тонзура. В другой раз Маша могла бы похихикать над такой глупой прической, но в данный момент она смотрелась скорее жутко. Также она заметила, что ряса висит на Кристобале Хозевиче мешком. «Интересно, он вообще хоть что-нибудь ест?» — подумала Маша, наблюдая за его твердой походкой. Несмотря на весь свой изнуренный вид, присутствия духа Кристобаль Хозевич не растерял — глаза его горели фанатичным огнем, какой, бывало, появлялся в них при особо сложном исследовании. — Всем встать, входит Его Преосвященство, Великий Инквизитор Кристобаль Хунта! — громко произнес Томасо. Повинуясь этому приказу, встал второй инквизитор, человечек за кафедрой, и даже парня в колодках стражники подняли с колен. — Осеняю крестным знамением, которого вы сторонитесь и которое отвергаете! — произнес Хунта, подходя к пленнику и осеняя того распятием. Тот не вымолвил ни звука. Пока Хунта шел к столу и занимал почетное место между двумя инквизиторами, в зале царила благоговейная тишина. «Как в лабораторию Отдела Смысла Жизни попала, — хмыкнула про себя Маша. — Теперь для меня многое прояснилось». Едва Хунта сел, человечек с кафедры с глубоким поклоном передал ему какие-то бумаги, которые он тут же принялся внимательно изучать. Некоторое время Хунта не отрывал взгляда от документов. Пока он читал, никто не проронил ни слова. «Он что, специально обстановку нагнетает? — подумала Маша. — Не поверю, что до этого момента он ни разу не видел материалов дела!» Наконец Кристобаль Хозевич оторвался от чтения и внимательно посмотрел на обвиняемого. Парень молча смотрел перед собой отсутствующим взором. Томасо переглянулся с Хунтой и дал знак человечку за кафедрой. Человечек нервно прокашлялся и начал задавать вопросы: — Как ваше имя? Парень молчал, не поднимая глаз. Человечек испуганно посмотрел на Томасо, тот кивнул, и человечек продолжил: — Где вы родились и где живете сейчас? Есть ли у вас враги? Как часто вы исповедуетесь? Из какого вы прихода? Кто ваш духовник? Парень не проронил ни слова, всё так же смотря в пол. Он не поднял глаз даже тогда, когда испуганный человечек обратился к Томасо: — Он не отвечает, святой отец… — Еретик упорствует, — произнес Томасо, обращаясь к Хунте. Тот медленно отложил бумаги и посмотрел на парня таким взглядом, который сотрудники Отдела Вечной Молодости промеж себя окрестили «бесовским». — Знаете ли вы, за что вас арестовали? — спросил он, не отрывая глаз от пленника. — Отвечай, шелудивый пес! — прикрикнул на него стражник, ударяя эфесом шпаги ему по голове. Парень зашипел от боли и рухнул на каменный пол. Стражники подняли его, встряхнули и снова поставили на колени. — Ну что ж, молчите, — Хунта сложил руки перед собой в замок. — Вас зовут Рикардо Гонсалес, вы родились и выросли в Толедо, в семье гончара. Вы бывший фамильяр, впавший в ересь, и обвиняют вас в том, что вы тайно исповедуете иудейскую веру и занимаетесь черным колдовством. Мы не желаем вам зла. Вы — заблудшая овца, которую я хочу вернуть в лоно истиной Церкви. Если вы покаетесь, сын мой, как это сделали ваши друзья, которых мы задержали раньше, вы снимете бремя греха со своей души, почувствуете облегчение и прощение. Покайтесь, сын мой… — Вы запытали их и сожгли на костре, — впервые подал голос Рикардо. Он был тих, но в нем чувствовалась сталь. Маша невольно зауважала его — не каждый человек может сохранить такое самообладание в подобной ситуации. — Так вы признаете выдвинутые обвинения? — с нажимом произнес Кристобаль Хозевич. Рикардо поднял взгляд на него. Взор его излучал такую ненависть, какую Маша не видела ни до, ни после. — А чем то, что делаю я, отличается от того, что умеете делать вы? — тихо спросил он, глядя в глаза Кристобалю Хозевичу. От этих слов его лицо перекосило от