Альтер-эго

Флоран уже ушел за кулисы и, привалившись к стене, лениво размышлял. Наверняка, Мот бы сразу заметил, что что-то не так. Тревожных звоночков было предостаточно. И Флоран бы абсолютно точно их все разглядел и проанализировал, если бы хоть на секунду остановился, отдышался и подумал о своих странных отношениях. Но такой возможности у француза изначально не было и не предусматривалось. Шквал счастья, любви и постоянно осыпающихся с волос блесток однажды сбил его с ног и так и не позволил вынырнуть на поверхность. Микеле Локонте просто ворвался в его жизнь, сломал что-то в его голове и осветил все таким ярким светом, будто где-то в грудной клетке Флорана взорвалось солнце. И тот просто не замечал. Не хотел замечать. Списывал все на дурацкие случайности и собственную подозрительность, которая никак не могла угомониться и признать, что счастье по имени Микеле всегда будет рядом. Француз закрывал глаза и старательно уговаривал свой довольно сообразительный мозг не связывать воедино кусочки мозайки. Не хочет. Все ведь так потрясающе началось. Он заметил итальянца еще на прослушивании. Заметил и застыл, медленно, но неотвратимо осознавая, что попал. Итальянский мальчишка скакал по сцене, полностью выливаясь в музыку, а француз ловил брызги мелодии и сходил с ума. Что и как он пел сам, Мот не помнил, но, видимо, его зашкаливающие эмоции поразили продюсеров настолько, что его утвердили на одну из главных ролей. На роль соперника и врага того самого невероятного парня. То, что «мальчишка» старше его и намного, Флоран узнал гораздо позже. Он любовался, фантазировал и каждую репетицию дуэта продавал душу своему новоявленному божеству. Он катал на языке его имя и не решался сказать ничего важного. Микеле. И все. И попал. Но природная скромность и какое-никакое понимание рамок приличия и нормы, совершенно не позволяло французу не то, чтобы признаться, но даже и намекнуть на свои чувства. Как хорошо, что у Локонте и скромность, и рамки то ли совсем отсутствовали, то ли были настолько незаметными в его сиянии, что об их наличии никто и не подозревал. Итальянец просто зашел к Флорану в гримерку перед полным прогоном, посмотрел с какой-то томной задумчивостью на уже полностью переодетого и загримированного певца и предложил куда-нибудь сходить вместе. Полностью переодетого и загримированного. Ну почему Флоран не обратил внимания на эту деталь? Почему у него перед глазами плясали звездочки, а сам он смог только осоловело кивнуть. Встречаться тоже предложил Микеле и всего через неделю после похода «куда-нибудь». Предложил и подарил серебряную цепочку. А потом они пили вино, которое Мот в общем-то не любит. Целуются они сразу после выступления, только допевшие, в легком безумии от шквала оваций, спрятавшиеся от всех где-то в задних кулисах рядом с каким-то древним реквизитом. Флоран все еще в образе, все еще не стряхнул с себя выдуманную личность и властно прижимает Микеле к себе, терзает его губы одновременно презрительно-холодно и невыносимо страстно. Потом были черные, немного пафосные рубашки в подарок на какой-то праздник. И еще вино. Постоянный демонический полумрак, который Локонте вечно устраивал во время свиданий. Классическая музыка. Просьбы зачесывать челку, как на сцене, ведь «тебе же так идет, стилисты знают свое дело». Флоран не хотел замечать. Он и сам не без греха. Он постоянно называл Микеле мальчишкой, ничуть не смущаясь разницы в возрасте, обожал его наивные, немного вычурные фразы и мог бесконечно смотреть в густо подведенные глаза. Но у Мота было оправдание: итальянец никого не пускал под свою маску то ли Маленького принца, то ли Питера Пэна. Никого, даже человека, которому предложил встречаться. Человек и не лез, а любил то, что ему предлагали. Флоран окончательно признался себе, что любит Микеле. Вот только Микеле его не любил. И признаться себе в этом было куда сложнее. Почти невозможно было даже просто начать замечать. Точнее, не совсем не любит. А еще точнее, любит, но не совсем его. Микеле был влюблен в «Сальери». Вот он Мот, как на ладони, с его немного скромными привычками, гиковатыми рубашками и гитарой за плечами. Только не нужно все это его итальянцу. А нужен спокойный до изморози, горделивый, готический композитор. И от всего этого больно настолько, что хочется разрывать на себе кожу и вытягивать вены. Больно от всего. От того, что Микеле смотрит влюбленно. И от того, что не видит Флорана. Воздух резко загустел, превратился в куб с острыми краями и застрял в горле. В кулисы почти упал Локонте. - Ну, что, Сальериии, вы обещали мне сегодняшний вечер, - мурлыкает итальянец, кокетливо приглаживая растрепанные светлые волосы. - Вы правы, герр Моцарт, сегодня я собирался провести время с вами, - отвечает Флоран настолько равнодушно, насколько это позволяют остатки актерских способностей, еще не затоптанные отчаянно бьющимся сердцем. В глазах Микеле от этого показного холода начинают скакать лихорадочные огоньки. Он весь подбирается, словно кошка перед броском. Мот чувствует, как его мучительно хотят поцеловать и держатся из последних сил и только из-за людей вокруг. Нет, не его. «Сальери». Угадал. Проанализировал, собрал, понял. Молодец. Боль вальяжно разливается по телу. Флоран подчеркнуто-вежливо подает руку, выпрямляется до хруста и ведет Микеле в гримерку поддерживая светскую беседу со своим «Моцартом». Если любви смог добиться только «Сальери», то француз будет играть эту роль не только на сцене.