***
Темная каморка была нашпигована проводами по самое не хочу: они плющом змеились по стенам, переплетались на полу, подобно обширной корневой системе, и наконец сползались к черно-белым мониторам, полностью замостившим одну из стен. На мониторах муравьями копошились люди, занятые повседневными делами: кто-то переходил дорогу, кто-то резал огурцы, кто-то предавался страстной любви, не забыв при этом спрятаться под одеяло. На все это многообразие безучастно смотрел болезненно-худой юноша весьма экстравагантной наружности: ярко-красные волосы заплетены в косу, выбрит правый висок, в ушах тоннели, узорная татуировка покрывала все видимые участки тела, а о том, что и где было у него проколото, лучше и вовсе промолчать. В синеватом свете мониторов его и так светлая кожа казалась мертвенно бледной. На вытянутом лице зияли провалы глаз, белки которых были залиты черным, предавая юноше поразительное сходство с зомби. Юноша вразвалку сидел в кресле, закинув обутые в тяжеловесные сапоги ноги на письменный стол, и лениво закидывал в рот попкорн, со скукой пялясь в мониторы. Тишь да гладь. Полный штиль. Беспечность и спокойствие. Не тут-то было! — Чьё это, Руфус? Пинком открыв дверь, в комнату ворвался другой молодой человек. Он выглядел более заурядно: высокий, широкоплечий, светловолосый. А еще он крайне взволнованно сжимал в руках фуксиево-розовый девчачий блокнотик. Руфус прокрутился в кресле, сощурился от желтого света ламп накаливания, пролившегося в открытую дверь, и ответил нехотя: — Тут же написано. Некой Хитоми Баску. Если хочешь, могу пробить ее чип по базе, полюбуешься в онлайн-режиме, — парень застучал пальцами по клавиатуре. — Том, дружище, да ей всего тринадцать. Аккуратнее с этим. — Меня интересует не она, а ее блокнот. — Что там? Сопливые откровения пубертатной отроковицы? Душещипательные стихи о пятнах крови на детских трусиках в цветочек? Любовное письмо душу? Ода впервые обнаруженному клитору? А ты еще больший извращенец, чем я подозревал. — Прекрати, Бога ради. — Бога ради? Том, ты серьезно? Ты все еще веришь в Бога после всего, что произошло? Бога нет, и ты это прекрасно знаешь. Мы, люди, сами убили его. Вот, посмотри на этот монитор: испуганные, забитые, боящиеся проронить хоть слово. Пытающиеся скрыться от тревог за повседневной рутиной. Посмотри на эти приклеенные улыбки, дерганые жесты. И мы с тобой ничуть не лучше! Хоть мы и по ту сторону монитора, сами на мушке у Большого Брата. — Да послушай же ты! Она, эта девочка, она рисовала ЕГО. — Кого «ЕГО»? — передразнил Руфус, — Бога? Большого Брата? Этого бедолагу на правом верхнем мониторе? Только посмотри, как он старается совершить полноценный половой акт с этой блондиночкой, выбранной ему доктором. Ах, как старается, и все зря. Это Дик Мерфи, урожденный Мигель Франсуа; он гей. Подходящее имя ему тут дали, правда? У Дика dick не стоит. Вот умора-то, а? И Руфус залился гомерическим хохотом, настолько же искренним, насколько натуральным был цвет его волос. — Кая. Она рисовала Кая! — Кая, — с нескрываемым сарказмом ответил Руфус. — Прекрасно. Опять ты о нем. В этого твоего Кая я верю меньше, чем в богиню Кали, если честно. Хотя знаешь, у них есть кое-что общее: из-за веры в обоих страдали люди. Дану все еще помнишь? Рыженькая такая, сестра Риты. Она погибла по твоей ошибке. Из-за того, что ты слишком увлекся поисками своего мифического Кая. — Пошел ты к черту! — Томас что было сил стукнул кулаком по столу, отчего кружка, стоявшая на самом краю, сорвалась и разбилась вдребезги. Руфус и глазом не моргнул. — Да я же… — начал он было, но Том резко развернулся и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. — … не хотел тебя обидеть, — закончил парень в пустоту. В последнее время он слишком много пил, оттого был не сдержан и говорил всякую ерунду. Правду. По полу разливалась мутно-бурая жижа, резко пахнущая спиртом. Руфус было потянулся под стол за тряпкой, но его рука сама наткнулась на бутылку. «Так даже лучше», — подумал парень и отхлебнул большой глоток прямо из горла. Потом еще один. Когда бутылка опустела, взгляд Руфуса как назло упал на розовый блокнотик Хитоми, послуживший причиной их с Томом ссоры. От нечего делать парень принялся его листать. Рисунки, рисунки, рисунки… Немного текста, написанного неразборчивым корявым почерком — если бы Руфус не знал, что блокнот принадлежит девочке-подростку, он бы решил, что обладатель почерка только-только учится писать, притом с большой