Ключ поверни и полетели

      Дополнительные занятия наконец-то были! Не то что бы я очень этому рада… нет, я рада. И единственное, что я не учла, — это наше пребывание наедине почти три часа. Увлекательно-мучительное занятие. Но я справилась.       Руки у него странные. Пока мы сидели, он что-то мне объяснял, а я и так все знала. Но у него так хорошо получалось жестикулировать, что я бы смотрела на это вечно. Правда, восхитительно. И эта рубашка бесила меня уже меньше, но все равно бесила. Белая гребаная ткань. Она закрывает его почти целиком. И руки тоже.       Боже       Чокнутая. ***       За две недели, что прошли мимо меня, произошло весьма многое. Он провел целых шесть дополнительных занятий и ни разу не сказал мне, что я ничего не понимаю или что это — бесполезная трата времени.       Но это было скорее потому, что, во-первых, я знала все, что он говорил и это было бесполезное занятие в хорошем смысле. Во-вторых, это не было бесполезным занятием для него, потому что директор добрый, но настойчивый.       За шесть занятий, а точнее за двадцать — двадцать семь часов вместе, мы почти подружились. Скорее, это называется расслабились.       Он не спрашивал о личном, я тоже.       Мы обменивались несмешными шутками и дружно над ними смеялись.       Просто мы на этих дополнительных получили возможность разговаривать таким образом, каким только может быть удобно. Не надо было ему корчить из себя учителя, а мне послушную ученицу, поэтому, когда он совсем уходил в разъяснения, я спокойно шла за последнюю парту, ложилась на стулья, и читала.       Правда, мы все это не сразу поняли.       Ставила три стула вместе, чтобы мои сто семьдесят длины вместились. Меня успокаивала мысль, что ему бы пришлось ставить пять.       Однако, он обижался, когда я так делала, но ни разу не сказал мне, что это неуважение к учителю. Потому что он не был учителем. Нет, формально, разумеется. Но в действительности. Он учил нас в школе просто потому, что ему больше некуда было себя деть и учился он на филолога.       Он убеждал меня все чаще называть его Владом, а я говорила, что могу забыться и лучше продолжу величать Владиславом Максимовичем.       Он шутил несмешные шутки по этому поводу. Я над ними смеялась.       Если ты хочешь общаться с людьми, с ними надо иногда соглашаться, чтобы они сами не потеряли интерес. Философия от Кати.       И все же мне не стоит забывать, что если мы вдруг неожиданно поссоримся, то это будет естественно и ничего странного, ничегошеньки. Как бы мы хорошо не начали общаться, все это может с легкостью разрушиться в один миг, если кто-то что-то скажет или сделает не так.       И это нормально.       Нет. Не нормально, это не странно, но это неприятно осознавать. Впрочем, я же не думаю об этом постоянно и на том спасибо.       Он рассказал, что с Олегом они познакомились очень давно. Не вспомнил, когда именно. Сказал, что, кроме Олега, у него нет друзей. Есть знакомые, а друзья — нет.       А я о себе молчала. Я подумывала о том, что если он узнает что-то обо мне, то сможет высмеять это что-то. Нет, я не боялась позора, я боялась, что эта информация просто окажется бесполезной. ***       Время прошло быстро, и завтра я должна буду писать олимпиаду. Владислав Максимович сказал, что раз я такая умная, то «должна мне написать эту олимпиаду за десять минут». Это была шутка, как я потом узнала. Нет, я думаю, могла бы и за десять. Там же все, наверное, не так сложно.       Однако эта проблема завтрашнего дня.       Интернет — всемирная паутина деградации от знаний. Горе от ума. Вот оно.       Социальные сети — это вообще больная тема, но не для меня, если я уже вполне себе нормально уживаюсь с людьми, которые беспрестанно и неизменно каждый день включают телевизор, то соц. сети для меня привычное явление.       Я получила сообщение от Маяковского с примечанием к какому-то правилу и одним словом «удачи».       Так и написал. С маленькой буквы, с точкой в конце.       