Кожа да кости.

…некоторое время спустя… Ночь стояла спокойная и тёплая и совсем не шла в сравнение с происходящим под крышей ресторанчика Папируса, этим утром заслужившего большую букву «Р» и уважительно-монументальное окончание «-есторан». Шумели гости, гремела посуда, играла музыка — люди хорошо проводили время. Папирус тоже хорошо проводил время: раздавал автографы, лично разносил блюда, объявил часть меню за счёт заведения. Потом он запыхался: кости растряслись, но возраст их уже не тот. И только он опустился на ближайший табурет, как его взгляд зацепился за календарь. Папирус осёкся и, настойчиво попросив су-шефа, Эндрю, присмотреть за всем, скинул поварской колпак и выбрался на крышу. Тёплая ночь, тёплая… Небо усыпано звёздами, внизу мчались огонёчки машин, а на вывеске ярко отсвечивала мишленовская звезда. Папирус распорядился поместить её туда сразу же, как только прочитал об этом в утренних новостях! Сегодняшних!.. Журналистов было так много, что внутреннее помещение ресторана пришлось превратить в лабиринт мягких заборчиков, пока все не рассядутся. Этим же вечером Папирус устроил потрясающий банкет. С которого сбежал на крышу. Дата не терпела отлагательств. Папирусу было неловко бросать дело своей жизни в одиночестве в столь ответственный момент. Оно ведь могло затаить обиду! Однако приглашённая звезда — сам Метаттон! — не просто согласился выступить за бесплатно, по старой дружбе, но и дал немного времени. Чтобы выйти. Проветриться. Потрясти косточками. Папирус не был, впрочем, уверен, известно ли Метаттону о Дате… Он просто мог увидеть что-то. В любом случае, милый жест с его стороны! Папирус забрался подальше, осторожно переступая трубы. Ему не хотелось марать халат о причудливые крышные сооружения; в его шкафчике висел абсолютно такой же халат, но, если Папирус в чём-то непреклонен, он будет непреклонен, пока коленные чашечки не треснут. Наконец, он добрался до небольшого местечка с небольшой ступенькой у вентиляционной трубы. Относительно чисто, относительно высоко находится, относительно мало крыс. Как их занесло на крышу, миновав нашпигованный отравой и ловушками ресторан, оставалось загадкой. Небо усыпано звёздами… … Много лет назад Папирус жил под горой Эботт, и мерцающие точки над головой были переливавшимися камушками на потолке огромной полузатопленной пещеры; монстры называли её Водопад. Он привык, разглядывая их и загадывая желания, слышать шум бирюзовой воды, капель, шелест эхо-цветов… Если бы не банкет, Папирус вернулся в пещеру, сел на влажный тёмный дёрн и смотрел бы на них всю ночь. И эхо-цветы принесли бы ему сохранившееся воспоминание, звучащее их голосами, его и Санса. Папирус тогда был даже не юношей, а прилежным юным скелетиком, которого ждала младшая школа. Но ему пришлось довольствоваться