гнева. — Богохульник! — немедленно ощетинился Хунта, вскакивая с места. — Как смеешь ты столь дерзко обвинять Святую Инквизицию в подобных вещах?! Безумец! Еретик! Увести его в допросную! Стража расстегнула колодки, подхватила Рикардо под руки и поволокла в сторону выхода. Он и Хунта, не отрываясь, глядели друг другу в глаза с одинаковым отвращением. Маша почувствовала, как шевелятся волосы у неё на затылке от атмосферы взаимной ненависти. Дверь хлопнула, и все вокруг вновь заволок серебряный дым. Маша стояла посреди церковного двора. Была ясная погода, вокруг пели птицы, и легкий ветер трепал макушки деревьев. Хунта стоял в тени монастырской стены, в раздумьях мрачно глядя на небо. — Учитель! — прервал его размышления подошедший Томасо. — Да, сын мой? — Хунта посмотрел на него усталым взглядом. — Учитель, вы приказывали привести в исповедальню девушку, которую мы нашли в доме еретика, в подвале, — сказал Томасо. — Да, конечно, идем, — ответил Кристобаль Хозевич и поспешил следом за учеником. Они шли какими-то странными переходами и галереями. Маша едва успевала за ними. Она вертела головой по сторонам, стараясь рассмотреть всё вокруг. Монастырь поражал своей жутковатой красотой — окна, колонны и витражи были такими острыми и холодными, что, казалось, можно порезать о них руки. Наконец они пришли в крохотную комнату. В ней было светлее, чем в допросном зале, и даже совсем не мрачно. Из мебели стояли лишь стол и два стула, на одном из которых сидела та самая девушка из ночного дома. Сейчас она была одета в свободное платье темного цвета и головной убор из двух частей — каркаса, обтянутого такой же тканью, сидящего на манер широкого ободка, и своеобразно задрапированного платка. Девушка, до этого молящаяся, опустила руки и подняла глаза на Хунту. «Какая же она красивая! — восхищенно, с толикой зависти, подумала Маша. — Вот везет же некоторым на внешность!» Девушка и правда была удивительно красива. Нежное, точеное лицо, гладкая как персик кожа, соболиные брови, идеально обрамляющие большие глаза с тяжелыми веками, полные губы, изогнутые «Луком Амура» — позавидовать действительно было чему. Увидев девушку, Кристобаль Хозевич на мгновение запнулся — всего лишь на мгновение, почти незаметное чужому глазу, — но даже его хватило, чтобы Маша ощутила острый укол в груди. «И чего это я? — мысленно одернула она себя, стараясь унять быстро бьющееся сердце. — Ну, подумаешь, красавица. Естественно, такие мужчинам нравятся! И Кристобаль Хозевич тоже мужчина, если ты забыла…» Он сел напротив девушки и, кашлянув, произнес: — In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, amen (5). — Аминь. Я согрешила, святой отец, — сказала девушка, складывая руки в замок. — Господь да прибудет в сердце твоем, чтобы искренно исповедовать твои грехи. Как тебя зовут? Где родилась ты? — спросил он, пристально глядя на девушку. — Мое имя Ребекка Хуарес, — тихо сказала она, склоняя голову. — Я дочь торговца хлебом из Сарагоса. Родители мои умерли, и я уехала в Толедо. — Как оказалась ты в обществе еретиков? — У меня не было денег, и потому я нанялась служанкой в дом фамильяра Рикардо Гонсалеса, — ответила Ребекка, и голос её задрожал. — Тем же вечером, как я пришла в дом, меня опоили чем-то, и я оказалась прикована цепями в подвале. Один Господь знает, что было бы со мной, если бы не вы, монсеньер! — Знала ли ты раньше тех, кто был в том доме? — Хунта потихоньку усиливал натиск. Видимо, её показания не произвели на него особого впечатления. — Нет, я не знала никого, монсеньер, — всхлипнула Ребекка и неожиданно схватила Кристобаля Хозевича за руку. Тот отпрянул, но вырываться не стал. «А может и не хотел», — досадливо мелькнуло в голове у Маши. — Не отдавайте меня им, монсеньер! — зашептала