Ключ поверни и полетели

      Я тихо и неказисто подползла к нему под бок и, сев рядом, прижалась. Вот, кто здесь повелитель теплых частиц кубометров.       Вот, кто здесь властелин тепленьких аур и атмосфер. Божечки. Я слишком мелкая, чтобы согреваться за счет постороннего мужчины, но, черт возьми, как тепло. — Малая, а ты, я смотрю, выросла? — произнес учитель и усмехнулся. — Катька, ты там не привыкай, я предупреждал, — с насмешкой произнес Олег.       Я постепенно засыпала, но снова чувствовала, как холод подступает к плечам. Все, что я чувствовала — это как Влад расслаблялся, его рука съезжала со спинки дивана, и оказывалась у меня на талии. В любой другой момент, я бы отскочила от него, но сейчас не тот момент. Я, наверняка, слишком наивна и думаю, что все это вполне нормально.       Наоборот! Мне было бы жутко неприятно ощущать на себе прикосновения этого подлого учителя, но сейчас он не учитель. Да и дышат они одним со мной воздухом. Спирт уже растворился и витал по комнате. И этот яд я вдыхала вместе с воздухом. Я знала, на что шла. Все эти частицы спирта затуманивали мой никогда прежде не пивший ничего крепче воды мозг. Именно поэтому я сейчас не особенно беспокоилась, что и кто тут делают. Да и последние пару часов я перестала воспринимать этого Влада в качестве учителя русского языка.       Нет, сейчас он был почти обыкновенным человеком, никогда не снимавшим своей странной рубашки, не просвечивающей и чисто белой, имевшим в глазах два разных и одновременно одинаковых океана, а также избавившимся от мерзкой мяты.       Впрочем, сейчас от него несло табаком, и я не разбирала: нравится мне это или нет, но за весь вечер он еще не закурил.       Вот же черт, по мне пробежала еще стая мурашек, и я съежилась. Маяковский внимательно посмотрел на меня. Мужчина задумался, все еще смотря на меня, но явно не видя. Видимо, сделав определенные выводы у себя в голове, он приступил к действиям. Брюнет налил в свой стакан немного водки и, подтолкнув меня, чтобы я села, дал мне стакан. — Эй, Влад, ты че, совсем уже охренел, не спаивай мне сестру, ей даже семнадцати нет! — возмутился Олег, я обратила на него внимание и отметила, что он выглядел сонным — он определенно скоро уснет, а потом я неуверенно посмотрела на стакан и поморщилась. — Ты — замолчи, а ты — пей, — он сунул мне в руку стакан и поднес ко рту. — Катя, — сурово произнес Олег, но Маяковский перебил. — Она замерзла, ща выпьет — сразу согреется, мы же немного ей дадим. Всего-то…       Олег задумался, мне кажется, он просто не в силах спорить — спать хочет, а брюнет еще раз подсунул свой стакан мне ко рту. Я глотнула и сразу поморщилась. Боже, какая гадость! Горькая! Стакан я отпихнула Владиславу Максимовичу и, сорвавшись с места, побежала в ванную. Тошнит. Какая гадость! Заливная рыба и то вкуснее, наверное. После того, как я убежала, я не слышала никаких разговоров, а минут через пять пришел Маяковский и встал в дверном проеме.       Шел он в раскачку, я слышала его медленные неуверенные шаги: он достаточно выпил, чтобы не стоять на ногах?       Эта усмешка просто застыла у него на губах.       Мятой тут не пахнет. И эта долбаная рубашка. Уже сухая. — Владислав Максимович, — он нахмурился. — Фу, как мерзко звучит, давай, я же сказал, на «ты», — я набрала в рот воды и выплюнула. — Хорошо, ты почему все время рубашку носишь, еще и наглухо застегнутую? Не жарко? — я не удержалась и спросила. Ладно, этот вопрос когда-нибудь все равно прозвучал бы. - Серьезно, я понимаю в школе, но дома-то, какой резон? — он от такого вопроса нахмурился еще сильнее и тут же застилающий Ледовитый океан туман испарился, вновь тихая и бурлящая бездна топила меня.       Я уже вошла во вкус. — Спроси что-нибудь другое, — я усмехнулась и вытерлась полотенцем. — Сложно ответить? — в глазах показалась черная-пречерная ненависть. Ладно, я, может быть, преувеличиваю, но то, что я ему говорю, ему не нравилось. Определенно не нравилось. Правда, заткнуть меня он не мог, я не знаю почему. — Как закончишь школу, сразу скажу, — он осмотрел меня и спросил: — согрелась?       