***
И снова этот бесконечный коридор. Ноги сводит от усталости, с каждым вдохом легкие царапает новый поток колючего воздуха. Но остановиться нельзя — черное нечто, что преследует его, догонит, навалится, залезет в глотку своими когтистыми лапами. Останавливаться нельзя — еще немного, и Кай выберется из этого коридора. Кажется, он уже видит яркий свет вдалеке… Он рвется дальше, спотыкается, поднимается снова, но свет все не приближается. Как бы быстро он ни бежал, он не сдвигается с места, как на беговой дорожке. Безнадежно. Все безнадежно. Остается только двигаться вперед — черное нечто уже почти нагнало. Путь только один. Мимо проносятся тысячи дверей, он знает, за ними — спасение. Он ломится в них, пытается открыть, сломать, сделать что-нибудь, лишь бы сбежать от той черноты сзади, но ни одна из дверей не поддается. Сил больше нет, и от этого по телу разливается липкий страх. Совсем близко… Сердце стучит так громко, что его удары эхом отдаются от стен коридора. Еще ближе… Он уже чувствует смрадное дыхание у себя за спиной… — Это он, сэр! Вот, держите бинокль. — Осторожно, он может быть опасен. Его разбудили голоса. Один совсем молодой, еще только ломающийся. Другой — постарше. Хриплый и даже будто свистящий. — Да ну! Это же просто полудохлый пацан, наполовину засыпанный песком, сэр! — Поверь, я его знаю. Он та еще хитрая дрянь. Судя по звуку, говорящие находились на расстоянии полутора сотен метров. Но он все равно их отлично слышал. Странно? Да. Но он слишком устал, чтобы удивляться. — Думаете, он притворяется, сэр? — Возможно. Брать будем всем отрядом. Зови остальных, быстро! Его слух уловил звук удаляющихся шагов одного из собеседников. Другой, скорее всего, так и продолжал лежать на вершине одного из барханов, сжимая в руках бинокль. — Вот мы и встретились вновь, сучёнок… — прохрипел он. Несколько минут прошло в тишине, он слышал только стук своего сердца и свистящее дыхание человека вдалеке. Наконец — шаги. Осторожные, крадущиеся. Сколько человек? Десять… Еще три… Еще… Шестнадцать. Его окружают шестнадцать противников. Сдаться? Он безоружен, измождён. Сдаться было бы разумнее всего. Тем более, что смерть от пули будет быстрее, чем смерть от истощения. Противники заняли свои позиции. Они заключили его в кольцо. Бежать было решительно некуда. Раздались выстрелы. И тут время как будто стало резиновым: он отчетливо слышал медленно приближающийся свист каждого из снарядов: нет, то были не пули, не дробь — дротики. А значит, будут брать живым. А значит, спокойной и быстрой смерти он не дождётся. Тело среагировало само: взвилось вверх в самую последнюю секунду, так что все дротики воткнулись в землю, подняв клубы пыли. Затрудненная видимость — это было ему на руку. Стрелой метнуться к ближайшему противнику — хрусть — шея сломана. Пистолет (пусть он и стреляет только дротиками) в правую руку, нож — в левую. Теперь он был вооружен. Что же, он еще постоит за себя. Он не сдастся без боя.***
— Эй, мартышка! — Я же просила тебя не называть меня так, пап, — Хитоми скорчила недовольную физиономию, отчего стала действительно похожа на мартышку. — Ну-ка покажи, что ты рисуешь. Опять свои комиксы небось? Не для того я тебя живописи учил, чтобы… Толчок. Ослепительная вспышка света. А потом мир распался на куски, как будто она продула в одной из этих модных пиксельных инди-игр для телефона. А потом она оказалась здесь. Не открывая глаз, Хитоми дернула руками, проверяя, на месте ли ремни. Увы. — Эй, мартышка! — Я же просила не называть меня так… Стоп. Что? У изголовья стоял мальчишка лет четырнадцати на вид, долговязый, веснушчатый и светловолосый. — «Мартышка» звучит лучше, чем «Джессика Паркер», не так ли? — он весело подмигнул. — Хитоми. Меня зовут Хитоми. А ты кто? — Очень приятно, Хитоми. Я Альберт. Альберт протянул было девочке руку, но тут же смущённо убрал ее обратно в карман, заметив, что Хитоми прикована к койке. — О, да, насчет этого… — начал было он, но девочка перебила. — Пожалуйста, скажи, что принц Альберт пришел меня спасти от этих психов в белых халатах, — взмолилась Хитоми. Альберт был первым адекватным человеком, встреченным ею после пробуждения, и она не могла этим не воспользоваться. — Ну… Хм… Не совсем, — замялся мальчик. — Освободить я тебя не могу, потому что тут повсюду камеры. — Ясно, — раздосадованно буркнула Хитоми. — Тогда проваливай. Мальчик не двинулся с места, скорее, правда, ошарашенный её грубостью, чем из сострадания. Тем не менее, Хитоми решила предпринять еще одну попытку улучшить своё положение: — Ты можешь хоть что-то сделать? — Да. За этим я и пришёл. Я могу дать тебе пару советов. Соглашайся с ними во всем, но старайся вести себя естественно. Ни в коем случае не спорь. Отзывайся на Джессику Паркер. Если будешь играть по их правилам, совсем скоро они отправят тебя в школу, там у тебя хотя бы не будут связаны руки. Советы Альберта запутали её еще сильнее. — Постой, объясни мне… Дверь скрипнула, отворившись. На пороге появился доктор Роджерс. Он выглядел воодушевлённым. — Я вижу, ты уже успела пообщаться с Джимом? Ну как, воспоминания возвращаются? — Да, доктор, — Альберт поспешил ответить за Хитоми. — Мы как раз вспоминали наше общее детство в приюте Паркер, да, Джесси? Играй по их правилам. Соглашайся. Не спорь. — Э-ээ… Да, Джон, — Хитоми попыталась выдавить из себя улыбку. — Джим, — поправил ее доктор. — То есть Джим, да. Понимаете ли, воспоминания все еще путаются, — заметив недоверие в глазах доктора, девочка решила рискнуть. — Удивительно, как я могла забыть, как Джимми описался, а потом говорил всем, что пролил яблочный сок, и, чтобы доказать это, принялся облизывать «сок» с пола. Вот умора-то была! Роджерс довольно улыбнулся. «Джимми» покрылся неровным румянцем и отвернулся. Хитоми мысленно дала пять самой себе.***