собственной памятью. бро, видишь? исчезают. появляются. исчезают. снова появились. ДА! а знаешь, почему так? НЕТ. это наши предки подмигивают нам с небес. прям как я. они просто… САНС, НЕТ. …показывают нам свои глазницы. Санс всегда был таким шутником… А потом неизменно покупал мороженое, щёлкал костяшками и рассказывал забавную историю, которую заканчивал уже вечером, очевидно, читая продолжение в книжке; Папирус так и не смог отыскать эти истории, записанными словами на бумаге… Эхо-цветы не могли их принести — в их доме эхо-цветок никогда не дорастал до цветочной зрелости. Даже домашний камень и тот умер. Папирус сидел, широко расставив ноги и опёршись на бедренные кости локтями, склонив голову. По нему сложно было сказать, но улыбка прилипла к его зубам. В такую Дату нельзя грустить, Санс точно этого бы не хотел, и, если не ради себя, так Ресторана. А затем Папирус услышал шаги. Уверенно и медленно, они приближались. — ЭНДРЮ? — спросил Папирус и обернулся. Он решил, пришёл су-шеф. Но перед ним стояла понурая Андайн. — О. ПРИВЕТ, АНДАЙН! Я НУЖЕН ВНИЗУ! УЖЕ? Она мотнула головой, растрепав гриву рыжих с проседью волос. — Я присяду. — А. ДА. КОНЕЧНО. САДИСЬ. ДАВНО НЕ ВИДЕЛИСЬ! — Да, — натянуто улыбнулась она. Её губы дрогнули. — Давненько. Что-то тревожило старую знакомую, но Папирус не решался спросить, что; не так сразу. Санс всегда угадывал эмоцию собеседника, Папирус научился этому, и чутьё подсказывало: этот разговор ей необходим. Ему, впрочем, тоже. О её внезапности поговорить можно позже. Сначала они обсудили чудесную погоду. Так хорошо были видны звёзды, а какой ветер приятный! Идеальное время года! И ресторан замечательный, Папирус, ты заслужил это и даже больше! И ты, Андайн, чем бы не занималась, большая молодец! В последний раз они виделись на похоронах Фриск… Эту тему замолчали, отдав предпочтение дому, работе, жизни… — АЛЬФИС ВЫГЛЯДЕЛА ДОВОЛЬНОЙ СОБОЙ. ВЫ ПОМИРИЛИСЬ? — наконец спросил Папирус. — Да. Да… — ТЕБЕ ГРУСТНО. НЕ ЛЮБЛЮ, КОГДА ТЫ ГРУСТИШЬ. — О, Папс, брось! — Андайн улыбнулась снова, но так вымученно, так болезненно, что Папирус даже не попытался остановить свою руку, потянувшуюся обнять её. — Мы просто давно не виделись. Справимся как-нибудь, не переживай! Ей нужна была передышка, мне… Да и смог бы наш Метаттон без неё, да в этом мире?! Ты ж его знаешь, без сильной направляющей руки — никуда! Пропал бы где-нибудь, а мне его задницу вытаскивай! И… — Она чуть не вырвала кость из плеча. — Спасибо. — НЕ ЗА ЧТО! ОБРАЩАЙСЯ В ЛЮБОЕ УДОБНОЕ ДЛЯ ТЕБЯ ВРЕМЯ! Разговор продолжился. Гнетущее ощущение натужности происходящего сдавливало Папирусу душу и пробирало до костного мозга. Но завораживающе сильные мышцы Андайн, её смех, — Папирус давно его не слышал, — и похвала в адрес Ресторана успокоили его чувство подозрения. Они