Я жалею о том, что ничего мне не жаль.
Автобус опаздывал, и Имаёши оставалось только развлекать сестру. Маленькая Кэцуми норовила затеряться среди людей, также ждущих на остановке, а он пытался удержать её руку — и внимание. От ранца уже устали плечи, дневная жара ещё не пошла на спад, и хотелось просто оказаться в прохладной тени. Казалось бы, первый год в средней школе, свободы должно было стать чуть больше, но нет: ему приходилось после своих занятий ехать за сестрой. Родители учили его заботиться о младших — обо всех младших, — так что он не возражал. Но автобус мог бы ради приличия поторопиться — его идеи по отвлечению на сегодня, кажется, иссякли. Когда многоколёсое чудовище остановилось возле них, Имаёши едва удержал маленькую ладошку, не давая Кэцуми убежать вперёд. Человеческий поток подхватил их обоих, занося в салон, и, пока он пытался укрыть сестру от давки, что-то царапнуло его плечо. Имаёши зашипел, вполголоса ругаясь на заусенцы пластиковых спинок и резко дёргая к себе Кэцуми. Испугавшись такой резкой перемены — в окружении, в настроении брата, — она обхватила его тонкими руками, прижимаясь щекой к животу. Раздражение сразу прошло, движение вокруг стало чуть менее хаотичным, и когда автобус наконец тронулся, на его губах уже играла привычная улыбка, а пальцы перебирали мягкие волосы Кэцуми. К концу подходил апрель, его вот-вот должны были перевести в основной состав баскетбольной команды, а поездки за сестрой — ну что же. Младших надо оберегать, верно? Даже если они в этом не нуждаются.***
Играть во время дождя — всегда плохая идея, но она становится в десять раз хуже, если ты играешь с Ханамией. Имаёши знал об этом, но разве мог остановиться? А вот теперь пришлось расплачиваться. Поскользнувшись на грязи, Ханамия влетел лодыжкой прямо в щель под заграждением. И хотя кроссовкам явно досталось больше, чем ему самому — несмотря на то, что сетка вспорола и голень, — не паниковать не получалось никак. Имаёши подбежал к нему, падая на колени прямо в эту чёртову грязь и судорожно отирая кровь, чтобы посмотреть, насколько дело плохо. Кроме обычного липкого страха им двигало что-то ещё, не поддающееся пока объяснению. Всё было, конечно, не так страшно, как показалось на первый взгляд, но ведь ему всю жизнь твердили, что он несёт ответственность за тех, кто младше и слабее. А Ханамия был не просто младше, он был из его команды, чёрт возьми, и уж ему-то Имаёши должен был объяснить, что нельзя играть в дождь на дрянных уличных площадках. Донести, а не хватать мяч и идти доказывать, что они выше правил. Впрочем, вряд ли понимание ошибки могло как-то им помочь прямо сейчас. Сдирая собственные руки в кровь об острый край заграждения, Имаёши помог бледному Ханамии высвободить ногу. Уже позже, когда медбрат, перевязав его лодыжку, занялся ладонями Имаёши, тот внимательно смотрел на ожившего кохая и думал, что заботился плохо. Не уследил. Не проконтролировал. Вслух же получалось только язвить и издеваться, но обычно весело и ядовито огрызающийся Ханамия теперь молчал, глядя на змею, обвившую чашу на стеклянной вставке двери. Когда с перевязками было покончено, а врач сказал, что через два месяца тренироваться можно будет в полную силу, Имаёши подставил плечо под худую руку. Ханамия шипя и явно неохотно оперся на него, и они отправились к нему домой. Мать Ханамии испуганно выдохнула, увидев их на пороге. Картина и впрямь была удручающей: двое мальчишек в грязи и бурых пятнах, подранная одежда и слипшиеся влажные волосы. Оба бледные как полотно, на обоих, кажется, только дунь — и переломятся. Оба, впрочем, сами могли кого угодно сломать, но хотелось верить, что об этом Ханамия-сан лишь догадывается. Она впустила их, не задавая вопросов, и, когда Имаёши уже развернулся, чтобы отправиться к себе, тихо, но твёрдо проговорила: — Имаёши, верно? Он кивнул, едва ли задумываясь о том, как она узнала его. Ханамия-сан же продолжила тоном, не терпящим возражений: — Тебе лучше переночевать у