Будешь моей тюремной женой?

Женя открыл глаза и в темноте, не вставая с кровати, долго не мог понять, где он. Дыхание сбилось, челка прилипла ко лбу. Давно ему не снился тот день. Но юноша, очнувшись, тут же отпустил страх, откинул одеяло, чтобы не было так жарко, зарылся рукой в волосы и тяжело вздохнул. Прошло полгода с того страшного дня, и он все это время держался молодцом. Пережитое притупило в нем чувства. Парень, в общем-то, даже и не вспоминал о том, но подсознание во сне часто играло с ним злую шутку, напоминало: так просто от этого всего не уйти. Прозвенел будильник, Евгений спустил ноги с кровати, отодвинул штору и долго смотрел в темное окно — небо только начинало алеть. Психотерапевт советовал Евгению придерживаться распорядка дня — это будет его страховкой от перспективы проводить все время в кровати. Не то чтобы Жене хотелось лениться и нежиться весь день под одеялом в своей комнате… Проблема в том, что ему вообще ничего не хотелось. Он одинаково себя чувствовал и гуляя по парку, и сидя дома. С партнером он не общался уже больше месяца. Когда закончился Женин срок, Васек сам настоял, чтобы юноша попробовал пожить один, исследовал свои чувства, понял, что ему нужно. Евгений сомневался, что в этом была необходимость, но под напором согласился, а выйдя на свободу — не поверил своему изменению. Парень ощущал себя лишним в этом мире, но при этом не скучал по Ваську, который в тюрьме заменял ему весь этот мир. Что-то в нем сломалось. Он не чувствовал вкуса еды, не интересовался мыслями других людей и даже не хотел разбираться в своих. На сеансах психотерапии юноша связывал свое депрессивное расстройство с произошедшим нападением. Со временем они вместе со специалистом пришли к выводу: подобная ассоциация установилась в его голове под воздействием других людей, внушавших ему, что пережитое просто не могло не оставить в его психике глубокого следа — такого же, как на его левой руке. Об этом же свидетельствовало, что непосредственно сразу после происшествия Евгений чувствовал себя живым: он смотрел на произошедшее с юмором, не терял веры в лучшее и любил. Любил так сильно, как никогда раньше, — полностью осознав для себя, что Васька он будет любить даже убийцей, кем угодно… После они провели вдвоем еще несколько месяцев вплоть до того момента, когда годовой Женин срок подошел к концу. И все это время юноша жил: улыбался, проявлял интерес, чувствовал. Но потом, как только он вышел из зоны свободным человеком с запачканным отметкой паспортом, — в голове у Евгения что-то щелкнуло. Может быть, он слишком отвык от родителей, которые все еще смотрели на него как на ребенка, отказываясь замечать, что он вернулся мужчиной? Или внутренний конфликт возбуждала домашняя обстановка, ставшая ему чужой? Или ежесекундная обязанность распоряжаться собой? Что ему сейчас сделать: поесть, выйти в магазин, устроиться на работу, пойти учиться? Выбор не пугает, он просто не влечет. Родители говорили есть — и он ел, говорили спать — и он ложился, наняли ему психиатра — и он ходил к нему. Тюрьма научила его подчиняться и не видеть в этом чего-то зазорного. Так проще. Ты просто делаешь, что прикажут, и никакой ответственности. — Евгений, а до тюрьмы вы учились где-то? Женя смотрел в окно. Он вообще теперь поднимал глаза на людей, только когда замечал, что тем очень важен зрительный контакт. Психотерапевт давил на профиль его лица внимательным взглядом в надежде заметить хоть тень эмоций в движениях век. — Да. Информационные технологии. Институт. — Вам нравилось это тогда? — Сейчас думаю, что нет. Тогда не задумывался. — Вы имеете в виду, что сейчас вас это не привлекает или что только сейчас вы поняли, что тогда ваш выбор профессии был ошибкой? — Второе, но не совсем. Это не ошибка — это путь, исхоженный всеми. Это откос и спокойствие родителей, отсрочка от взрослой жизни. Я, наверное, понял, что вы хотите уточнить. Я, бывает, думаю о том, как это было, когда мне что-то нравилось. Анализирую, сравниваю… Я помню, что на парах хотелось спать, а в тюрьме в швейной мастерской — хотелось делать свою работу лучше других. Мне