Даже не трогает. *** — А-а-апчхи! — уже в который раз прозвучало на всю квартиру ознаменование того, что Катя — аллергик. — Так, все, мне это надоело! — мама приняла серьезный вид, я вспомнила, что Олег перед отъездом предупреждал об аллергии. Ванга хренова. — Мам, я не хочу глотать таблетки только из-за того, что истекаю соплями, — недовольно произнесла я и в очередной раз поднесла платок к носу. — Не волнует! На, запивай, — она пихнула мне в рот таблетку и дала стакан воды. — Сейчас поможет! — радостно произнесла она и посадила меня на стул. Я глубоко вдохнула, не почувствовала никакой свободы и принялась проклинать аллергию.       Почему она у меня родилась именно сегодня. Могла бы завтра. Что бы я нормально написала эту долбанную олимпиаду, нужную хрен знает кому. Вообще, кто пишет олимпиады в конце года?!       Прошло минут десять, я взглянула на часы и поняла, что сегодня не мой день. Нет, может и мой, конечно, но день об этом еще не знает.       Я добежала до коридора, надела балетки и врезалась в дверь со всего разгона. Где ключ? — Мам, где ключ? — я услышала недовольный вздох, потом «ой» и бренчание металла. Она, не торопясь, вынесла мне связку, читая при этом что-то с бумажки. — Милая, ты там поаккуратней, тут побочные эффекты сонливость, рассеянность и тэ дэ, — я взяла ключи и... замерла. — В смысле сонливость?! Я же олимпиаду пишу… — она виновато посмотрела на меня и я, не дожидаясь ничего кроме, выбежала за дверь.       Я опаздываю. Интересно, кто мне больше не простит: Марк Геннадьевич или Владислав Максимович? Подождите, олимпиада всего-то пятым уроком. А их сегодня шесть.       Тогда мне больше не простит Владислав Максимович. Боже, обожаю, когда он мне не прощает. Хотя он не прощает мне довольно редко, но за последние две недели он раз пять произнес «не прощу» и черт подери, он так… сексуально это делает.       Мне в мои шестнадцать, разумеется, уже полагается знать все о сексуальности. Конечно же, да. Как по-другому? Разумеется, никак. Никак.       А еще я бог самоиронии. И иронии. И вообще, о чем я говорила?       Ах да… Он, если честно, вообще много чего делает сексуально и, будь моя воля, я бы заставила делать его это чаще и без рубашки.       Но я ни над чем не властна, и вообще мы все слуги времени, поэтому может быть, когда-то, я доживу до того, что он добровольно снимет рубашку.       Хотя, зачем ждать, если я могу этому поспособствовать… О, да.       Этот мир пагубно на меня влияет. Виновато все вокруг, только не Катя.       Я дошла до дверей школы и, уже не разбирая, что, где и когда, забежала внутрь.       Звонок, видимо, уже прозвенел, в коридоре не было ни души и я, помня, какой сейчас урок, все же подошла к расписанию и побежала на третий этаж к кабинету биологии. О, биология веселый предмет.       Гены, ДНК, скукотища.             Маяковский, наверное, уже заходил, потому что сейчас его тут не было и все сидели уже спокойно. Нет, перед его приходом никто не нервничал, просто сейчас они разваливались на партах и разговаривали, а полное молчание держалось до того, как придет классный руководитель. Черт, как ему это идет. Я имею в виду быть учителем. Надо представить его без рубашки, в костюме с галстуком… И указкой… — Малаева, не стой посреди дороги, проходи, садись, я поняла — ты опоздала, — произнесла преподавательница, непонимающе, а может быть понимающе, смотря на меня. — Простите, — надо было оставить все свои сексуальные фантазии на потом… Чего?! Какие еще фантазии! Катя!       Дожили. — Эй, Малявка, ты вообще меня слышишь? — с усмешкой произнесла Перышкина, которая уже неизменно вторую неделю вместе с Самойловым сидели на уроках. — Да, Лиза, слышу, не называй меня так, пожалуйста, — я говорила, наверное, заторможено, потому что Маяковский в моей голове… дал жару, ну честное слово, я и не знала, что моя голова так может. Теперь у меня есть еще один странный повод серьезно влюбиться в него и смотреть чуть больше вечности. — О чем это ты так задумалась? — спросила блондинка, передавая Самойлову листок с надписью. — О Маяковском, — без тени смущения ответила я. — В смысле? Ты… — я пожала плечами и подумала, что если скажу ей, будто он мне нравится или что-то в этом роде, то начну придумывать причины, чтобы это не было правдой.       