Ночь не закончится

Его дыхание было тихим и щекотливым. Рот чуть приоткрыт, а веки еле заметно подрагивают. Оливковая кожа змеей-тенью изгибается в районе ключиц, прячась за полукругом серой футболки. Можно не обращать внимания на растущие из потолка деревья, ведь Савамура так сладко спит на его кровати. В поцарапанных старых линзах очков отражается зеленая крона. Она расширяется, вытягивается, словно живая, тянется к полу, но Миюки нет до этого никакого дела, ведь Савамура так мило сложил под щекой ладони, словно маленький ребенок. Из-под пыльной люстры сочится трава с уже повисшими на кончиках капельками росы, шелестят окрепшие листья, где-то совсем под потолком слышится пение птиц, но разве есть до этого хоть какое-то дело, когда Савамура так спокойно и открыто смотрит ему прямо в глаза? Получив запасной ключ от комнаты и вернувшись в нее вечером, Миюки чувствовал себя полностью обновленным. Теперь он точно был готов к тому, чтобы снова работать. Ссадина на нижней губе иногда напоминала о себе, но это только делало его ухмылку менее подлой, а заниматься привычными делами не мешала. Курамочи почти о нем не волновался. Только скрутил пару раз, обвинил в предательстве и спросил, сможет ли он играть завтра. Получив утвердительный ответ, успокоился, еще пару раз стукнул его по голове, а потом вернулся к более привычному объекту для тренировок — Савамуре. Весь вечер он рылся в Интернете, пытаясь найти что-нибудь похожее на то, что с ним происходит, но ни на что существенное так и не наткнулся. Уже было довольно поздно, и Миюки собирался ложиться, когда нашел статью об осознанных сновидениях. Она не дала ему ответов на вопросы, но открыла возможные пути решения тех проблем, с которыми он столкнулся. Хотя кетчер мало верил, что то, что там написано можно воплотить в реальности, все же он решил попробовать. Ведь и в то, что сны могут так запросто сбываться, он тоже раньше не верил. Этой ночью ему снились голоса. Он никак не мог разобрать слов, они шепотом шелестели над ухом, не давая уловить содержания, но Кадзуя точно знал смысл, который в них вкладывался. Он был уверен, что его проклинают, проклинают навеки быть несчастным, страдать, вариться в адском котле из боли и мучений. В эту ночь он проснулся через два часа после того, как лег, в холодном поту, и понял, что это были всего лишь голоса. А на утро все стало прежним. Тренировки, школа, дела, дела, дела. Миюки обзавелся новыми очками, курткой и телефоном, и все, кому не лень, решили это заметить, в том числе Савамура, объявивший, что такое расточительство крайне иррационально. Кетчер удивился, что первогодка знает такие слова, и снова началась привычная потасовка, из которой победителем вышел почему-то Курамочи, скрутив их обоих. Вечер ничем не отличался от обычных вечеров Миюки Кадзуи. Только он хотел сосредоточиться на домашке, как дверь весело распахнулась, впуская непрошеных гостей. Миюки бы ушел оттуда почти сразу, но, как обычно, все закрутилось, завертелось, и он даже и не заметил, как оказался втянут в нечто безумное и несуразное, чем серьезные люди никогда не занимаются. Иногда ему хотелось побыть одному в тишине и спокойствии, и казалось, у кетчера нет с этим никаких проблем, ведь он живет в комнате один, но не тут-то было. Курамочи с Ширасу, чуть не разбившие телеэкран из-за спора, прозрачно намекали, что хотят быть выгнаны взашей, но Миюки забыл об этом, а заодно и обо всем другом, когда обнаружил на своей кровати мирно сопящего Эйджуна. Кадзуя стоял над кроватью почти в панике, потому что в комнате было слишком много людей, которые могли заметить его взгляд. Но в то же время он не находил в себе сил просто отвернуться, ведь Савамура заснул именно здесь, так спокойно и безмятежно, словно у себя дома. Это вовсе не злило, а