нас, уже поздно и ты весь промок. Я позвоню твоим родителям. Скажи мне номер. — Я не могу. Я... — Останься, — тонкая фигурка в проёме сёдзи казалась почти призрачной, и оттого, видимо, Имаёши замолчал, вглядываясь. Затянувшаяся пауза явно была расценена как согласие. — Макото даст тебе свою одежду, должна быть впору. А твою я выстираю, идите греться и переодеваться. Имаёши было неловко. Неловко и очень не по себе, как будто случай привел его туда, где он не должен был находиться. Почему будто? Так и было, он знал: в иных обстоятельствах он бы никогда не переступил порога этого дома. Имаёши мялся возле постели Ханамии, отчего-то не решаясь ни снять мокрые холодные тряпки, ни даже спросить его, где находится ванная. Как-то разом поблекли и все пикировки, будто упражняться в словесной эквилибристике можно было, пока их не связывала даже дружба — а вот теперь, после того, как на площадке смешалась их кровь, появлялись какие-то границы. Сам Ханамия сидел прямо на полу: светлое дерево потемнело от влаги под ним, пока он задумчиво водил кончиками пальцев по краю перевязки, барабанил подушечками по бинту с любопытством естествоиспытателя, очевидно, полностью увлекшись зрелищем и ощущениями, забыв про нечаянного гостя. Ещё через полминуты он, однако, не меняя позы и даже не поднимая головы, проговорил: — Полотенце в шкафу на верхней полке, майку возьми чёрную на нижней и синие шорты там же. Ванная прямо по коридору и налево. Во всём этом отчётливо слышалось так и непрозвучавшее «спасибо».***
Когда отогревшийся и чистый Имаёши вернулся, в комнате он застал не только Ханамию. На постели сидел растрёпанный незнакомый мальчишка. Пепельные волосы закрывали глаза, так что даже не понять было, смотрит ли он на него или в пол. — Это Хара Казуя. Мой друг. — Вот уж не думал, что у тебя могут быть друзья, — автоматически съязвил растерянный Имаёши. — О. У меня есть всё, что мне нужно, — Ханамия ухмыльнулся и протиснулся мимо него, хромая в сторону ванной. Хара хлопнул пузырём жвачки и неспешно отправился за ним. Когда он поравнялся с Имаёши, тот отстранённо отметил, насколько Хара выше, а больше, пожалуй, ничто не привлекло его внимания. Он был слишком сосредоточен на этом новом для себя ощущении, оставленном словами Ханамии. Он... Завидовал Харе? Странно было даже подумать так: «быть другом Ханамии Макото» он бы не загадывал на падающую звезду. Однако же да, он завидовал тому, как, должно быть, легко им говорить. Сколько Хара может знать. Сколько уязвимых мест нащупать. Хотя... Разве смысл не в том, чтобы не бить в них? Имаёши не смог бы сказать, хотел он ударить побольнее или уберечь от ударов. Навязанное боролось с личным, но одно, пожалуй, он понимал с ужасающей ясностью. Он завидовал тому, как Харе легко дотронуться до Ханамии. Ему вряд ли нужно было оказаться единственным человеком поблизости, когда случается беда, чтобы просто протянуть руку — и коснуться. Имаёши посмотрел на свою ладонь — повязки пришлось снять, и теперь линии прерывались ссадинами и порезами. Нужно было как-то забинтовать их по новой, но вместо того, чтобы спуститься и попросить о помощи, он смотрел на то, как от движения пальцев расходятся края кожи. Воздух неприятно щипал ранки, и, уловив смутное сходство между своим отстранённым интересом и любопытством Ханамии, Имаёши раздражённо сдёрнул полотенце с шеи и остервенело начал тереть волосы, словно это помогло бы ему вытряхнуть оттуда лишние мысли. Не помогло, конечно: вокруг были вещи Ханамии, его книги, его мир, куда почему-то Имаёши впустили на один вечер, словно дразня. Дразня... Догадка неприятно кольнула, заставляя усмехнуться. — Ах ты хитрый ублюдок, — с наслаждением протянул он, оглядываясь внимательней. Действительно: он не заметил, как выглядела обстановка, когда они только вошли, но теперь вещи лежали выжидающе и картинно, словно приглашая себя рассмотреть. Эта комната ничего не скажет о своём хозяине, кроме указаний на то, что он сам хотел бы сказать. Фэн-шуй