Я ненавижу тебя, Пак Чимин

Запредельно яркое, на грани вселенской дозволенности, солнце резало глаза сквозь закрытые веки. Оно наглым образом вырывало из сна, маячило разлетающимися в стороны занавесками и вполне ощутимо грозилось дикой головной болью. А еще какой-то прилипчивой, подкатывающей к горлу тошнотой, желающей во что бы то ни стало показать окружающим весь мой внутренний мир. А он, поверьте мне, был скуден, не ведавший и маковой росинки со вчерашнего утра. Горло почему-то нестерпимо жгло и несмотря на рвотные позывы, до одури хотелось пить. Я попыталась вспомнить события вчерашнего дня и потерпела постыдное поражение. Последнее, что я помнила, это был урок мистера Кима и врученные им конспекты, которые я должна была передать Тэхену. Что было после этого — тайна, покрытая мраком. Одно хорошо — я дома, в постели, а все остальное не важно: сегодня суббота, простуда пройдет, а конспекты я передам Тэхену днем. Не было ничего, что невозможно было исправить. Однако все мои планы и шаткое спокойствие развеялись едва я разлепила глаза. Невесомые голубые занавески, лениво покачивались от сквозняка, обрамляя панорамное окно, с видом на город, дразня тянущиеся к окну золотистые ирисы. Начищенная до блеска деревянная мебель поражала своей роскошью, замысловатыми вензелями переплетаясь с картинными рамками покоившихся на стенах натюрмортов и пейзажей давно затерянных мест. Шорох позабытой на столе газеты, слабый аромат остывшего кофе и забивающий ноздри такой знакомый, родной запах, окутывающий с ног до головы на скользкой, шелковой постели. Кругом царило спокойствие, безмятежность и праздность светской жизни. И если бы рай существовал, то он определенно выглядел так же. В какой-то момент, мне и вправду стало казаться, что я умерла. Однако, вспомнив все мое везение за последнее время, и мысленно подсчитав все черные и белые полосы, я осознала, что карма это нечто очень сложное, а боги там наверху — бессердечные свиньи. Кое-как пересилив головную боль, я со скоростью улитки, встала с кровати, попутно осматривая свою одежду. На мне все так же болталась мятая, школьная форма, слегка влажная и пахнущая чем-то непонятным. Я снова попыталась вспомнить вчерашний день. Кажется, тогда шел дождь, что вполне оправдывало плачевное состояние одежды, но никоим образом не оправдывало нахождение в чужом доме. Сперва я подумала, что пробралась сюда через окно, но последний этаж заставил меня отмести эту идею. Из этого следовало, что меня впустили добровольно, вот только знакомых с такими шикарными апартаментами в Ильсане у меня не было. Джин, конечно, тоже жил в многоэтажке в центре города, но я не припомню, чтобы он в ближайшем будущем собирался делать ремонт. Возможные повороты сюжета приходили в голову сами собой — а что если я упала, потеряла сознание и меня спас какой-то добрый человек? Хотелось бы верить. Это было все же лучше мысли о маньяке-извращенце. И все же не так далеко от истины… Собравшись с силами, вздохнув и кое-как пригладив непослушные волосы, я бесшумно вышла из комнаты, так же бесшумно прикрывая за собой дверь. Просторный зал, обставленный диванами и креслами встретил холодно, недружелюбно шикая суровыми ликами с картин. Их надменные взгляды пугали, сверлили спину и подгоняли прочь, к единственной двери, которая вела в наполненную солнечным светом и пахучими цветами столовую, из которой доносился чудеснейший аромат еды. Живот жалобно скрутило, и он завыл так, как подобает завывать одиноким морским китам — слишком громко и совершено неподобающе. На длинном, укрытом скатертью столе пестрело буйство красок и форм, созданных шеф-поваром съедобных творений. Здесь было все, чего только могла пожелать голодная душа. Все и даже больше, одним своим видом будоража разгоряченное воображение. От увиденного текли слюнки, которые приходилось восхищенно глотать, да так громко, что в миг стало стыдно, однако глаз отвести по-прежнему было невозможно. Я бы так и стояла там, изумленно наблюдая за всем этим фуршетом из яств, если бы не надменный смешок и голос, пробирающий до ледяных мурашек. — Если бы я тебя не знал, то подумал, что ты вышла из леса. Тихий шорох книжных странниц, отчужденный скучающий лик и возведенная меж всеми стена хладнокровия. Безразличие и презрение в каждом взгляде, в каждом насмешливом жесте, приправленное напускным дружелюбием. Истинный волк в овечьей шкуре, вывернутой на изнанку собственных чувств. Пак Чимин сидел прямо напротив меня, ковыряя вилкой ни в чем не повинный блин. В миг в комнате стало