смеялись и говорили о ерунде. Санс был бы рад, будь он здесь. — Рада знать, что всё у тебя хорошо, Папс, — отсмеявшись, сказала Андайн. — А Санс где? Метаттон справлялся о его здоровье, а я сказала, что спрошу тебя при случае… Папирус резко замолчал. — Папс? — ОН НЕ ВНИЗУ. — Ох. Он так и не… Ему что-нибудь принести? Метаттон хотел его затискать, можешь передать. Я и сама не прочь! ВПРАВЛЕНИЕ КОСТЕЙ! Папирус поднял голову к небу, поднял руку с вытянутым указательным пальцем и выдохнул: — НАВЕРХУ. Андайн поняла не сразу, и только, когда звёздочка мелькнула на небе, тихо ахнула. — ОН ВСЕГДА ХОТЕЛ БЫТЬ НАВЕРХУ ЗДЕСЬ И ПОДМИГИВАТЬ ВСЕМ ЗДЕСЬ, А НЕ ТАМ. Папирус ожидал тишины в ответ. Он не хотел омрачнять настроение Андайн, он даже не забыл, что она здесь!.. Совсем запыхался… Но, рано или поздно, и она, и Альфис, и Метаттон должны были узнать. Санс рассыпался. Умер, на людском наречии. Долгое время он вёл свою обычную жизнь — то есть шутил и продуктивно проводил время, сопя на диване — и не давал повода усомниться в своём благополучии. Но тоска по Фриск сжирала его душу; люди это чувствуют, как монстры, заметил Папирус. И он был не в силах что-то предпринять, как бы не пытался и какую бы работу Сансу не предлагал, кого бы, способного помочь, не приводил. Папирус был рядом, когда глазницы Санса опустели и его тело превратилось в горстку пыли; негнущимися руками собирал останки в банку (а затем и в урну) и клал рядом с могилой Фриск. В тот же день заказал могильную плиту. И так и не решился кому-то рассказать о случившемся. а если моргают часто, значит, поражены и своим глазницам поверить не могут! главное — смотри, и смотри внимательно. они всегда рядом с нами, бро. Но Папирус верил в легенду о звёздах. Когда-то он пожелал: ХОЧУ, ЧТОБЫ САНС ЗА МНОЙ ПРИСМАТРИВАЛ — и так, каждую ночь, он это делал. Главное — смотреть. Андайн знала о звёздах чуточку больше и скрыла факт, что активно мигал на небе, медленно двигаясь на север, спутник. Она осторожно спросила: — Как это случилось? Ты помнишь? Почему не рассказывал?.. Если бы Папирус мог, он бы вздохнул перед тем, как начать. — ЭТО БЫЛА ИХ ГОДОВЩИНА. САНС ПОПРОСИЛ ПРИЕХАТЬ НА КЛАДБИЩЕ, А Я ВСПОМНИЛ, КАКИЕ МИЛЫЕ ТАМ БЕГАЛИ ЗАЙЧИКИ. СОВСЕМ КАК У НАС, В СНОУДИНЕ! — Голос Папируса дрогнул… — А САНС СКАЗАЛ, КРОЛИКИ УМИРАЮТ ОТ ТОСКИ ПО УМЕРШИМ… — …И его надбровные дуги печально опустились. — Я ПРИГОТОВИЛ САМЫЕ КРАСИВЫЕ ЦВЕТЫ. С МОЕЙ КЛУМБЫ! МЫ ПРИЕХАЛИ ТУДА И ОЧЕНЬ ДОЛГО СИДЕЛИ РЯДОМ С БЕДНЯГОЙ ФРИСКОМ. ВОЗЛОЖИЛИ ЦВЕТЫ. ВСПОМИНАЛИ, КАК ОН УПАЛ, КАК ЗАВЁЛ СЕМЬЮ, ДЕТЕЙ И КАК… КАК ЛЁГ. И УСНУЛ. НАСОВСЕМ. Я ПРЕДЛОЖИЛ САНСУ ПРИНЕСТИ ЧТО-НИБУДЬ ИЗ МАШИНЫ, ЧТО-ТО ПРИНАДЛЕЖАВШЕЕ ФРИСКУ, МОЖЕТ, ЛЮДИ РАДУЮТСЯ ЧЕМУ-ТО ПОСЛЕ СМЕРТИ? НО КОГДА Я ВЕРНУЛСЯ, САНСА УЖЕ НЕ БЫЛО, ХОТЯ ОН ОСТАВИЛ СВОЮ ОДЕЖДУ И ВЕЩИ. ЕГО