Фу! Как же мерзко об этом думать! У меня такое чувство будто меня в мешок пихнули, а я оттуда вылезти не могу. Тесно, душно и невыносимо. — Я думаю, что почти влюбилась в него, — спокойно произнесла я и подернула плечами, это ужасно странно. Сейчас, наверное, странно просмотрел на меня Кирилл. — Катя, мы тебя потеряли! — чуть громче произнес блондин, а Лиза смотрела в никуда и пыталась понять. — А он об этом знает? — я отрицательно помотала головой, сказала, что если она решит ему рассказать, то соврет. А вру тут только я. Ну да ладно, оставлю это между нами. То есть между мной и собой. И все. — Он, кстати, сегодня утром ругался с чего это ты не пришла, ты сегодня пишешь олимпиаду. И у нас отменили все уроки у него. Так что не судьба тебе его сегодня увидеть, — она пожала плечами и продолжили писать что-то еще. Хотя на биологии нам всего-то рассказывали что-то еще более скучное, чем в прошлый раз.       Скоро май.       Еще чуть-чуть.       Трель звонка впилась в уши учительницы биологии, у которой к концу урока разболелась голова, я быстро вышла из класса и наткнулась на директора. Я и не замечала, что он ходит в костюме. Ему идет. — Катя, очень хорошо, что я тебя встретил. Так, олимпиада пятым уроком, тебе сказали? Разумеется. А теперь к важному: ты эту олимпиаду будешь писать в компании учеников из соседних школ. Дело в том, что тебе необходимо написать ее лучше всех, ясно? Мы наконец-то утрем нос тридцать первой школе! Ну, и, разумеется, всем остальным. Итак, сейчас ты идешь к Маяковскому, и вы три часа повторяете все, что прошли, ясно? А потом ты сразу идешь писать, давай… — он задумчиво указал мне направление, а потом, постояв еще секунду, добавил: — Нет, пожалуй, я тебя провожу, Маяковскому тоже надо сказать парочку слов. Ты обязана написать лучше всех.       Таким образом мы прошли еще этаж и дошли до кабинета русского языка. Директор впустил меня первой, а сам зашел следом. Владислав Максимович тем временем стоял у окна и, наверное, курил… Потому что запах стоял отвратный. Табачный в смысле, конечно табачный. — Слушайте, вам не кажется, что тут чем-то пахнет? У меня просто нос заложен, и я не чувствую. Уже как месяца два… — произнес Добряков. Я наконец-то открыла для себя, почему же он ничего не чувствует. — О, Марк Геннадьевич! Это вы! Что же вы так тихо… — он быстро выбросил окурок и подошел к нам. — Малая, привет, — я кивнула и просмотрела на директора. — Добрый день, я привел вам Катерину и объяснил, что олимпиада эта очень важная… Поэтому три часа вы будете с ней повторять все, что прошли. Уж постарайтесь! Если она напишет лучше всех, вас будет ждать премия… — последнее мужчина сказал тихо, будто только для Маяковского, но я слышала. Получилось весьма забавно, Владислав Максимович покорно кивнул и Добряков очень скоро ушел. Я продолжала стоять на месте и ожидать указаний Великого и Могучего преподавателя русского и литературы. — Детка, не стой столбом, сядь куда-нибудь, — он взял какую-то книженцию и сел рядом со мной, за первую парту. — Вы снова чуть-чуть не попались, — я усмехнулась, он нахмурился. — Черт, меня напрягает это твое «выканье», — он положил передо мной листок, ручку, откинулся на спинку стула и полез за сигаретами. Опять за сигаретами. Он, по-моему, курит везде, всегда и всюду. Меня это раздражает. — Если я назову Вас по имени и обращусь на «ты», то в последствии я могу сделать это все при людях, — он усмехнулся. — Мне уже плевать, — закурил. Я посмотрела на него и еще раз убедилась, что он чертовски хорош для преподавателя. Боже.       Я, наверное, слишком палюсь, но уже с минуту сижу и смотрю на то, как он курит. А он не замечает или делает это специально.       