Будешь моей тюремной женой?

После ужина Женя долго ждал от Васька рассказа о его жизни — он вроде бы пообещал, но ушел курить и вернулся только спустя полчаса. Он уже не был таким веселым. Сев рядом с парнем на кровати, мужчина вдруг поднялся и, поставив стул напротив, опустился на него. Евгений поджал под себя ногу, а руками обхватил колено другой. Устроившись удобнее, он подложил подушку под спину и кивнул, глядя прямо в глаза зеку. Тот наклонил голову и начал, редко встречаясь с ним взглядом, погрузившись в себя, говоря эмоционально, но тихо, сильно меняясь в лице, словно вновь переживая те события. В его рассказе было много ярких деталей и ясно был намечен общий вектор его жизни, но при этом почти полностью отсутствовала какая-то средняя наполняющая: Женя узнавал сокровеннейшие желания Васька, вещи, которыми обычно люди не делятся вовсе, давние обиды и причины удивления; ему открылись главные его приоритеты, цели, он стал свидетелем их изменений на разных этапах; но напрочь не видел чего-то промежуточного между двумя этими информационными нишами. Васек рассказывал ему о колких мелочах и грандиозных планах, но опускал фоны, рисовал портреты лишь самых важных людей. Упускал родственников, учебу. Скорее он даже не хотел объяснить Жене, какой его жизнь была до тюрьмы, или вызвать у него сострадание — он просто вспоминал о том, что мучило его. Вспоминал для себя и хотел поделиться этим с близким человеком и, возможно, впустить в свой мир, чтобы дать храбрость — в ответ впустить в свой. — Мы молодые тогда были. Я техникум кончал. А с ней мы с детства друзья. Ну я и сказал, что люблю, а почему не сказать — все к этому же идет? Она правда в институт уехала поступать. На педагогический. Поступила. Я тогда удивился — вроде расстроиться должен, а я как-то наоборот успокоился. Сказала — через четыре года вернется, тогда посмотрим. Вернулась, а я все как-то не готов был смотреть… Перегорел что ли… Но родители давили: мол, двадцать четыре года, времена сейчас переломные, черт знает что в стране, женитесь, потом хуже будет. У нас понимаешь… Провинциальный сибирский городок. Не деревня, конечно, но жить успевать надо. Да и перспектив мало: работай на производстве и расти потомство. Ждать до тридцати-сорока, когда станешь бизнесменом, чтобы хорошо обеспечивать своих детишек — такого никто не ждал… Да и родители у меня такие — надо чтоб глава семьи был и поскорее, молодость уже вроде отгулял, важно момент не упустить, а то потом так в загул уйдет, что и не вытащить. Но я не собирался жениться. Она хорошая. Строгая, умная, настоящая воспитательница, хоть и преподает английский язык. С ней было хорошо, но как с другом. — Ты спал с ней? — Да, конечно… Я вначале не позволял себе думать о парнях… Я как бы хотел, но останавливал себя. В этом плане с ней бывало и хорошо, но получалось по-разному… Когда она брала инициативу в свои руки мне непременно нравилось. Но ее это смущало, она была вся такая «правильная», ей важно было, чтобы я доминировал. Эх… Я даже однажды просил ее использовать свои пальцы… До сих пор вспоминаю ее лицо в тот момент — тонкие темные брови изогнуты, а приоткрытый рот искривлен отвращением, красные губы обнажили сжатые зубы. А я ведь правда подумывал, что она может согласиться на страпон… Это было очень наивно и рискованно с моей стороны. Я жалко выглядел, возбужденный, прося взять меня пальцами. Мы никогда не заговаривали об этом, но я знал — она это на всю жизнь запомнила и… жутко испугалась, что у ее парня такие странные желания. Для нее всегда главным было: что люди подумают. Я всегда удивлялся, как она сочетала в себе такой тонкий ум и совковое ханжество! — Постой, то есть тебя самого такие желания не смущали? — Смущали, но это на первых порах. Ну, когда я с ней заигрывал тогда, — тогда я уже все про себя знал, но не хотел до конца этому поддаваться. Я уже посматривал гейскую порнушку, но был уверен, что удержу себя в узде и останусь с женщиной, о реальном однополом сексе я тогда и не задумывался. Но все быстро менялось… Росло с каждым днем, а потом я вдруг понял, что больше не могу… Мне перестало с ней нравится, а порнуха надоела. Я ездил в областной город, в гей-клуб… Но