Я кивнула, в горле жгло, ладошки холодные, но пить снова мне не хотелось, спасибо. Он вышел, я вышла за ним. Вернувшись, я увидела, что Олег уснул. Влад снова глотнул из стакана и спросил, не хочу ли я спать. Но я уверенно сказала, что не хочу. На самом деле хотела. Впрочем, засыпать в одном доме с, пусть и приличными, пьяными молодыми людьми мне не хотелось. Я взяла книжку и убрала ее в рюкзак. Следующим объектом моего внимания было окно. С четвертого этажа, конечно, мало что видно, но все-таки видно.       Фонари ночью еле освещают дорогу. Снег смотрелся бы красиво, но я ненавижу зиму, я жду листвы.       В комнате выключается свет, и я яснее вижу все то, что происходит на улице. Полное умиротворение. Это то время, когда город спит. И свет всю ночь ни у кого не горел. И у нас тут — тоже. Горели только мое горло и моя голова от количества мыслей в ней. Я открываю окно и вдыхаю весенний воздух. Он действительно прекрасен. Правда.       Сзади ко мне подходит Маяковский. Подходит с сигаретой. Он ждал, пока Олег уснет или что? Он буквально и неосознанно преграждает мне пути избежать его близости, но его это не беспокоит. Он просто дышит своим излюбленным ядом вперемешку с воздухом и устало выдыхает. Дым ударяет в нос, сегодня мои легкие обещали жить долго. Печень подумала, что ее изнасиловали. Я смотрю в окно, мне не хочется ни о чем думать, но я думаю.       Он затягивается, выдыхает, затягивается, выдыхает, молчит и, наверное, думает о чем-то. Я забываю о том, что он пьяный. Хотя он и не пьяный, просто выпивший. Это разные вещи, точно. Все свои действия и этот странный и немного неприятный процесс курения он повторяет еще пару раз, сигарета заканчивается, и окурок он выбрасывает в форточку. Я чувствую этот дым и чувствую, как он проникает в меня через рот, нос, через поры на коже. Еще пара минут и я вхожу во вкус. Этот дым мне начинает приходиться по душе, но только на несколько секунд, потом я вспоминаю, что это за яд. Что он умрет раньше меня. Я не хочу умирать. Он, наверное, тоже.       Я оборачиваюсь и поднимаю голову вверх, господи, черт возьми, как же мне нравится, что он выше. Он, в свою очередь, опускает взгляд на меня. Вот черт. Я не понимаю, что именно тут и сейчас происходит, но он наклоняется ко мне, я привстаю на носочки, еще одно гребаное мгновение и вся моя жизнь, все мое упорство полетит к черту. Я потеряю все. Я напридумываю, я не сделаю, как нормальные девушки, я сделаю хуже. Я потеряюсь в этой вселенной и все испорчу. Я умею. Я предам саму себя и потеряю гордость. Я не хочу так.       Я зажмуриваюсь, выдыхаю и отталкиваю его руку и убегаю. Я хочу расплакаться от того, что чуть не сделала какую-то глупость. Я слишком часто ною. Куда я убегаю? Без понятия. В какую-то еще комнату, присмотревшись, я понимаю, что это кухня, но это не важно. Я сажусь на ближайший стул и поджимаю ноги, обнимаю колени и упираюсь лбом в них. Я не так хотела…       Я так не хотела, вообще.       Он же ничего этого и не вспомнит, а для меня это будет значить просто… пол моей маленькой жизни. Почти все. А потом я узнаю, что он ничего такого и не имел в виду, потом что-то где-то, в ком-то сломается. Это я. Я сделала что-то не так, долбаная ошибка, долбаные выходные.       Будет стоить мне многого. Где тот добрый и слишком простой для проживания и решений мир?       Вообще, я же знала его дольше чем эту неделю, я знала его через Лизу, знала через Олега. Не напрямую, но хоть так.       Меня прерывает снова тот человек, который так бесцеремонно ворвался в мою спокойную жизнь. Я, наверное, уже повторяюсь. Двести раз по одному и тому же кругу, мне не лень. Я не хочу менять свою жизнь из-за кого-то не думающего о последствиях. — Катя, — он единственный раз назвал меня по имени не на публику. Не надо этого делать, мы с тобой не друзья, не враги, ты не имеешь на это право. Я поднимаю на него взгляд. — Только не вздумай плакать, хорошо?       