Шкатулка с нитками

Рождество шумным разноцветным вихрем ворвалось в Сторибрук. Люди старались брать от праздника всё, радуясь маленькому островку спокойствия и счастья, вдруг возникшему посреди более привычных хаоса и разрушений. Во многих домах господствуют веселье, гул разговоров и звон бокалов. Но только не здесь, в доме Голдов. Тут тишина. Слышно только мерное тиканье часов и лёгкое, почти неслышимое, поскрипывание лестницы. В столовой давно накрыт стол на двоих. Третья тарелка скромно прячется за вазой с розами, особо не надеясь дождаться своего часа. В воздухе витают восхитительные ароматы рождественского ужина. Но здесь пусто. Мистер Голд и Белль не здесь, они в гостиной. Они сидят на полу под подоконником. Плечом к плечу, спиной к стене. Им многое хочется сказать друг другу, но они молчат, придавленные грузом воспоминаний. Первое семейное Рождество. Оно должно проходить не так. Дом, когда-то казавшийся Голду слишком большим для него одного, теперь кажется слишком большим и для двоих. Слишком много пространства, слишком тихо, слишком большая индейка, даже половину которой они не съедят за вечер. — Я могла бы быть на его месте, — слова непроизвольно рвутся наружу, и Белль прячет лицо в прижатых к груди коленях. — Мне было бы от этого не легче. — Я знаю. Белль чувствует себя виноватой. И вовсе не из-за того, что она не оказалась на месте Бэйлфайра. Просто ей становится в сто крат хуже, когда она думает о том, что Румпель мог не воскреснуть. Со смертью Бэйлфайра она смириться может, со смертью мужа — нет. Муж… Всё ещё немного непривычное слово, но уже родное. Белль теснее прижимается к Румпелю, кладя голову на его плечо. — Виновата не ты, а Зелена. Румпельштильцхен снова жалеет, что передумал убивать ведьму, и та до сих пор сидит в сторибрукской тюрьме. — Она нас не заставляла, Румпель. Незнание не освобождает от ответственности. Но мы знали. Просто забыли, что за магию всегда нужно платить. Румпельштильцхен готов вспылить. Никто не должен защищать убийцу его сына, тем более — жена. Но его будто окатывает ледяным душем. Виноватым в смерти Бэйлфайра можно назвать кого угодно: и его самого, и Белль, и Зелену. Виноватых в смерти любимого человека всегда находится много, иногда — слишком много, но причина обычно одна. Здесь — магия. Он всегда говорит, что за магию нужно платить, но при этом и он сам, и его окружающие часто об этом забывают. И платят. «Сейчас я похож на тех, кого обычно презираю», — думает Тёмный, погружаясь в ещё больший мрак. Этот год вывернул его душу, заставил испытать то, что раньше ему могло присниться только в страшном сне. Он мог бы сломаться, если бы до этого судьба не швыряла его о стены жизни. Он просто привык к тому, что счастливого конца не бывает. Он знал, что конец бывает только один — смерть. И от этого конца он опять сбежал, заплатив жизнью сына. Спасаясь от надвигающейся апатии, Румпельштильцхен вновь возвращается к мыслям о кинжале. Возможно, если бы он мог освободиться от его власти, с него бы перестали требовать плату… Возможно. Никакой гарантии. Но можно попробовать. — Дорогая, как насчёт вина? Белль смотрит на поднос с бутылкой вина и двумя бокалами, который появляется справа от Румпеля, и медленно поднимает голову с плеча мужа. — Н-нет, — ещё более тихим, каким-то шелестящим голосом говорит она. — Я… Прости… Я… В шаге от того, чтобы не расплакаться. Новая волна вины поднимается из глубин души и захватывает её целиком. — Белль? Белль потухшими глазами смотрит на мужа и, вдруг меняя положение, обнимает