сначала только приглядывался. Как сейчас помню: в первый раз приехал, мялся-мялся у порога, пыхтел на холоде. Потом охранник мне махнул рукой: мол, не стесняйся. Но я так и не зашел — развернулся и зашагал назад к собаке, проклиная себя. Но на следующие выходные я все же зашел. Было мало людей, клубешник потрепанный такой, чисто частное место, стены облезлые, но атмосфера домашняя, а в ней чужого человека быстро замечают. Но меня заметили любезно и окружили вниманием. Я сначала не реагировал, только раздражался, затем выпил, расслабился, немного пофлиртовал. В этом была своя прелесть. Пьяный сосался при всех. Незабываемые ощущения, но тебе уж точно знакомые: целуешь, а про себя повторяешь «почему так? Почему не могу иначе». Женя улыбнулся, посмотрев в сторону. Он действительно начинал чувствовать большее единство с мужчиной, поняв, что тот испытывал то же самое. — Но правда к нему я не поехал. Угнал домой на утренней собаке. Уснул, пока ехал, сперли барсетку, но слава богу — деньги я все пропил, как знал! После каждые выходные туда гонял. Два часа — и ты в другом мире. В нулевых уже гей-клубы во всю пестрили. На следующий раз все же переспал с парнем. Но был слишком пьяный, чтобы хоть что-то запомнить… Это позор, к слову, напрочь не помню свой первый раз! Второй тоже смутно… Я исправно глушил чувство отвращения к себе водярой. После пяти рюмок его уже вытесняло отвращение к ней, беленькой. Потихоньку я стал привыкать, расслабляться, начал танцевать и даже принаряжался — тогда у нас, геев, это еще было своей «фишкой». Джинсы рваные, майка в облипку, ремень поярче. Но у себя на районе я так не ходил. Надевал тряпки и дул на собаку. Замечать стали. Я врал, что на курсы какие-то езжу. Но все думали, что к бабе. — А твоя как на это реагировала? Вы вместе тогда были? — Ну встречались как бы… Но холода все больше было. Она сурьезная дама, говорю тебе: ей нужно детей строго до тридцати родить, все по годам рассчитано. А я все трусь рядом, но предложения не делаю. Будто боюсь решиться. Она не подозревала ничего. Только про одежду удивлялась и не была этому рада. Но я и с ней спал. Для всех-то я должен быть «мужиком». Мы и гуляли с ней… Но я думал, годок еще поработаю, поднакоплю денег и махну в Москву. Там разживусь уже, может, дело какое открою. Амбициозный я был по молодости и неопытности. Но до того — строго все в секрете. Без подозрений. А то с завода в два счета вышвырнут. А я инженер-приборостроитель, мать твою, завод единственный в области по такой специфике у нас. — То есть ты ее просто использовал? — Женя не ожидал такого. — Не буду оправдываться. Но… ах, черт, не могу. У меня настроение скакало, и между «я непременно женюсь на ней и брошу всю эту пидорскую муть» и «навсегда уезжаю в Москву снимать мальчиков» прошло максимум два месяца. За такой срок я и решить ничего не мог про расставание с ней. Мне кажется, не развались бы все — я бы и объяснился с ней (ну, завуалировано) через месяцок. Но все полетело в тартарары! — Васек вдруг тяжело вздохнул. — Я встретил парня. Мы с ним именно сдружились. Вместе кадрили парней. Одного возраста, он тоже из провинции, тоже особо свою гейскость не жалует… ну, словно двойники. Около месяца общались, а потом он исчез. Я не мог понять в чем дело. Потом отыскал его через знакомых… У него был СПИД. Не ВИЧ, именно — СПИД. Оказалось, он не проверялся, хоть и, как мне кажется, всегда использовал презик… Из-за этого время было упущено, он понял, что болен, когда уже начались проблемы со здоровьем и помочь ему было мало чем. Я вспомнил эти страшные картинки со стендов в больницах и перестал туда ездить, а с ним больше связаться и не пытался. Проверился сам, стал понемногу успокаиваться. Подумал — просто период такой, надо осмыслить. Вначале мне было просто страшно от воспоминаний моих сексуальных контактов, хоть я и предохранялся… Но потом я начал размышлять: надевал ли я его, когда был пьян, не мог ли заразиться как-то еще… Это стало моим страхом номер один. Я знал, что чист, но… и представить не мог, что у меня получится трахнуться еще раз, не думая о всех этих фиолетовых пятнах, покрывающих тело… Через пару недель, я вроде бы успокоился — в