сложно об этом думать, слишком абстрактно. Трудно поверить, что я раньше мог смеяться. Мне все время кажется, что это был другой человек, а теперь почему-то я на его месте и мне нужно что-то с этим делать. — Значит, вы сами все-таки чувствуете необходимость решать ситуацию? Женя медленно повернул голову и встретился тусклым взглядом с сиявшими за круглыми очками глазами молодого специалиста. — Знаете анекдот про врача и ветеринара? — сухо спросил Евгений, не вкладывая в реплику интонации вопроса. — Что? — улыбнулся психиатр. — Приходит ветеринар к врачу на прием, а тот его спрашивает: «На что жалуетесь?» А ветеринар в ответ: «Так каждый дурак сможет». Специалист посмотрел на юношу даже испуганно, затем запрыгал уголок его рта — он обиженно опустил глаза и пропустил прямой взгляд пациента. Женя вдруг начал чувствовать раздражение — единственное чувство, которое время от времени посещало его. Ему показалось, что психиатр попался ему слишком неопытный, излишне тактичный (на контрасте с тюрьмой фальшивая вежливость вызывала отвращение у юноши), поэтому он решил его проверить. А возможно — он проверял себя, в состоянии ли он разгадать чужие мысли. Сделал ли специалист какие-то выводы из его этой выходки или просто обиделся? Женя прикусил губу — врач молчал, видимо, все-таки анализировал, а не просто дулся. Юноша легонько улыбнулся — быстрая мысль сверкнула в его голове, раз он начал, стоит продолжить исследования себя и другого. Быть может, это таблетки начали действовать, откуда мотивация? Что же, не стоит слишком долго думать — иначе порыв уйдет. Евгений поднялся и сделал шаг к психиатру. Тот вжался в кресло, на котором сидел, во все глаза смотря на парня. «Он боится меня?.. Чего он от меня ждет?.. А если такое?» — неспешно думал Евгений. Вдруг он оседлал колени молодого мужчины — скорее даже такого же юноши, только в этом году закончившего магистратуру, — и поцеловал — мокро, грязно. Отстранил лицо, сидя на нем, долго смотрел в ошарашенные глаза. — В ответ на ваш вопрос о том, как я понимаю, что нужно что-то менять, если мне ничего не хочется… Я это понимаю логически: быть человеком проще, пустота утомляет. К тому же рационально такое существование ни к чему не ведет, либо ведет к чему-то отрицательному. Вы ведь видите во мне социопата? Я тоже его в себе нащупываю, доктор, вы молодец, — юноша умелым движением погладил его бедро и скользнул по внутренней его стороне, — психиатр дернулся, но не убрал его руки. — Проблема в том, что я потерял мерило хорошего. Я сейчас осознаю, что делаю что-то плохое, но только по памяти… Я просто помню, что когда-то я считал домогательства неправильными. Но я не чувствую этого сейчас… И эта потеря понимания, что такое чувства — твои или другого человека, — может привести к страшному. Я могу стать тем человеком, каких я всегда презирал. Понимаете? Врач раскрыл губы, но не смог выговорить что-либо, закивал головой и, поправив очки, спрятал взгляд за толстыми линзами. На его руке блеснуло обручальное кольцо. Евгений вспомнил, что Антон тоже носил кольцо и вдруг нервно улыбнулся, встал с мужчины, попятился. — Думаю, хватит на сегодня, вы устали, — Женя смотрел в пустоту и продолжал улыбаться, глаза его бегали, он думал. — Из-вините. Я просто сделал это, чтобы исследовать себя и выбрал вас жертвой, потому что вам вроде платят за мое исследование. Не грублю. Или грубо? Ладно, до завтра. Оставшись один, психиатр снял очки, протер губы и взялся за голову. У него не получалось. Это все — не его? Женя знал, что срок его испытания заканчивается, но не был готов действовать. Логичным казалось поступить так, как он поступил бы до отмирания чувств... Но добавить к этому кое-что... Что может помочь исправить ситуацию — то, что он настрого запретил делать самому Ваську. Сверяясь с картой в телефоне, Евгений прибыл на место — десятое от дороги дерево в городском парке. Осмотревшись, он вытащил из дупла тяжелый сверток. Стоило уйти с места закладки сразу, но он не удержался, развернул упаковку, попробовал предмет в руке — пистолет был тяжелый и холодный, навевал чувство спокойствия и — силы.