Ребекка, и глаза её наполнились слезами. — Они страшные люди, монсеньер, я не хочу туда возвращаться! Я видела ужасные вещи в их подвале — уродцы в банках, чучела животных, много разного оружия! Спасите меня, монсеньер! Хунта опустил голову и накрыл её руку своей. — Ты в безопасности, дитя мое, — мягко сказал он, с несвойственной ему теплотой глядя на Ребекку. — Можешь не беспокоиться. Тебе лишь нужно рассказать все, что ты о них знаешь. — Я все расскажу, все-все расскажу, монсеньер! — горячо закивала Ребекка, не отпуская руку Хунты. — Только прошу вас, умоляю, не отдавайте меня им! И вновь заклубился серебряный дым, уже успевший порядком надоесть Маше. Картинки сменяли одна другую — череда исповедей следовала не прекращаясь. Даже не исповедей — Кристобаль Хозевич и Ребекка просто говорили обо всем на свете, начиная от поэзии, заканчивая погодой. С каждым разом он сидел все ближе и ближе к ней, не в силах оторвать завороженного взгляда. Что-то было в этом плохое, противоестественное, что-то совершенно не свойственное Кристобалю Хозевичу, отчего Маше было безумно больно видеть эти разговоры. Но как их прекратить — она не знала, и ей оставалось только наблюдать за ними. Чехарда исповедей остановилась — Маша стояла в каком-то кабинете, чем-то напоминавшем кабинет Кристобаля Хозевича в НИИ ЧАВО. Он был тускло освещен единственной свечой, стоящей на письменном столе. За самим столом, сгорбившись, сидел Кристобаль Хозевич и писал какие-то бумаги. Ему явно нездоровилось — он исхудал еще больше, чем ранее, ряса висела на нем, как чехол от Волги, а рука, державшая перо, мелко дрожала. В кабинет постучались. Открылась дверь, и в неё вошел мрачный Томасо. — Как продвигается допрос? — спросил Кристобаль Хозевич, откладывая перо. — Еретик упорствует, учитель, — сказал Томасо, склонив голову. — Быть может, при вашем участии он осознает свои заблуждения. — Раз так, то идем, — Кристобаль Хозевич встал и решительным шагом направился на выход. «Он таким не был, — беспокойно подумала Маша. — До тех пор, пока не встретил эту Ребекку…» Какая-то мысль, не оформившаяся, на периферии сознания, не давала ей покоя. Но додумать её не дали — они пришли в подвал. Маша поежилась — она кожей ощущала царящую вокруг атмосферу страха и боли. Хунта уверенным шагом прошел в какую-то темную комнату, хоть и давалось ему это с заметным трудом. Зайдя следом за ним, Маша едва не выскочила с визгом оттуда — это была самая настоящая пыточная. По центру горел большой камин, в котором накаливались прутья, стояла дыба, с потолка свисал ржавый крюк, а у дальней стены стояла статуя Девы Марии с разведенными руками, истыканная ножами. Все указывало на то, что пленника прислоняли к этим ножам, и руки статуи сводили в объятиях. «Какой извращенный мозг вообще выдумал эту конструкцию?» — подумала Маша, борясь с желанием сбежать. В центре комнаты, у железного кресла, истыканного шипами, стояли два мрачных инквизитора. В самом кресле, почти без сознания, сидел Рикардо Гонсалес. — Еретик отказывается говорить, монсеньер, — сказал один из инквизиторов Хунте. — Мы использовали воду, раскаленное железо, теперь кресло, но он упорствует. — Грешник отказывается сознаваться в своих злодеяниях? — Кристобаль Хозевич медленно обошел сидящего пленника, презрительно глядя на него. — Истинно, монсеньер. — В таком случае ведите его на «подъемник», — сказал Хунта, махнув рукой в сторону ржавого крюка. Рикардо быстро стащили с кресла, связали руки за спиной и, подведя его к крюку, зацепили их за него. После этого один инквизитор остался придерживать парня, чтобы тот не упал, а второй инквизитор с помощью подъемного устройства стал медленно поднимать его на крюке. Страшный крик оглушил Машу. Она пошатнулась и едва не села на каменный