душно, а к горлу подкатил кисловатый ком. Все слова застряли тоже где-то там, прямо поперек глотки. Встали, перекрыли кислород и душат, заставляя сердце биться сильнее. Мысль о маньяке-извращенце перестала казаться такой уж абсурдной. — Можешь присесть, я не кусаюсь, Красная Шапочка. Искривленная ухмылка, холодный, хоть и заинтересованный взгляд. Удивительная игра гостеприимного хозяина. — С чего это я Красная Шапочка? — только и нашла что буркнуть я, бережно опускаясь на обвитый синим бархатом стул. Я невольно ощущала себя Алисой на безумной чайной вечеринке, восседая за длинным, кажущимся бесконечным столом, укрытым кучей тарелок и чашек с напитками, украшенный ирисами и тюльпанами, и белоснежными восковыми свечами. А там, во главе стола, наблюдал за всем ухмыляющийся Безумный Шляпник, с самого утра начиная осыпать меня неловкими замечаниями, аналогиями понятными лишь ему одному. В какой-то момент мне даже стало казаться, что он вот-вот задаст вопрос про сходство письменного стола и ворона, а где-то среди ирисов обязательно должны будут показаться заячьи уши. Однако, этого не произошло. Изогнув одну бровь, он слегка наклонил голову набок, взглядом указывая на красный рюкзак в углу комнаты. — Потому что Красный Рюкзак звучит не так поэтично, — пожимая плечами, пояснил он. — Можно подумать ты похож на волка, — фыркнула я, опуская глаза. В комнате повисло неловкое молчание. — Ешь, замухрышка, все равно эту еду потом выкинут, — небрежно обронил он, перелистывая страницу. Лукавил или говорил правду? Разобрать было невозможно и все же все это выглядело неимоверным расточительством. — У меня, между прочим, имя есть, — выглядевший слегка подгоревшим блин оказался вовсе даже ничего, особенно с апельсиновым, солнечным джемом. — Плевать, — отмахнулся, как от мухи, Чимин, — Быстрее ешь и уходи. Я не желаю тратить на тебя и гостеприимные любезности свой выходной. С твоим появлением в мою жизнь ворвались одни неудачи. — Тоже самое могу сказать и о тебе, — смертельная обида болью залегла меж ребрами, там, где все еще билось доверчивое сердце, — Я никогда не прощу тебе того, что ты сделал с Тэхеном. — Мне все равно, — холодно произнес он, закрывая книгу, — Доедай и проваливай. Я сжала кулаки, подавив нахлынувшие на глаза слезы. И снова этот унизительный, ничего не оправдывающий взгляд. — Почему я нахожусь у тебя дома? — голос дрогнул, но не выдал скопившихся страданий. Хрипотца скрыла истинные чувства. Пак посмотрел на меня с любопытством. Так иногда смотрит кошка на огрызающуюся в углу мышь. Ей некуда бежать, но она все равно защищается, зная, что уже не спастись. — Я нашел тебя на полу заброшенной станции — грязную, замерзшую и обреченную, — только и сказал он, покидая насиженное место, — Ты должна сказать мне спасибо. Недостающий пазл воспоминаний занял свое место, но картинка по-прежнему не складывалась. Не хватало важных деталей, однако Пак не спешил делиться ими. Часы на каминной полке намекали о скорейшем уходе. Поклонившись и неловко поблагодарив за завтрак, я спешно направилась к выходу, на ходу натягивая рюкзак и кеды. Наблюдавший за этим Чимин явно скучал, а его мысли занимало нечто, что ускользало от всеобщего внимания. Тот самый миг, когда Пак на мгновение терял воссозданную собой маску. — Спасибо, — вновь поклонившись, пролепетала я, чувствуя себя полной, беспросветной дурочкой, — что спас меня. — Проболтаешься хоть кому-нибудь об этом, — взгляд задумчивых глаз вмиг почернел, обращаясь в блестящий оникс, — и я тут же превращу твою жизнь в ад. — Ты уже достаточно постарался для этого. Чимин низко зарычал, раздувая ноздри, взбешенный такой наглостью в его доме, месте, где должны играть только по его правилам. Благодарность обратилась в колкую заметку. Временное перемирие разразилось новой войной на пылающем пепелище принципов и гордыни. — Убирайся! — змеиный шепот, возведенная в воздухе для удара рука и звонок в дверь, заставший нас врасплох. С удивлением заглянув в дверной глазок, Чимин беззвучно выругался, мгновенно хватает меня за руку и ведет вглубь квартиры, к огромному, платяному шкафу. Отворив дверцу, он запихнул меня внутрь и посмотрел так, как смотрел бы на нашкодившего пса, изорвавшего любимую, дорогую футболку. — Сиди тихо, — приказал он, захлопывая дверь. Сердце громко загрохотало в груди, не в силах усидеть на месте. Скукожившись, я обреченно обняла рюкзак, надеясь, что кто-то всего на всего ошибся дверью. Ошибся и уйдет, поняв свою ошибку. Сердце пропустило удар. В квартире послышались новые шаги…