Клетка, в которой он очнулся, была больше похожа на собачью конуру: в такой можно либо стоять на четвереньках, либо лежать в позе зародыша. Он выбрал последнее. Впрочем, никакого выбора-то у него и не было: любая попытка пошевелиться оборачивалась полным провалом. Тело его не слушалось. Совсем. Седативное? Параллизатор? Дротик… Как глупо: упасть на уже использованный дротик, споткнувшись о камень! Сил хватало разве что на то, чтобы открыть глаза. Похоже на военный лагерь: между песочного цвета шатров разруливали мужчины в защитной униформе. Те самые, с которыми он совсем недавно вступил в схватку и потерпел досадное поражение. Двое как раз приближались к клетке. — Я девок два месяца не видел, — пожаловался один и смачно харкнул. Совсем еще мальчишка, он хорохорился так, будто был опытным воякой. — Да потерпи ты, — отозвался второй, постарше. — Вот отработаем свое, и босс нас отправит в Оазис на пару дней. Там вволю накувыркаешься со своей Эллой. — Ох, Оазис! Если на Земле и есть рай, то он именно там. Не помню, чтобы до катастрофы видел таких умелых шлюх. «Безмозглые озабоченные животные», — пронеслось в голове у пленника. Люди в форме его раздражали, он сам не знал, отчего. — Эй, смотри, — солдат постарше ткнул пальцем в его сторону. — Это же тот самый, которого в Башню везут, допрашивать. — А он хорошенький. — Шутишь? Так не терпится запихнуть свой агрегат во что-нибудь живое, что парню готов присунуть? — А почему нет? Задница у него что надо, личико милое, кудряшки, как у Эллы. Если раком поставить, можно представить, что это она. Капитан перегородил им путь в клетку. — Вы двое — патрулировать периметр! — приказал он. Солдаты скрылись из виду. Несколько секунд капитан смотрел на него тяжелым и липким взглядом, а затем присел на корточки и оскалился, максимально приблизив своё лицо к лицу пленника. Теперь их разделяла только сетка клетки. — Вот мы с тобой и остались вдвоем, Каин Фаргус. Помнишь меня? Каин? Значит, вот как его зовут. — Помнишь? — повысил голос капитан. Каин не помнил. Каин молчал. — Это все случилось по твоей вине. Щелкнул замок. Капитан за волосы вытянул его из клетки и швырнул на песок лицом вниз. Тело все еще не слушалось: он не смог даже сгруппироваться: мешком картошки шлепнулся за землю, больно ударившись скулой о камень. — Мой друг умер по твоей вине. И его дети спросят меня, отплатил ли я их убийце? Знаешь, что я им скажу, Каин? Я скажу им, что делал это снова и снова. Снова и снова. Каин услышал, как звякнула пряжка на ремне, как зашуршали армейские брюки. Каин отлично понимал, какие действия должны последовать за этими звуками. Спастись не было ни единого шанса. Единственное, что ему оставалось — это смиренно и хладнокровно принимать свою судьбу, стараясь не потерять достоинство. «Стоять твёрдо даже в грязи», вспомнилась услышанная когда-то фраза. И все равно Каин вздрогнул, когда капитан грубо сдёрнул с него штаны и пинком развёл его ноги. — Не зажимайся, сучка. Давай, обслужи меня так, как ты бы обслуживал этого Нео. Кто такой Нео, Каин не знал; он не мог себя представить «обслуживающим» кого-либо. Каин зажмурился, почувствовав, как в него грубо запихнули сразу три пальца, растягивая неразработанный анус. — Узкий, как целка, — прохрипели сзади. Первое проникновение было болезненным. Каину показалось, что его разрывает напополам. Он попытался расслабиться, как бы унизительно это ни было. Насильник двигался резко, в рваном ритме, намеренно причиняя Каину боль. Впрочем, унижение длилось недолго. Всего через пару минут капитан толкнулся последний раз, а затем резко вышел из тела Каина. — Хорошая шлюха, — хмыкнул он, шлепая юношу по заднице. «Неужели это все?» — с надеждой подумал Каин, открывая наконец глаза. Не тут-то было. Его обступала толпа улюлюкающих разгоряченных парней. Странно, что он не услышал их раньше. — Ваша очередь, мальчики. Каин не знал, сколько это продолжалось. Они брали его всем отрядом, по двое, по трое. Он трогали его, избивали и пинали ногами. Те, кто поначалу осуждающе смотрел, позже присоединились сами, уверенные в том, что занимаются правильным, хорошим делом. Они пытаются проучить преступника, сломить его волю перед допросом в Белой башне. За все время Каин не проронил ни звука, будто был нем. Вовсе не сила воли помогла ему мужественно сдержать крики боли и слёзы, а уникальное умение абстрагироваться от ситуации, какой бы пугающей она ни была. Он лежал на песке, измученный, в ссадинах и синяках, измазанный в крови и в сперме, и улыбался, думая о том, как было бы здорово все же умереть тогда в пустыне, под аккомпанемент мерно завывающего ветра.