пол. Она никогда не слышала, чтобы люди так кричали. — Выше, — поморщился Хунта. Судя по всему, его не радовала перспектива слушать вопли пленника — он выглядел так, словно выполнял неприятную, но необходимую работу. Маша не знала, сколько продолжалась эта пытка — ей казалось, что прошла целая вечность с того момента, как Рикардо подняли под потолком и отпустили вниз. «И это они называют допросом! Изверги!» — Маша в ужасе смотрела на Кристобаля Хозевича, не веря, что он мог допускать такие зверства. — Бессмысленно продолжать допрос, если он за столько времени ничего не сказал нам, — сказал он, крепко сжав кулаки. — Мы сделали всё от нас зависящее, чтобы вернуть этого человека в лоно церкви. Нам не удалось этого добиться, так что теперь мы можем лишь оставить его светской власти. Пыточную заволокло серебряным туманом, и Маша оказалась во внутреннем дворе монастыря. По нему шли, разговаривая, Кристобаль Хозевич и Томасо. — Когда будет назначена казнь? — спросил Томасо, внимательно глядя на своего учителя. — Полагаю, что завтра, — ответил ему Кристобаль Хозевич. Он шагал, спрятав руки в рукавах рясы, и глядел в землю. — А вдруг среди еретиков есть настоящие католики, обманутые колдуном и сбитые с пути Божьего? — спросил Торквемада. — Жгите всех, — сказал Хунта. — Бог узнает своих. Неожиданно раздался звук упавшей деревяшки. Маша обернулась — оказывается, за их спинами стояла Ребекка, подметавшая двор. Она испуганно вздрогнула и, извинившись, подняла метлу. — Что она здесь делает? — с подозрением спросил Томасо. Похоже, девушка ему не нравилась, как, впрочем, и Маше. — Синьорита Хуарес проявила желание помочь Церкви посильным трудом, — сказал Хунта, не отрывая взгляда от девушки. — Как только еретиков, пленивших её, казнят, она сможет покинуть Святую палату. — Простите, монсеньер, — Ребекка подошла с поклоном к Кристобалю Хозевичу и посмотрела ему в глаза. — Я правильно расслышала, что колдунов казнят завтра? — Да, верно, — ответил он. — Эти еретики обвиняются в богохульстве и черном колдовстве и потому будут сожжены завтра на закате. — Спасибо, монсеньер, — Ребекка радостно улыбнулась Кристобалю Хозевичу, отчего тот вспыхнул, как маков цвет. — Я счастлива, что им воздастся по заслугам. Да простит Господь их грешные души! — Аминь, — тихо сказал Кристобаль Хозевич вслед ушедшей девушке. Неожиданно он схватился за голову и со стоном рухнул на колени. — Учитель, что с вами? — испуганно подскочил Томасо, помогая ему встать. — Все… Все в порядке, — отрывисто бросил Кристобаль Хозевич, пошатываясь встав на ноги. — Томасо, подготовь все необходимое для суда и казни. Мне… нужно прилечь. — Конечно, учитель, — с беспокойством в голосе отозвался Томасо, глядя, как Хунта едва ли не бегом уходит в противоположную сторону той, куда ушла Ребекка. Монастырский двор растаял в серебряном дыму, его сменил собой кабинет Кристобаля Хозевича. Сам он полулежал в кресле перед камином, одной рукой держась за голову, а другой перебирая жемчужные четки, бормоча что-то себе под нос. Маша тихонько подошла ближе, прислушиваясь. — Пресвятая Дева Мария, Ты видишь взором своим, что я не позволял себе слабости, был верен Господу нашему, — шептал Кристобаль Хозевич, сжимая остатки волос на виске. Выглядел он жутко — лоб его покрыла испарина, а широко распахнутые глаза болезненно сверкали в полутьме. — За что же, Мария, меня преследует её взгляд? Почему меня преследует её голос, подобный пению райских птиц? Почему я задыхаюсь от желания, когда вижу её? Это не мои мысли, не мои чувства… За что, Господи? Внезапно он согнулся пополам, прижав руки к груди и издав болезненный стон. Жемчужные четки выскользнули из ослабевших пальцев и упали на пол, жалко звякнув. Послышался треск разрываемой материи — Кристобаль Хозевич буквально разодрал на себе рясу, сбросив испорченную вещь к четкам и обнажив толстую нижнюю рубашку из грубой шерсти, надетую прямо на голое тело (6). — Почему одно воспоминание о ней затмевает мой разум? Почему она сильнее меня? Что это за колдовство, черт возьми?! — задыхаясь, шипел Кристобаль Хозевич, скребя пальцами волосяную рубашку на груди. Вдруг сзади раздался скрип двери и легкие вкрадчивые шаги. Обернувшись вместе с Кристобалем Хозевичем, Маша увидела стоящую на пороге Ребекку. Что-то в ней неуловимо изменилось, но что именно — она понять не могла. «Ведьма, — как-то спокойно осознала Маша, глядя девушке в глаза. — Настоящая ведьма. Кажется, теперь я понимаю, почему их раньше сжигали на кострах». Ребекка медленно приблизилась к Кристобалю Хозевичу и одним легким движением помогла ему встать. — С вами все в порядке, монсеньер? — тихо спросила она, глядя ему в глаза. — Что ты делаешь со мной? Почему я хочу тебя? Что ты мне внушила, ведьма?! — Кристобаль Хозевич едва держался на ногах, но тон его был чрезвычайно оскорбителен. — Я? — невинно усмехнулась Ребекка. — Я всего лишь одинокая несчастная девушка, разве ты забыл? — Я… Почему я хочу поцеловать тебя? — прошептал Кристобаль Хозевич, вцепившись ей в плечи. — Хочешь поцеловать? — рассмеялась Ребекка, и глаза её загорелись зеленоватым огнем. — Ну что ж… целуй. Едва прозвучали эти слова, как Хунта рывком подтянул хохочущую Ребекку к себе и впился ей в губы. Маша почувствовала, что воздух перестал поступать ей в легкие. Она смотрела на этот бешеный поцелуй и чувствовала, как все внутри неё переворачивается. Отчего, зачем… она не знала. А потом наступила тьма — густая, мерзкая, словно желе из мазута. Маша заметалась в попытках выбраться, но не смогла даже двинуться с места. Постепенно тьма прояснилась, и из нее нарисовался силуэт человека, лежащего на полу. Кристобаль Хозевич пришел в себя и со стоном поднялся на локтях. Теперь он находился в какой-то тюремной камере с распахнутой решетчатой дверью. Маша огляделась — стражники, стоящие у камеры, спали крепчайшим сном. В камере, недалеко от Хунты, привалившись к стенке, сидел немолодой священник и тоже спал. Кристобаль Хозевич, сжав кулаки, с шипением вылетел из камеры, Маша следом за ним. Все, кто попадались им на пути — монахи, инквизиторы, фамильяры, нотариусы, — все они спали во всевозможных позах, в каких их только застал сон. Ураганом вылетев за ворота, Кристобаль Хозевич выругался и сплюнул на землю. Прохожие тоже спали — булочник отхрапывал на прилавке со свежей сдобой, прохожие валялись прямо на дороге, парочка нищих посапывала по углам. Кристобаль Хозевич жадно втянул носом воздух, материализовал в руку тяжелую шпагу, и исчез. В то же мгновение пространство вокруг Маши сменилось на утоптанную земляную дорогу. Метрах в двухстах от неё виднелась крепостная стена города. Кристобаль Хозевич, стоявший совсем рядом с Машей, сжал покрепче шпагу и с неожиданной прытью бросился перпендикулярно дороге в сторону леса. Проклиная любовь Хунты к бегу, Маша отправилась за ним. Они петляли какими-то маловразумительными тропинками, перепрыгивали коряги и поваленные бревна, огибали деревья и бились о ветки кустов, пока, наконец, не вышли на небольшую лесную полянку, освещенную голубоватым светом большого круглого портала. Сквозь него проходили те самые люди, которых еще недавно силком волокли в камеру фамильяры, а руководили переправой Ребекка и опершийся на нее Рикардо. Выглядел он откровенно плохо — весь избитый, в крови и грязи, он был одет в жуткое подобие рубашки из грязно-желтой мешковины. Она была разукрашена изображениями чертей и костров, языки пламени которых почему-то были направлены вниз (7). Едва Кристобаль Хозевич увидел