Господи, это я тут наивная? Он наверняка ломает кому-нибудь жизни. Ломает кому-нибудь кости. Этот кто-то я. Хорошо?       Я молчу. Я догадываюсь, что последнее время я слишком многого не хочу, и оно все сбывается. Сбывается именно то, чего я не хочу. У меня началась черная полоса, точно. А может, я драматизирую? — Прости, нелепо получилось, — он садится рядом на стул. Я с удовольствием киваю. Вот сейчас прямо в точку попал, впервые! Первая кость пошла. — О да, Владислав Максимович, да, нелепо, — шепотом говорю я. Темнота вокруг. И правильно — я не хочу его видеть. Никого видеть не хочу. — Только не подумай ничего лишнего. Я, кажется, слишком много выпил, не отдаю отчет своим действиям, — он усмехается. Конечно, кто бы сомневался, для тебя же все это огромная шутка. Больная какая-то шутка. Кто пихнул меня в этот чертов мир?! Он ужасен. Я объявляю войну. — Вы знаете, насколько это сложно — не придумать лишнего. И вы даете кому-то повод, а потом говорите, что жизнь такая штука, что всякое происходит, — я, кажется, говорю много, но он не злится. Я бы ему вмазала, если бы злился. Вмазала. Смогла бы. — Может, ты и права, но я знаю, насколько ужасен, а ты еще — нет, — я отворачиваюсь. — Я малолетняя дура, ничего больше. Утром вы ничегошеньки не вспомните. Пожалуйста. Да и не стоит этих философских рассуждений, я и без этого хорошо жила, — действительно, давай, теперь скажи, что я все пойму, когда вырасту, что я преувеличиваю. Ничего, завтра я буду хуже, я покажу, что это все меня больше не возьмет. — Катя, я не настолько пьян, просто скажи мне, что ты ничего не подумала обо мне, — боже, а если подумаю, будет важно? — Не надо! — шепчу я, — Не надо, пожалуйста. Не разговаривайте со мной. Я подумала о вас еще в первый день, подумала что-то не то, что вы такой ужасный и самовлюбленный. Собственно таким вы и оказались, верно? — я ошибаюсь. Не хочу ошибаться, хочу правды. Но разве ему это объяснишь. Он никогда не был шестнадцатилетней девчонкой. Никогда! А я вот была. И в этом есть плюсы, но и минусов предостаточно. — Хорошо, — уже озлобленно говорит он, но встает, я не успеваю ему вмазать, как планировала, — если соберешься резать вены, ножи там, — он указывает на какой-то ящик и уходит. Ага, дождешься! Я подарю тебе книжку.       Вторая кость и мне становится легче. Я подхожу к окну и, открыв его, вдыхаю снова. Тут уже нет табачного запаха. Оно и к лучшему. Как же хорошо, на улице сейчас здорово! Просто восхитительно!       И снова меня прерывают, я слышу как что-то или кто-то падает где-то в небольшом коридоре с грохотом. Шум утихает, и я, осмелев, иду в коридор. Свет не включаю, глаза уже привыкли, и я все вижу. Как ни странно, готовлюсь к худшему. Кровь, месиво…       Я выхожу из кухни и оглядываюсь, вижу у стены неподвижного Маяковского, впрочем, лежит он неестественно, будто бежал, поскользнулся и упал. Он лежит спиной к стене и тяжело дышит. Я приседаю около него и беру его лицо в ладони. — Владислав Максимович, — зову я, но он лишь вздыхает и с открытыми глазами смотрит сквозь меня. — Влад, — повторяю я, и это выводит его из «транса». Теперь он смотрит на меня. — Что случилось? — он осматривается одними глазами, честное слово, я никогда еще не видела взрослого человека в столь растерянном, беспомощном и «детском» состоянии. Он будто не понимал сам, что произошло. — Я подумал, что ты собралась прыгать из окна, — тихо шепчет он, как ребенок, испугавшись. — И неудачно побежал спасать, — теперь он смеется на себя же, я тоже смеюсь. Смеется как-то по-простому. Выглядит как действительно ребенок, которого напугали чем-то не настоящим. Это как подбросить первоклашке в портфель силиконового паука.       Он смеется и обхватывая меня одной рукой прижимает к себе и обхватывает, уже наверняка, второй рукой. Я тоже смеюсь и обнимаю его. Эта ночь заканчивается смехом и чем-то неопределенным.       Позвольте, я подумаю над этим завтра и скажу точно. На счет войны — тоже.