Есть такие люди, которым курить просто идет. Вот он один из таких, у него это выходит еще и сексуально.       Это одна из причин, по которой меня раздражает его любовь к табаку. — Прекрати так на меня пялиться, я ничего особенного не делаю, — я вмиг краснею и отвожу взгляд.       Все по ГОСТу. — А ты меньше кури, ладно? — он смеется, я слышу, но не вижу. — А ты чаще называй меня по имени. Мне это нравится, — я хмурюсь, но улыбаюсь. — Мне не нравится, что ты постоянно куришь, не понимаю, что в этом такого, — он, наверное, пожимает плечами и говорит: — Ты просто никогда не пробовала, — я поворачиваюсь к нему с улыбкой, у меня прекрасный план. Глупый, конечно, но прекрасный. Он непонимающе смотрит на меня, я вижу почти целую сигарету, ну ладно, не целую, но мне хватит. — Окей, — я выхватываю из его пальцев не окурок и мгновенно встаю, чтобы он не отнял. — Так что, вы просто вдыхаете дым и все? — он так же мгновенно подскакивает со стула. — Только попробуй, я не знаю, что с тобой сделаю, — а я знаю. — Один разочек, — я улыбаюсь, он обходит ряд и стремительно приближается ко мне. Я улыбаюсь, теперь я обхожу ряд, и мы замираем на равном расстоянии. Друг напротив друга. — Не смей, ну, ты же умная девочка. Я тебе не прощу, — я подношу ее ко рту. Слышу тихое: — Дура, — и он отодвигает стулья, быстро оказываясь прямо передо мной, выдергивает сигаретку, я улыбаюсь, а он снова прижимает меня к парте. Боже, дежавю. — Не прощай, — шепотом произношу я и, чтобы отодвинуться, сажусь на парту, а он все равно становится еще ближе. Он мне нравится. И я уже надоедаю себе каждый раз это признавать и каждый раз продолжать говорить себе, что он меня раздражает. Глупости какие-то. — Ты уверена, что хочешь, чтобы я тебе этого не прощал? — тихо произносит он, выдыхает горячий и горько пахнущий воздух. Я перестаю улыбаться, пытаюсь безотрывочно* смотреть ему в глаза, и он чертовски близко. А это снова будоражит во мне странное чувство. О господи, хоть бы это не заканчивалось. Снова.       Я поднимаю плечи, и, честное слово, мне просто хочется трястись, как будто меня знобит, очень сильно знобит. А это всего-навсего нервы. — Угу, — киваю я, он наклоняется еще ниже и оставляет расстояние до одного сантиметра между моими и его губами. Я сама подаюсь чуть вперед всем телом, но не губами. Голову я оставляю в расстоянии до сантиметра, хотя скорее уже миллиметра.       Черт, мне шестнадцать, и я ни разу не целовалась. Восхитительно.       Я буду рада, если это сделает он.       Я перевожу взгляд на его губы. Пытаюсь на них смотреть, потому что при такой близости в голове туман. Сине-серый, плотный и ужасно мокрый туман. А губы его теплые и мягкие. Наверное, мягкие. Он не брился, наверное, дня три. Потому что эта его щетина, которую невнимательная я заметила всего-то сегодня, так же чертовски сексуальна.       Он вообще весь такой. Бесит.       Проходит еще целая секунда моего наслаждения, биения моего же сердца и дрожащих вздохов. В следующее же мгновение он отходит от меня, берет сигаретку и за пару секунд добирается до окна, выбрасывает сигарету в окно и произносит:  — Ты все еще не сделала задание, оно вообще-то очень легкое. Что? Какое задание, если ты только что!.. То есть?! — В смысле? — тихо спрашиваю я, задумчиво и не меняя позы. Опираясь руками о стол, искривляя спину, я чувствую, как болит шея. — В прямом, очень простое задание, — он садится на свое место.       Я чувствую себя обиженной. Обделенной. Будто я ребенок, которому он показал красивую игрушку и не отдал ее, поводя перед носом.       