Музыка ветров

      Ему снится Марико. Они в ее саду. Снова. Но сад умирает. Насекомые едят листья, гусеницы свернулись на растрескавшейся земле. Холодный аромат цветущих вишен наполняет пространство. С каждым вздохом он думает о яде и розовом цвете. Марико стоит под деревом гинко в центре сада, пряча руки в рукавах серебристого кимоно. — Любовь не умирает, — красиво изрекает она, — Умирают люди, но любовь — никогда.       Он мотает головой. — Не правда. Я все видел своими глазами. Она умерла, и любовь вместе с ней. — Это не любовь. Любовь не умирает, — безмятежно отвечает Марико. Она взмахивает руками, рукава сползают к локтям, показывается небольшой свиток. Она разворачивает его, цепляя костяшками пальцев. Элегантная красноватая вязь гласит: «Любовь не умирает, она становится чем-то иным». Он садится в кровати. Сердце бьется о внутреннюю сторону ребер. Шторы неплотно задернуты на единственном окне, и он видит яркий лунный свет в темном небе. — Всё умирает, — говорит он, отнимая руку от груди, — Я всё видел собственными глазами. Сотни раз.

***

      Яркий свет в ванной отражается от зеркала и слепит глаза. Он смывает рисунок с обоев, трещины в покрытом синим линолеумом полу, морщины на его лице. Его возраст проявляется с жесткой и застывшей ясностью, каждая кривая морщинка очерчена. Он чувствует себя уставшим и угасающим в этом испытывающем свете. Он мажет щеки кремом для бритья, и морщины исчезают. Он мог бы намазаться кремом с головой, разделить волосы на две половины и сделать вид, что….       Переливы музыки ветров заставляют его застыть на месте. Он смывает с пальцев крем и раздумывает меняться. — Рыжик, где тебя носило? — бормочет он, завинчивая кран, — Три дня прошло. — Я была занята. — Да ладно? — он включает горячую воду, — И что вытворяла? — То, что я умею лучше всего — рылась в вещах, в которые соваться не следовало.       Логан ждет, что она продолжит, после чего закрывает воду и берет лезвие. — Положи на место. — Что? — Этот станок, даже отсюда я вижу, что он тупой. Дай, лучше, я попробую. Крохотный огонек появляется у него под носом. Где-то внутри он должен был бы бояться, но вместо этого мужчина в зеркале удивлен. Он слишком хорошо знает пламя, которое не обжигает, слишком хорошо знает прикосновение больше похожее на ласку, чтобы обратить внимание на что-либо еще. — Джин? — Тшшшш…. Я никогда раньше этого не делала. Он наблюдает, как огонек съедает линию лишних волос. — Стой спокойно.       Его чувства обостряются от понимания ее близости. Он закрывает глаза, и она здесь, рядом, прикасается к нему, что-то шепчет до тех пор, пока каждый нерв не воспламеняется при звуках ее имени. Он, черт возьми, так невыносимо скучает, а она, скорее всего, думает о ком-то другом. — Нет, не думаю. Мне нельзя отвлекаться, — с ее словами пламя перемещается с губы на щеки. — Дорогая, не забудь горло. — Не переживай.        Узкая линия становится шире, превращаясь в отпечаток пальца, обводящий уголки его рта и волосы на щеках. Он хочет сказать, что позволил бы обрить себя налысо, если бы это означало, что она останется чуточку дольше. Он бы не оттолкнул ее от себя, но вдруг он вспоминает….       Давно назревающее противостояние. Метал под его кожей. Свист ветра в ушах, вдоль по шоссе. Ключи от съемного дома. Музыку ветров. — Я бы не оттолкнул тебя, — бормочет он. Вздох. — Зря ты так со Скоттом. Он не сделал ничего плохого, правда. — Конечно, расскажи мне. И ты счастлива сейчас в этом «хрен-знает-где»? — Логан, пожалуйста…. Он не виноват в этом, — огонек слизывает остатки крема, а затем исчезает, — Он виноват не во всем.       Ему нужен всего миг, чтобы уловить перемену в ее интонации. Ему не верится. — Любовь обманывает. — Ты, Джин? Это твоих рук дело? — Я лишь подтолкнула, — грустно произносит она, — Ради будущего. Ее исповедь обрушивается на него как каменный водопад. Негодование вскипает в венах. — То есть, ты подтолкнула Скотта к Эмме «ради будущего»? даааа…. Это, черт тебя дери, благородно, Джин. Не думал, что ты так корыстна. — Не смей меня судить, Логан! В том, что я сделала, нет ничего смешного. Да, я пожертвовала собой ради всех, но…. Стала воспоминанием.       Он ударяет по раковине. — Так вернись домой! Напомни им о себе! — А что если я не хочу?! Что если мне нравится там, наверху? Когда находишься за миллионы световых лет, Логан, вещи воспринимаются проще. Здесь, вверху, все эммы, бетси, мадлены не имеют значения! Я не могу вернуться к Скотту, и он не может воспринимать меня, как должное! И никому не больно. Ничему не больно. Я — неуязвима! — Ты долбанная брехуха, — отвечает он, — Иначе, не появлялась бы здесь! Тебе необходимо чувствовать! Джине необходимо чувствовать! — Ты тоже долбанный брехун, Логан. Я знаю, почему ты здесь, а не в Салеме. И знаю, почему ты зовешь меня. Но если у тебя нет яиц, чтобы произнести это вслух, то ты — такой же, как Ско… — Смотри сама, Джин, — почти рычит Логан, — Ты прекрасно знаешь мое к тебе отношение. Я никогда его от тебя не скрывал. И от него тоже. И единственный, кто прячется в Неверландии, или как ты это все там называешь, — это ты! И делаешь вид, что тебя не касается!       Он тут же сожалеет о сказанном, а повисшая в комнате тишина лишь усугубляет его положение. — Мне надо идти. — Джинни…. Прости. Мне жаль, — ему хочется сказать больше, но боль в горле не дает ответить. Он все еще не уверен, имеет ли право говорить многие вещи. — Всем жаль…. Он чувствует, как она исчезает. Остается лишь его отражение в зеркале и чувство вины.