конце концов я знал его недолго и надо жить дальше. Я опять поехал туда. И как-то случайно попал на разговор о нем… Эх, Жень, оказалось, вся его семья от него отказалась, узнав, как он заразился. Даже друзья-геи его бросили… Боялись заразы, черт. А главное — я был в их числе… Это наш главный страх, и когда это случается с человеком рядом с нами, мы инстинктивно пытаемся уйти как можно дальше, чтобы не забивать себе голову, забыть о риске… Он наглотался таблеток и покончил с собой. Не смог вынести давления, боялся мук… Я до сих пор виню себя. Сейчас уже значительно меньше… Но важно было поддержать друга, а не бежать спасать свою шкуру, когда и опасности-то, в общем-то, никакой не было… — грудь Васька наполнилась воздухом, а затем судорожно опустилась. Женя провел указательным и средним пальцами по его открытой ладони и сжал его руку. — Поэтому я так боюсь СПИДа. Это мой особенный страх. Не единожды он отнял человека, бывшего рядом со мной. Я приехал домой полумертвый. Я наконец понял, какой я ублюдок и эгоист. И я принял решение: перестать мучать себя и ее. Важно отпустить ее и позволить ей построить свою жизнь вовремя… Я не знал, что буду делать дальше. Точно знал, что уеду… Но буду ли я геем — я не знал… Я просто хотел перестать врать.

***

Васек был не такого крепкого телосложения как сейчас, и в семье звали его Васей, коллеги на заводе обращались к нему важно «Василий», начальник искал его внимания строгим возгласом «Шевчук!», но никто не звал его Васьком — кличкой, годной для разъевшегося и наглого кота, ласково «Васей» назвать которого бы и язык не повернулся. Тогда он еще был человеком, разным в представлении каждого из своего окружения. Он не был темной зловещей фигурой, несущей опасность, он был заботливым, самостоятельным сыном, ответственным работником и хорошим напарником, нежным и временами кротким любовником, но еще он был самим собой, пряча это глубоко внутри. Он обращался к себе фамильярно и любяще «дружочек», шутил и удивлялся своему остроумию, пугался некоторого женоподобия, но покорно принимал это, как часть себя. Увы, поделиться этими своими гранями он ни с кем в полной мере не мог, отчего прятал их в самых дальних уголках своей души, а когда его мягкотелость и доброта неожиданно стремились вырваться наружу — жестко наказывал себя. Так скрываемые черты характера исказились в противоположные им — от конфликта со своим Я мужчина стал грубым, утратил чувство юмора (он всегда считал, что оно выставляет его в глупом свете) и вырастил жуткую по размерам самоненависть. Так он превратился из Шевчука, Васи, Василия — в Васька. Имя его словно замахивалось большим кулаком объемным «ва», рассекало воздух звучной «с» и резко опускалось вечно-ударным «ё», а приглушенный «к», следовавший за ним неотступно, — хруст костей противника. Она впустила его, удивившись позднему визиту. — Я не сплю в два часа ночи лишь из-за горы непроверенных тетрадок. Завтра, как оказалось, у нас какие-то важные дяденьки из управления приедут и после уроков сами нас учить будут. Поэтому сдвиг в расписании — и все молниеносно перенеслось на сегодняшнюю ночь. Кошмар. Это я к тому, что тебе очень повезло, что ты меня не разбудил, но больше так не делай. Не привыкай к визитам без приглашения. — Да брось ты эти тетрадки. Семиклассникам дела нет — считать сколько дней ты их проверяешь… — снимая ботинки, на ходу ответил он. Заметив, что руки его трясутся, женщина подумала минутку, а затем спросила: — Все в порядке? — Со мной да. — Есть будешь? — Нет… Мне поговорить с тобой нужно. Она молчала. Мужчина посмотрел на нее — никаких эмоций, лицо застыло, рот безвольно приоткрыт. Через мгновение женщина справилась с собой — ее глаза ожили и стали внимательно обегать гостя, брови хмуро поползли к переносице, выдавая задумчивость. Мужчина понимал: она пытается разобраться, предугадать все заранее, ей не нравятся сюрпризы, все должно быть строго по ее расписанию. Но что за заминка произошла секунду назад — стрелки тикали, но ее лицо не менялось?.. Почему? Что она прятала под застывшей маской? Неужели — страх? Что еще там может прятать человек, не боящийся праведного гнева, уверенный в своей правоте? Немая сцена