его, прижимаясь к груди, чувствуя щекой шёлк галстука. — Понимаешь, — мне страшно, — у нас, — а если ты подумаешь, что я пытаюсь заменить Бэйлфайра, — будет малыш. — Кто? Румпель инстинктивно крепче прижимает к себе жену. Мозг воспринимает фразу, сказанную таким тоном, как нечто среднее между «кто-то умер» и «я смертельно больна». — Ребёнок, милый. — Ты… Ты не хочешь его? — теперь пугается он. — Боже, нет, — Белль отстраняется и с ужасом смотрит в его глаза. — Но хочешь ли ты?.. — Так. Хорошо, — нет, Румпель ещё не осознал то, что она сказала, — думаю, теперь я точно должен поздравить тебя с Рождеством, любимая. — С Рождеством, — отзывается Белль, слабо улыбаясь сквозь слёзы. — Так… Всё нормально? — Всё чудесно! — Румпель улыбается, ощущая, как конец света постепенно отступает. В самом деле. Его жена — жена — только что сообщила ему, что у них будет ребёнок. Вокруг них нет войны, по крайней мере, пока никому не взбрело в голову напасть на Сторибрук, у него есть всё, что нужно для комфортной жизни, и никто — никто — не посмеет больше его унижать. — А скоро Новый год, — Белль медленно целует его, и начинает казаться, что не всё ещё потеряно. — Послушай, может, нам стоит уехать? — Из Сторибрука? — Из Америки. Белль осознаёт, что устала от этого города и что, даже несмотря на новый год, вряд ли удастся начать новую жизнь здесь. — Ты хочешь отрезать меня от магии? — Да, — честно говорит Белль и тут же торопливо поясняет. — На время. Хотя бы на год. Я думаю, нам нужно прийти в себя, пока мы чего-нибудь не натворили. Пока мы оба чего-нибудь не натворили. — Я не думаю, что это хорошая идея. Белль качает головой. — Знаешь, я хочу быть с тобой откровенной. Ты недавно исполнил цель, которую преследовал на протяжении многих столетий, а потом всё это было разрушено. К чему ты бежишь, когда растерян? И к чему это обычно приводит, Румпель? Снова тишина и мерное тиканье часов. — Ты думаешь, что мне опять придётся расплачиваться за магию? — Я думаю, что ты сгоряча можешь сделать что-то непоправимое, ни слова не сказав мне. Хотя бы на год давай уедем? А потом, если хочешь, вернёмся хоть в Зачарованный лес. — Вернуться в Тёмный замок, основать королевство, избавиться от всех надоедливых личностей, которые останутся в Сторибруке, — с ленцой протягивает Румпель, внимательно следя за реакцией Белль. Та лишь пожимает плечами, одаривая его рассеянной полуулыбкой. Возможно, это не так уж и безнадёжно. — Что угодно, лишь бы это не навредило нашей семье. Семья. Непривычно осознавать, что у тебя есть семья. И от этого ещё больше хочется её сохранить. Румпель кивает и взмахивает рукой. Вместо подноса с вином в сиреневом облачке появляется глобус. — Хорошо. Выбирай город, в который мы поедем отмечать Новый год. В Америке. А оттуда решим, куда ехать дальше. Румпельштильцхен передаёт Белль глобус и с замиранием сердца смотрит, как его жена закрывает глаза и наугад тыкает пальцем в материк. — Таллахасси! Румпель вздрагивает. Кажется, его сын произносил это название, когда прощался с Эммой. — Кажется, эта судьба, — говорит он, гладя супругу по голове. — Генри обещал сегодня зайти, — вдруг вспоминает Белль. — Я рад. Что ж. Значит, тогда, когда он уйдёт, настанет самое время паковать чемоданы. Они сидят на полу под подоконником. Плечом к плечу, спиной к стене. Они впервые за вечер замечают, что мир цветной. И тишина вдруг куда-то исчезает, разрушаемая треском поленьев в камине. И тьма рассеивается в мягких лучах ёлочной гирлянды. До нового года рукой подать. Как и до новой жизни.