скорее льстило кетчеру, и за это чувство ему было стыдно. Он точно знал, что если бы здесь оказался, кто-либо другой, кто угодно, Миюки бы не задумываясь выгнал его пинком под зад. Эйджун открыл глаза, перевернулся на спину и посмотрел на него. Он не улыбнулся, не вскочил, не воскликнул что-либо ужасно громкое и глупое, и кажется, застыл так же тихо, неподвижно, беспомощно, как будто тоже не мог отвести взгляда. И из-за этой нехарактерной для питчера тишины ситуация становилась только напряженнее. Они оба знали, что должны что-то сказать, но оба молчали, и чем дольше длилось это молчание, тем прозрачнее и очевиднее становились их мысли. Миюки чуть наклонил голову, и глаза скрылись за блеснувшими линзами очков. Теперь в них отражалось коричневое дно верхней полки. — Не спи здесь, Бакамура, — произносит кетчер, но без привычной ухмылки, и даже раздражения в голосе нет, и Савамура никак на это не реагирует и снова закрывает глаза, словно говоря, что имеет полное право засыпать на этой кровати. Кадзуя раздраженно кривит губы, попутно вспоминая, кто такой на самом деле Савамура Эйджун. Не добрый до глубины души человек, не наивный мальчик, который никогда не перестанет доверять всем подряд, а идиот-выпендрежник, который, возможно, никогда не перестанет делать глупости и никогда не научится не выводить из себя других людей. Миюки садится на кровать и локтями упирается питчеру прямо в живот, заставляя его напрячься и недовольно пробурчать что-то среднее между возмущенным восклицанием и извинениями, ради которых пришлось переступить через себя. Кадзуя не обращает на это никакого внимания, устраиваясь поудобнее, ведь даже если Савамура идиот и выпендрежник, Миюки все еще хочет прикасаться к нему каждую секунду, и неважно, какими способами. — Радуйся, теперь ты предмет мебели, — заявляет кетчер, — отныне будешь частью моей комнаты. Первогодка даже и не подозревает, сколько тайного смысла вложено в одну эту фразу, и поэтому снова кричит и возмущается, и все возвращается на круги своя, словно минуту назад они совсем не были прикованы друг к другу взглядами. Потому что Миюки ведет себя так, будто говорит ему: «Об этом нужно забыть», и Эйджун покорно ведется: «Об этом лучше не вспоминать». Но ночью ничего нельзя держать под контролем. Никто не станет задумываться, что можно, а что нельзя, никто не станет держать тебя, если ты действительно чего-то хочешь. Поэтому, когда посреди жаркого дня Савамура утягивает его в раздевалку, где никого нет, когда утаскивает поглубже в самый дальний и темный угол, когда прижимается спиной к холодным дверцам шкафчиков, опускает взгляд на сплетенные вместе пальцы, чуть краснея, смотрит ему прямо в глаза и говорит… В этот момент Миюки почти осознанно понимает, что не Савамура утаскивает его, а он утаскивает Савамуру. Открыв глаза по звуку будильника, кетчер выдыхает почти с облегчением, потому что понимает, что если бы этот сон длился бы хотя бы на миг дольше, он бы его поцеловал. А так как во сне нет никаких границ, то вполне возможно, что не только поцеловал бы. После тренировочного матча с Сакурадзавой тренер отпускает всех отдыхать, но на поле, как всегда, остается один идиот, игнорирующий распоряжения тренера. Еще пару кругов с шиной и можно отдыхать. Наверное, об этом думает Эйджун каждую секунду. Только получается, что в таком случае ему придется бегать с шиной до бесконечности. Миюки возвращается почти не намеренно, почти без тайных умыслов. Ведь должен же кто-то образумить этого идиота. В глубине души Кадзуя все равно понимает, что обманывает себя, и что пришел он с совершенно иной целью. Ему просто до безумия хочется услышать в реальности то, что Савамура сказал во сне, и пусть это будет ложью, наваждением, пусть это будет сказано, только потому что