Я слезаю с парты, подхожу к окну, открываю его шире и иду закрывать дверь, которая пропускает щель. — Я тебя ненавижу, ты знал? — он усмехается. — Догадывался. — Я серьезно, — он тут же принимает безразличие к своему лицу и, откидываясь на спинку стула, произносит: — Я тоже. Это замечательно, — я сажусь рядом. Ему не идет Возмущение, наверное, написано на моем лице, потому что, кроме возмущения, я ничегошеньки не испытываю. — Идиот, — я беру ручку, дурацкую книжку и пишу первое, что вижу. А от возмущения не вижу ничего, поэтому рука просто застывает над листом бумаги. — Решила вспомнить Достоевского. Прекрасно. Он тебе пригодится, — мне кажется, мое внутреннее возмущение перекрывает рассудок. — Ты думаешь, я шучу? Я серьезно тебя ненавижу, правда. Честнее некуда, — он внимательно смотрит на меня. И так же неожиданно добавляет: — Может мне тебя тут еще трахнуть? — я на секунду теряюсь, но в каждой девушке живет ангел, стерва и дура. Ангел — умный. — Ты бы был снизу, — произношу я с такой интонацией, будто это самая обыкновенная тема для разговора. И будто я его оскорбила. Ну, мне кажется, это оскорбление.       Мы так удачно сидим и действуем друг другу на нервы. Просто соревнование «Чья колкость лучше» — О, детка, не зазнавайся, если бы ты и была сверху, то только первые несколько минут, — я поворачиваюсь к нему, размахивая ручкой. Будто сейчас скажу что-то умопомрачительное, открываю рот и… — А… Ты. Ну… — и не произношу ничего дельного, он победно усмехается. — А ты иди к черту. — С удовольствием, ты и покажешь мне дорогу, ты же там часто бываешь, верно? — у меня не хватит глаз закатить их. — Шутки за триста! — он улыбается. И все еще действует мне на нервы. А я ему. — Думаю про тракториста ты уже слышала, да? — я опираюсь локтем на стол, пару секунд недовольно смотрю на него и в конце концов кидаю в него ручку, потому что кинуть больше нечего. — Ты правда идиот, а еще от тебя постоянно несет куревом, — настает тишина. Я взяла этот его задачник и решаю упражнения в уме. Ладно, вру, не решаю, а думаю о том, какой у меня учитель идиот. Я ему нагрубила.       Надеюсь, мне удалось хоть капельку задеть его самолюбие.       И в этой скверной тишине проходит минут пятнадцать. Ненависть потихоньку во мне успокаивается, а он снова принимает серьезный вид, вглядывается в окно и снова закуривает. — А тебе так сильно хочется, чтобы я тебя поцеловал? — я замираю, а мое сердце — наоборот ускоряет ритм этак двести сорок ударов в минуту. — От меня же постоянно несет куревом, — он выдыхает дым прямо тут, а пепел стряхивает на листок.       Очень сильно. Ты даже не представляешь насколько сильно.       Я, наверное, дура. Третья часть моих двух полушарий. — Отвечай, — он, не докуривая сигарету, оставляет ее на листке, наклоняется и смотрит на мое лицо. А я краснею, молчу и боюсь пошевелиться. — У-у, Катя, серьезно? Как все запущено… Я думал, что все немного лучше. Мы с тобой почти поладили.       Я почувствовала приливающий сон и сразу вспомнила про таблетку. Еще чуть-чуть, и я смогу уверенно сказать, что хочу спать.       А еще это обидно. Очень обидно. Такое чувство, как будто я виновата в этом своем желании почувствовать его поцелуй. Я же не могу договориться с собой и сказать: нет ты этого не хочешь. Это же не работает. — Знаешь что, правда, иди к черту. Я бы ни за что не сказала ничего подобного. Хотя, я ничего подобного и не говорила. Так что ты все сам придумал. И это ты хочешь целоваться, а не я. У тебя давно не было женщины? — он выпрямляется, а я не думаю, что говорю. Точнее, я опять пытаюсь его уколоть.       Господи, затыкаю до смерти. — Ты не находишь, что это немного не твое дело? — я улыбаюсь и складываю руки на парте, опуская на них голову. — Нахожу. Но ты же говоришь всякие непристойности, а мне нельзя? — я зеваю и отворачиваю от него голову. — А тебе нельзя. Да и ничего такого я не сказал, — он помолчал с минуту и добавил: — Ты спать тут что ли собралась? — Это всего лишь таблетка. Я не напишу олимпиаду, и вы с директором меня возненавидите. Но это проблема шестого урока, а сейчас я хочу спать, — я произношу это спокойнее обычного, почти умиротворенно и смирившись.       Пусть думает, что я действительно виновата. — Черт, в смысле не напишешь? Ты не можешь не написать, — нервно произносит он. Беспокоится о деньгах? Комкает листок с окурком, подходит к окну и выбрасывает. Вообще, мусорит как хочет.       Бессовестный.