Я ненавижу тебя, Пак Чимин

      Сильный ветер трепал волосы, размазывая по щекам текущие ручьем слезы и тушь, так неудачно подобранную для этих времен. Утирая разбухший нос грязным рукавом, я нетвердой походкой брела по улице, даже не думая обходить лужи.       Ботинки с громким хлюпаньем проваливались под воду, и она, заполняя их, неприятно холодила ступни, немного отрезвляла, помогала думать. Проходящие мимо люди странно косились в мою сторону, однако продолжали сторониться, разбредаясь по своим делам. И правильно.       Кому какое дело до непутевой замухрышки?       На урок миссис Квон я так и не попала. Видимо, в этом году я сдам физкультуру далеко не с первого раза. Впрочем, список ее любимчиков всегда пустовал, будто она презирала способности всех учащихся в этой школе. Кроме, разумеется, Пака. Такой же сволочи, как и она сама.       Говорят, старших надо уважать и отзываться о них хорошо. Но к черту приличия, если сам этот человек не многим умнее колченогой табуретки!       Я гневно пнула носком кеда выброшенную кем-то бутылку на тротуар, представив ее учителем Квоном, и она, жалобно прозвенев по камням, укатилась куда-то в кусты.       На душе стало немного легче. Жаль только с настоящей миссис Квон нельзя проделать то же самое…       Ветер усилился. Уличные декорации со скоростью улитки сменялись одна за другой, а я вскоре почувствовала, что продрогла, промокнув до нитки. Однако это не шло ни в какое сравнение с тем что творилось у меня на душе. Грязь на ботинках будто проникла в тело, впиталась через кожу, разносясь по венам, вызывая отвращение в каждой клеточке, в каждом оскверненном Паком сантиметре плоти. Мне хотелось кричать, драть кожу до кровоточащих ран, безжалостно вырывать ее с мясом, лишь бы больше не чувствовать его скалящееся дыхание на шее, притворную нежность, расползающуюся синими кляксами на бледном пергаменте кожи, и пальцы, настойчиво скользящие по самому сокровенному.       Я тихо взвыла, искусывая губы в кровь. Почему, почему именно он стал тем, кто прикоснулся к запретному, а, поиздевавшись вволю, бросил, втоптал в грязь, размазал бьющееся сердце по ребрам, подобно маслу на утреннем тосте? Почему Тэхен не опередил его, поддавшись первобытным инстинктам и давно испытываемому соблазну в смущении прикрытых дверей?       Почему мое тело так бурно среагировало на прикосновения Чимина?       А ведь оно желало его, вопреки всем протестам, вопило, прогибаясь под влажным дыханием, испускало предательские вздохи под сильными, грубыми руками. А кровь бурлила ему в такт, подыгрывала, затуманивая разум и пьянила бьющееся в экстазе сердце. Раз-два-три, пропуская стук с каждым новым грубым словом, с каждым расцветающим на плоти синяком, выскабливая льющиеся то ли от боли, то ли от досады слезы.       Пак Чимин был болезнью, новым, неподдающимся никакой логике личным сортом героина. Безумием, плотно обосновавшимся в черепной коробке. Мразью, которую хотелось сбросить с Олимпа, носком начищенного до блеска ботинка втаптывая его в грязь.       Утерев разбухший нос, я свернула на безлюдную улочку, сливаясь с непримечательными декорациями второсортных забегаловок и круглосуточных магазинов. Вывески ярко светились, и владельцы заведений таким образом рассчитывали заманить как можно больше клиентов. Однако сегодня им нечего было ловить. Запах свежей выпечки смешался с запахом улиц и дождя, дразня пустой желудок.       Порывшись в кармане, я пришла к неутешительному выводу — денег нет. После того инцидента мать перестала давать карманные деньги, а я и не просила, с вечера заготавливая себе скудный обед. Все же лучше, чем питаться в школьной столовой. Однако теперь мне приходилось не только добираться в школу пешком, но и отказывать себе в таких мелочах, как, например булочка или шоколадное молоко.       На душе вновь стало тоскливо. Будь отец жив, он бы поддержал меня, утешил, прижимая к груди, и мать не была бы такой, какой она стала после его преждевременного ухода.       Не свихнулась бы от горя, закрываясь ото всех, даже от собственной, родной дочери.       И вновь очередной поворот, а за ним еще один. Бетонные ограждения, железная дорога и слабый свет фонарей.       Вечерело.       Окоченевшие от холода ноги воспротивились, отказываясь идти дальше и мне ничего не оставалось, как опуститься на пол заброшенной остановки, чудом освещаемой едва горевшей лампой. Отчаяние, тоска, одиночество и смертельная усталость свинцовой тяжестью навалились на плечи, поставив жирную точку в конце моего пути.       Стоп, баста, конечная станция на которую никогда не прибудет долгожданный поезд.       Уткнув лицо в ничего не чувствующие ноги, я, сонно моргнув, ощутила ласковое прикосновение Морфея. Он звал меня, убаюкивая безмятежным пением дождя, гладил по спутанным волосам обжигающими ветрами и обещал, что завтра все будет по-другому. Завтра, которое, быть может, не наступит никогда.       Я замерзну до смерти, уснув навсегда.       Внезапно захотелось всхлипнуть, пожалеть себя и закричать на весь мир о какой-то там справедливости. Но на деле не было ни сил, ни слез, ни пылающего в груди желания.       Мир померк, утрачивая яркие краски.       А как же те, кто будет оплакивать меня? Может быть безразличная мать? Или мертвый отец? Тетушка, не присылающая даже открытки на день рождения? Или, быть может, Чимин, мечтающий унизить меня еще раз?       А как же Тэхен?       И тут из глаз хлынули горькие слезы.       Тэхен умный, Тэхен все поймет. Он больше не будет страдать от побоев и обид, бесконечных унижений и титула замухрышкиной собачонки. Он еще найдет свое счастье, когда поймет, что я была для него лишь обузой.       Холодно. Безумно холодно, но на душе внезапно становится легко, а в голове ясно, как в беззаботный летний день. Ветер уже не кажется таким сильным, а капли больше не издают звуков.       Свет надо мной угас, сменяясь всепоглощающим мраком. И лишь размокшие от дождя конспекты еще едва слышно шуршали, разносимые по усталым отголоскам сознания.       Для кого они предназначались? Неважно.       Теперь уже ничего не важно…       Никто никого не спасет…