их, как тотчас же двинулся к ним, прожигая их взглядом. — Остановись, ведьма! — рявкнул он, направляя шпагу прямо Ребекке в лицо. — Именем Господа нашего Иисуса Христа, заклинаю тебя, остановись! — Ты так ничего и не понял? — она печально посмотрела на Кристобаля Хозевича и сжала руку Рикардо. — Я понял лишь то, что зря не бросил тебя в допросную! — фыркнул он, сжимая шпагу. — Покончим с этим! — С чем покончим? — Ребекка устало покачала головой. — Я ничего не начинала, я всего лишь подтолкнула тебя… — Как ты меня околдовала? Меня?! — прошипел Кристобаль Хозевич, борясь с явственным желанием проткнуть обоих колдунов шпагой. — Ты сам сделал себя слабым тем, что начал бороться с собой, — грустно улыбнулась Ребекка. — Прими это — ты один из нас. Все твои мучения, посты, самобичевания и догмы ничего не стоят, смысла жизни ты так не найдешь и Бога познать не сможешь. Кристобаль Хозевич шокировано посмотрел на неё и медленно опустил шпагу. — Но… как? Откуда? — пробормотал он, не отрывая взгляда от ведьмы. — Я знаю всё о тебе, — сказала Ребекка. — Таков мой врожденный дар. Будь ты чуть менее фанатичен и не обделен человеческим теплом — ты бы смог противостоять мне. Я поступила плохо, воспользовавшись тобой, я знаю, но… Ты хотел поступить еще хуже. Пойми это. И прими, наконец, себя. Такой великий ум, стойкий характер, ты не принесешь пользы никому, и прежде всего самому себе, если будешь сковывать себя пустыми запретами! Потрясенный Кристобаль Хозевич слушал её, не вымолвив ни звука. Наконец последний человек вошел в портал. Ребекка отвернулась и коснулась губами губ Рикардо. Тот крепко обнял её и посмотрел Кристобалю Хозевичу в глаза — на этот раз без злости, с какой-то усталостью. — Отпусти нас, — тихо попросил Рикардо Кристобаля Хозевича. — Прошу, отпусти. — Я… — Кристобаль Хозевич в замешательстве покачал головой. — Но как вы смогли выбраться? — Ты помог нам, — мягко улыбнулась Ребекка. — Не без моего вмешательства, конечно. Честно говоря, я не ожидала, что ты настолько силен — усыпить весь город и, к тому же, остановить время — такое не каждому дано! Рикардо, пошатываясь, подошел к порталу и, напоследок бросив взгляд на Кристобаля Хозевича, исчез в нем. Ребекка, шедшая следом, обернулась перед самым порталом: — Прости меня, — тихо сказала она, глядя Кристобалю Хозевичу в глаза. — Прости за то, что так с тобой поступила. Когда-нибудь, когда ты полюбишь по-настоящему, ты меня поймешь. — И ты меня, — так же тихо ответил Кристобаль Хозевич, глядя ей в спину. — Прости. Его слова потонули в треске закрывшегося портала, блеснувшего напоследок голубыми искрами. Кристобаль Хозевич стоял на поляне еще некоторое время, вскинув голову к небу и глядя на необычайно яркие звезды. Наконец он вздохнул и трансгрессировал обратно в монастырь. Маша заметила, что он неуловимо изменился, стал гораздо больше похож на того Хунту, которого она знала. Она видела, как у Кристобаля Хозевича отрастают волосы, приобретая знакомый изящный вид, волосяная рубашка преображается в черный приталенный камзол, а в руках появляется та самая трость, которую он имеет привычку носить с собой и поныне. У него был вид человека, который долго не мог найти себе места и, наконец, нашел. Они пришли в какую-то келью, где за столом спал Томасо. Кристобаль Хозевич подошел к нему, снял с шеи серебряное распятие и положил рядом на стол. — Прощай, друг мой, — негромко сказал он, проводя светящейся красным светом рукой над головой у Томасо. — Пришло время расставаться. Ты был хорошим учеником и добрым другом. После этих слов Машу окружил серебряный дым и понес куда-то вверх, прочь от кельи. Девушка пошатнулась — она стояла рядом с Омутом, в том самом хранилище, в которое она так неосторожно влезла с пьяных глаз. Только теперь Маша была не одна — на пороге стоял Кристобаль Хозевич с перекошенным лицом, как будто кто-то дал ему пощечину. Едва Маша увидела его, как её сердце перестало биться и ухнуло вниз. — Простите меня, — пролепетала она и, не в силах выдержать взгляда Кристобаля Хозевича, убежала прочь из хранилища. Он не стал её останавливать.***