затянулась. Мужчине показалось, что она поняла и сама: он уходит от нее. Ему подумалось — увидев его подавленного сейчас, она непременно догадается, соотнесет с тем, сколь странно он вел себя в последнее время и сделает выводы. — Пойдем, я налью чаю. — Повернувшись, она хотела уйти, губы мелко дрожали, лампа бросала кривые линии теней от абажура на ее светлый шелковый халат. — Нет, — резко сказал он и удивился своей настойчивости. Он словно собака тяфкнул это слово и клацнул зубами. Ему ясно виделось: сделает хоть шаг за ней — никогда не сможет уйти отсюда. Женщина обернулась к нему медленно, ее белое лицо резко оттеняли убранные в заколотый на макушке длинный хвост черные волосы. Подвижные зрачки сузились от резкого света и потерялись в больших серых глазах. Мужчине показалось это мистическим, и в ту же секунду его сердце ухнуло в пропасть, чтобы через мгновение забиться с небывалой силой. — Я беременна. Кровь стучала в ушах, но мужчине долго чудилось, что это звук извне, и он не мог понять, почему же она на него никак не реагирует. Женщина молчала, пристально с нервозностью следя за его реакцией. Мужчина медленно поднял брови, затем опустил, нахмурив их, пытаясь разобрать хоть что-то в своей тяжелой, набитой горячим свинцом голове. Затем его скулы напряглись, а губы задрожали. Он хотел произнести слово, но рот искажался судорогами. Укусив себя изнутри за щеку, мужчина спросил: — Давно? — Я его оставлю. Он как-то странно улыбнулся, глядя в пол. Зарылся рукой в темные волосы, вздыбил их, и, закрыв глаза, с шумом выдохнул. Обоим было ясно — она поняла его и поэтому призналась первой. Теперь он должен был решить — произносить ли ему эти тяжелые слова или же — стерпится-слюбится? Может, стоит все забыть — будто он и не приходил издерганный в два часа ночи — и жить дальше как прежде… Теперь он обременен куда более серьезным решением — бросать ли свою женщину вместе с ребенком? Успей он сказать первым, расклад бы был иной. Они бы уже, открытые друг другу, смогли говорить откровеннее. А сейчас, обрушь он свои слова — это сделало бы его уродом, бегущим от ответственности. Мысли роем кружились в его голове. Простояв неподвижно с минуту, он поднял на нее пустые глаза, затем механически опустился на колени и, осторожно прикоснувшись руками, поцеловал ее живот. Она гладила его голову, ошеломленная, примерив на губах искреннюю улыбку. Беззвучно плача, он поднял к ней лицо. Она встретилась лучистым взглядом с его — опустошенным. Он жертвует собой, он выполнит долг, у него нет выбора — он свой главный сторож и он возненавидит себя, если бросит ее, но пусть же и она не радуется — пусть видит, что делает с ним. Женщина сглотнула и отвернулась. — Поешь, может, все-таки? — Водки дай мне. Мужчина медленно поднялся, вновь действуя, как робот, и, держа в руке папиросы, развернулся кругом. В подъезде он сполз по стене на пол и долго сидел с незажженной сигаретой в зубах. Ни всхлипа, ни слова, полная тишина, выйдя за дверь, он уже не плакал. Час проведя без движений, он с трудом встал и вернулся. Пройдя мимо нее, мужчина кратко глянул на то, как она быстро и последовательно пробегала красной ручкой по строчкам в тетрадках и, на секунду замедляясь, размашисто черкала ошибку. На кухне он выпил две стопки не закусывая, закурил еще раз. Посмотрел на новый холодильник (квартира принадлежала ее родителям), вспомнил про свой гремящий советский (большой снаружи и маленький внутри) и тяжело вздохнул — ребенку понадобится не только холодильник, но где ж на это все взять денег? Так, у него хотя бы появилась цель в жизни — он добытчик. Опустошив еще пару рюмок, он вышел из кухни. Стопка проверенных тетрадей быстро росла, а нетронутых — уменьшалась. Мужчина замер за спиной женщины. Она так хорошо с этим справляется, так ладно высматривает ошибки и оставляет все тревожащие мысли «за полями». Может, и у него получится делать это механически, не думать о чем-то упущенном, стертом? Кто сейчас счастливо живет? Все тянут свою лямку в той или иной мере. Только она в таком расположении духа лишь вечер. А ему — всю жизнь с неохотой эти «тетрадки проверять». Вася ушел спать. А на его месте проснулся Василий — будущий отец.