ПОХИТИЛИ! ИЛИ ОН УБЕЖАЛ В ЛЕС! И КТО-ТО ПРОСЫПАЛ НА МОГИЛУ ФРИСКА БЕЛЫЙ ПЕСОК. А МЫ И НЕ ЗАМЕТИЛИ! Я СОБРАЛ ЕГО В БАНОЧКУ И ПОСТАВИЛ РЯДОМ, МОЖЕТ, КТО-ТО ПОТЕРЯЛ ИЛИ, НЕ ЗНАЮ. ПТИЧКА НЕВОСПИТАННАЯ, МОЖЕТ БЫТЬ, ПРОЛЕТАЛА… КАК ДУМАЕШЬ? Я ЕГО ЗАКОПАЛ РЯДЫШКОМ! И ПОСТАВИЛ ТАБЛИЧКУ НА СЛУЧАЙ, ЕСЛИ КТО-ТО БУДЕТ ИСКАТЬ! НО САНСА Я ТАК И НЕ НАШЁЛ, АНДАЙН. А ОН ОДИН, В ЛЕСУ, ТАМ ПОЛНО ДИКИХ ГОЛОДНЫХ ВОЛКОВ! А ОН ДЛЯ НИХ ЧИСТЫЙ ДЕЛИКАТЕС! ЕГО НЕТ УЖЕ МЕСЯЦ! — Выражение лица Папируса исказилось тревогой. — ПОЭТОМУ… ОН ТАМ, НАВЕРХУ. Губы Андайн растянулись в грустной, понимающей улыбке. Папирус был уверен: она всё поняла и не осуждает за подачу, а искренне сочувствует. Утирает слёзы, может быть; он не решался посмотреть на неё и почувствовал себя неловко, стиснутый её мощными руками. Пора было прощаться с Сансом (и как он не устал подмигивать?) и уходить с крыши. Час поздний, и хоть ночь тёплая, гостей пора отпустить домой; музыка в зале перетекла из бойкой и задорной в размеренный лаунж. — Папс, — просипела Андайн, когда они встали рядом с дверьми кухни. — Метаттон. — Я ВОЗЬМУ У НЕГО САМЫЙ БОЛЬШОЙ АВТОГРАФ В МОЕЙ ЖИЗНИ. ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ? — Не говори ему сейчас. Альфис ждёт на кухне, я думаю… — ДА, — согласился Папирус. — НАДЕЮСЬ, ОНА НЕ ПОТРЕВОЖИТ МОИ СПАГЕТТИ. ИМ НУЖЕН ПОКОЙ! — Не будем его расстраивать! — ТЫ ТАК ЗАБОТИШЬСЯ О МОИХ СПАГЕТТИ… Я ТРОНУТ. — Я… Да. Но и о Метаттоне не забудь! Банкет закончится, вот тогда и… И, как всегда происходит в подобных ситуациях, за их спинами вдруг вырос он, Метаттон, и нараспев встрял в беседу: — О-хо-хо, дорогуши, вот вы где! Боже, Андайн! Боже!!! Вот! Держи, умойся скорее! — Он сунул ей в лицо влажное полотенце. За столько лет Метаттон так и не научился двигаться не-энергично. — А я уж вас обыскался! Вас всех! Папи! — ПРОСТИ. Я ПЛОХОЙ ХОЗЯИН. — И чем это таким вы не хотите меня расстраивать? — продолжил он. — Этот вечер не для слёз, милые мои! Андайн и Папирус переглянулись. Гостей в зале осталось немного, большинство подтягивалось к выходу, и Папирусу следовало, подхватив колпак, их проводить. Андайн кивнула ему, а сама строго произнесла: — Санса мы нашли. Ты уверен, что сейчас хочешь с ним увидеться, а, задница? Папирус услышал звучное «Шеф!» от Эндрю, стянул колпак у него из рук и ринулся к выходу. За спиной послышалось железное «Да!» Журналисты, критики, местные чиновники — все пожимали Папирусу руки, лезли фотографироваться и желали удачи в бизнесе, — и никто не мог понять, почему из-за его спины доносятся воющие рыдания, да не кого-нибудь, а самого Метаттона, второй звезды вечера!

ⵈ━══════╗◊╔══════━ⵈ

Лучше поздно, чем, блядь, никогда. Я эту историю люблю несмотря ни на что и считаю своим долгом подарить ей эпилог. Она заслуживает этого.

—Господин Леговишько. 2019