неохотой. Или чем-то укурен, или пишет во сне, или… Внимание Руфуса привлёк акварельный рисунок закатного неба. Оно переливалось от ярко-синего до пурпурно-красного, полукруг солнца выглядывал из-за кромки горизонта и подкрашивал облака в золотистый цвет, где-то вверху уже проклюнулись первые звезды. Руфус перевернул страницу: то же небо, но теперь рисунок будто бы распадался на части, это было похоже на сломанную мозаику. На следующем рисунке мозаика вновь собралась, но совершенно неверно: солнце вдруг загорелось в ночной темноте неба, в пурпурном зареве совсем затерялись звёзды, горизонт изломался и напоминал теперь пунктир, рассекавший рисунок по диагонали. Это было страшно. И страшно в первую очередь тем, что именно такую картину Руфус уже видел, видел за секунду до Катастрофы. Да, так все и было. Мир как будто распался на части, которые перемешались между собой, чтобы соединиться во что-то ошибочное и противоестественное, что-то совершенно непригодное для жизни. Видимо, девчонка тоже видела это. Да все они видели, вот только помалкивали. Другое дело, когда она успела это нарисовать? В самый момент Катастрофы? Чушь, ей бы не хватило времени. После? Решительно невозможно. Все это время ее розовый блокнотик был в камере хранения вместе с остальными личными вещами, а сама она была в заморозке вместе с остальными, ждущими своей очереди, чтобы проснуться в Нью-Вавилон-Сити. Руфус прогнал прочь тревожные мысли и перелистнул страницу. Впрочем, легче не стало, ведь с разворота на Руфуса хмуро смотрел черноволосый кудрявый парнишка, искусно нарисованный цветными карандашами. Он был именно таким, каким его описывал Томас: узкий ровный нос с высоким переносьем и чуть приподнятыми ноздрями, пронзительно-голубые миндалевидные глаза, обрамленные длинными черными ресницами, полупрозрачная кожа с редкими веснушками, сквозь которую кое-где просвечивали красные узоры сосудов, красиво очерченные губы (верхняя чуть выдается вперед), высокие скулы. «Эльф какой-то, — подумал Руфус, — если он действительно выглядит так, как на рисунке, то нет ничего удивительного в том, что Томас его так старательно ищет». Парень раздражённо перелистнул страницу. Опять он! Только теперь не один, а окруженный какими-то людьми в военной форме. Кажется, Кая собирались захватить в плен или что-то типа того. Ну и поделом засранцу! Что дальше? Слава Богу, не Кай. На развороте был нарисован человек в костюме палача, вот только топор был отброшен в сторону, а сам палач руками разрывал цепь. Жутковато, конечно, но тут хоть ясно, что нарисованное — не более чем плод воображения этой Хитоми. Чего нельзя было сказать о следующем рисунке. Город, накрытый куполом. Вокруг купола — темнота, мрак, извилистые разводы черной краски, напоминающие чудовищ. А под ним — синее безоблачное небо. По спине Руфуса пробежали мурашки. Как она узнала? Люди внутри пребывали в блаженном неведении, хоть и запуганные суровыми законами, они не знали самой страшной правды. Всё это было странно. Слишком странно. И что ему, Руфусу, делать теперь с этой находкой? Показать губернатору? Или доктору? Может, хотя бы поделиться с Томом? Покусав в задумчивости губы, парень принял самое верное, на его взгляд, решение — не делать ничего. Списать все совпадения на излишне бурную фантазию девчонки, захлопнуть блокнот с рисунками, и будь, что будет.***
«Кто я? Куда я иду? Зачем я здесь?» Ничего не видать вокруг, кроме барханов, простирающихся до самого горизонта. Ярко-оранжевый песок, ярко-голубое небо, ярко-белое солнце. Оглушительную тишину нарушает только шелест песка под ногами. Наверное, именно так выглядит Край Земли. Пустынный и молчаливый, напрочь лишенный признаков жизни. «Жарко. Хочется пить. Солнце палит нещадно». Вот уже третий день он бесцельно бредет по этой пустыне. Третий день без еды и без воды. Третий день он пытается вспомнить, как он тут оказался, но не может назвать даже своего имени. С каждым шагом идти все труднее: его ноги уже по колено в песке. Горячий воздух, кажется, царапает легкие изнутри. Перед глазами плывет; то ли от пота, то ли это воздух дрожит от жары. Наконец ноги его подкосились, и он, обессилев, рухнул на землю, подняв облако песчаной пыли. «Наверное, мне предначертано умереть здесь. Ветер, скорбно завывая, засыплет моё тело песком, пустыня перемолет меня своими исполинскими жерновами, уничтожив все следы моего существования». Так думал он, воспаленными глазами глядя на безразлично яркий диск солнца.