Кристобаль бежал по коридору что было сил. На ночь в институте блокировали возможность трансгрессировать, и потому добраться до хранилища сразу из дома не было никакой возможности. Он проклинал самого себя и молил небеса о том, чтобы находящиеся в хранилище артефакты не причинили Марии никакого вреда. «Только бы она не наделала глупостей! Старый дурак, ты же знал, что её защищает связь, неужели так сложно было усилить охранные чары?!» — думал Кристобаль, морщась от потоков холодного воздуха, бьющего в лицо. А что, если?.. Нет, только бы она не нашла Омут! La maldicion (8), он же специально спрятал его как можно надежнее! О боги, боги мои! Прав был его старый друг Томасо, говоря, что все беды в этом мире идут от женщин. А ведь он просил Януса не отправлять его тогда в командировку! Кристобаль вздохнул. Он вспомнил случай с молодыми магистрами и пивом. «Мальчишки!» — пренебрежительно фыркнул Кристобаль. Не могли найти способ удовлетворить свои алкогольные нужды более цивилизованным путем! И ладно бы сами подставились, так ведь и ничего не смыслящую в магии девушку подвели под монастырь! А если бы он так предусмотрительно не проследил за ними и не выдернул Марию из лап разъяренного рабочего класса? Кристобаль до сих пор помнил, как она испуганно жалась к нему, трепетала в его руках, как одуванчик на ветру. И как он позже сидел в кресле, в своем кабинете, с бутылкой амонтильядо. И как вместо сухого орехового запаха вина ему чудился сладковатый аромат её волос… Ноги сами принесли его к хранилищу. Кристобаль похолодел — судя по угольному отпечатку на двери, защита была снесена под корень. «А вы, однако, сеньорита Воробышкина, интересная личность!» — присвистнул Кристобаль и толкнул дверь. Увидев Марию, её испуганное и растерянное лицо, ярко сияющее в свете Омута, он замер, в бессильной горькой злости сжав кулаки. Меньше всего Кристобаль хотел, чтобы она увидела то, что он прятал ото всех долгие годы, каким чудовищем он был. — Простите меня, — её тонкий растерянный голосок полоснул по сердцу не хуже кинжала. Она всё видела.***
Маша сидела в уже ставшим родным вычислительном и тихонько раскачивалась из стороны в сторону. Она понимала — то, что она увидела в Омуте, было совершенно не предназначено для посторонних глаз. «И как я теперь в глаза ему смотреть буду? По сути, в душу к человеку влезла», — с грустью думала она, обхватив колени руками. Неожиданно легонько хлопнула дверь, и в неё зашел Кристобаль Хозевич. Был он необычайно бледен и некоторое время не решался начать разговор, словно не мог подобрать слова. — Мария Владимировна, — наконец начал он, глядя ей в глаза, — я могу выразить надежду, что… — Можете, — Маша прекрасно понимала, что он хочет ей сказать. — Я ничего никому не расскажу. Он крепко сжал челюсти, отчего его скулы, и без того ярко выраженные, обострились еще сильнее. — Я благодарю вас, Мария Владимировна, — сухим дикторским голосом ответил он и уже тише добавил: — Вы, наверное, очень устали. Уверен, вы хотите спать. — Но я на дежурстве и совсем не устала, — возразила было Маша, как вдруг почувствовала, как тело наливается свинцовой тяжестью и глаза закрываются. — А мне кажется, что вы очень устали, — негромко сказал Кристобаль Хозевич, подходя ближе. Последнее, что почувствовала Маша перед тем, как уснуть, — сильные руки, переносящие её на небольшой диванчик за "Алданом", и тяжесть одеяла, укрывающего её плечи.