в стиле Ханамии Макото. Дело вкуса. Имаёши сделал круг почёта, касаясь кончиками пальцев наушников на столе, скользя ими по корешкам книг на полках. Ни одной фотографии, ничего по-настоящему личного, во всяком случае, никаких выражений привязанностей. Не верилось, что их нет. Имаёши мог бы залезть в шкафы, проверить ящики стола в поисках снимков или чего угодно ещё, но это показалось нечестной игрой. Не то чтобы Ханамию, будь тот на его месте, это бы остановило. Когда Имаёши взял в руки нэцкэ Шоусина, дверь за спиной скрипнула, но едва ли он собирался отставить фигурку. Насмешливый голос, впрочем, заставил его оторваться от созерцания: — Думаю, тебе больше помогут бинты и антисептик, чем талисманы. Имаёши обернулся, опуская божка на комод, и увидел в руках Хары пакет с ватой и склянку. Ханамия важно прошлёпал босыми ступнями к креслу, оставляя за собой мокрые следы, и указал ладонью на свою постель с таким видом, будто предлагал подчинённому присесть для важного разговора. Имаёши опустился на мягкое покрывало, а через секунду рядом с ним практически упал Хара, забираясь с ногами и разворачиваясь лицом к нему. Он забрал ладонь Имаёши в свои руки и уложил на скрещенные лодыжки, почти сразу рывком открывая пакет. Все его движения были порывистыми, резкими, но удивительно точными, так что Имаёши позволил себе отвернуться и уставился на Ханамию, который подобрал под себя уцелевшую ногу и в свою очередь смотрел на то, что делает Хара: тот как раз щедро поливал кусок ваты антисептиком. Видеть Ханамию домашним было непривычно. Кто бы сомневался, что так оно и будет, но гораздо более странным было то, что Имаёши уже не чувствовал неловкости: сидя рядом с человеком, которого он видел впервые в жизни, напротив того, кого своим другом он едва ли смог бы назвать хотя бы в обозримом будущем, он чувствовал себя на своём месте. Будто его пустили наблюдателем, дав карт-бланш на смотрение. Имаёши решил просто пользоваться моментом, так что остаток вечера он почти не говорил с Ханамией и Харой, лишь поблагодарив последнего за помощь, а первого — за гостеприимство (Ханамия предсказуемо фыркнул в ответ). Он слушал их разговоры, самые обычные: они отнюдь не обсуждали способы убийства новорожденных котят или изготовление взрывчатки в домашних условиях. Хара валялся на постели, болтая ногами в воздухе и смеясь над шутками Ханамии, тот снова переместился на пол, в то время как Имаёши забился в угол между спинкой кровати и стеной, неспешно набрасывая в тетради план сочинения. Порой он записывал мелочи, детали, звучащие в разговорах: за какую баскетбольную команду болеет Ханамия, какие фильмы он смотрел, какие книги читал. Информационный мусор, но Имаёши нравилось им обладать. В какой-то момент он отложил тетрадь, откидываясь к стене и расслабленно прикрывая глаза. Хара моментально отреагировал — скатился с постели и тихо, но твёрдо сказал: — Пора ложиться, Макото. Имаёши вздрогнул с непривычки и почти механически сделал ещё одну пометку в голове: кажется, Хара не просто друг, а очень близкий и, возможно, единственный. Ханамия достал из шкафа подушку и одеяло, бросил их на постель и ушёл куда-то. Вернулся и позвал Хару с собой: обратно они пришли с постельным бельём и свёрнутым футоном. Приготовив всё, Хара и Ханамия легли на постель, оставив футон для Имаёши. На полуторной кровати пара худых мальчишек помещались вполне, Имаёши же снял очки и закрыл глаза, укладываясь совсем рядом — но неизмеримо далеко от этих двоих. Сон не шёл. Имаёши долго прокручивал прошедший день в голове, прикидывая, на каких ещё площадках сетка не врыта в землю или не утоплена в бетонных блоках, и за этими размышлениями уснул. Снились ему дождь, насмешливый Шоусин и бледное лицо испуганного Ханамии. На следующее утро после позднего воскресного завтрака с семьёй Ханамии — Хару теперь легко получалось считать именно его семьёй, — Имаёши попрощался со всеми и отправился домой. Об этом дне вслух не вспоминал более ни один из них.