должно быть, ему все равно хочется это услышать. А потом он обязательно обернет это в шутку, сдержит себя, заставит забыть это. — Савамура, хватит бегать, а то скажу Крис-семпаю, что ты себя изматываешь! — кричит кетчер на другой конец поля и почти сразу начинает смеяться, даже издалека замечая, как искажается выражение лица Савамуры. — Миюки-сволочь, это шантаж! — слышит он запоздалый ответ. Но Эйджун все-таки слушается и, добежав круг до конца, освобождается от оков любимой шины и направляется в сторону раздевалки. Кадзуя наблюдает за тем, как он приближается к нему, и вдруг понимает, что не сможет сдержаться. Если Савамура потянет его туда за собой, если скажет то, что хочет сказать, Миюки точно наплюет на все и сделает то, чего ему захочется в тот момент. Он разворачивается, собираясь уйти, пока не поздно, молится, чтобы Эйджун не окликнул его, не пошел за ним, но тщетно. — Эй, подожди! Стоит кетчеру чуть-чуть замедлиться, как Савамура уже рядом с ним, и бежать некуда. Кадзуя избегает его взгляда, напрягается всем телом, почти выдавая себя, но питчер, кажется, даже не замечает этого. — Пошли со мной, я хотел… — первогодка отводит взгляд в сторону, а потом решительно смотрит на кетчера, — …сказать тебе кое-что. — Говори здесь, — неожиданно требует Миюки. Эйджун вздрагивает, потом отрицательно махает головой, хватает капитана за запястье, утягивая в сторону раздевалки, — тот активно сопротивляется. — Я не могу сказать тебе это здесь, — цедит Савамура, пытаясь сдвинуть кетчера с места. — Ну же, не упрямься! — Ты можешь сказать все, что угодно, все равно здесь больше никого нет, кроме нас. Питчер неожиданно ослабевает хватку, оборачивается, и они стоят так близко, что Миюки ненадолго сам перестает верить своему аргументу. — Не могу, — уверенно отвечает Эйджун, потом подхватывает кетчера за руку и утягивает в сторону раздевалки, спокойно, словно уверен, что Кадзуя теперь никуда не сбежит. И Кадзуя действительно никуда не убегает, только вместо спокойствия в нем бьется паника, потому что он прекрасно понимает: если сейчас он не может сбежать, то потом — тем более. Шорох двери, которая открываясь, впустила в комнату яркие лучи солнца, а потом так же уничтожила им проход, закрывшись. Прохладная, темная раздевалка наводила холодные мурашки, и теплая рука Савамуры заставляла чувствовать особенно резко этот контраст. Еще несколько шагов до самого дальнего, заброшенного угла, и питчер поворачивается к нему, прижимаясь вспотевшей от бега спиной к холодным железным дверцам, смотрит на Миюки, и в его глазах проскальзывает неуверенность. Он опускает взгляд на сплетенные вместе руки и чуть смущается, потом хриплым голосом говорит: — Я хочу тебя прямо сейчас. Миюки не отводит от него взгляда, ничего не отвечает и не двигается с места. И лишь сжатая в кулак свободная рука выдает то, сколько самообладания ему понадобилось, чтобы в этой ситуации казаться таким спокойным. Но держится он с трудом. Оперевшись руками по бокам от плеч питчера, он продолжает ждать от него дальнейшей реакции, и она приходит незамедлительно. Эйджун ошарашенно смотрит на него, краснеет до ушей, и Кадзуя не сдерживается от горькой усмешки — скорее самому себе, чем питчеру. Скрывая свой взгляд, кетчер опускает голову, уперевшись лбом в плечо первогодки, тихо смеется, а потом чуть приподнимается и негромко спрашивает его на ухо: — Все еще хочешь? — Ты идиот, Миюки Кадзуя! — восклицает Савамура, краснея еще больше, отталкивает его от себя и уходит в сторону душевых, продолжая что-то обиженно-возмущенно бормотать себе под нос. Миюки опускается на ближайшую скамейку и долго смотрит в стену напротив, пытаясь справиться с волной нахлынувших чувств, потом снова смеется, встает, направляясь к выходу, тихо соглашается: — Да, я идиот.