Ночь не закончится

Мячи — живые, все просто. Они все знают и все чувствуют. Они беспомощно поддаются каждому прикосновению, каждому удару, навсегда оставаясь рабами в ситуации, из которой они не могут найти выхода. Мячи живые, и мне их жаль. Задача кетчера устроить им мягкую посадку, спасти от гибели, не дать улететь за пределы поля, поэтому я и стал им. Потому что больше не могу смотреть, как их истязают. На кончиках темно-зеленых листьев кустов застряли капельки росы. В этом лесу было прохладно и умиротворяюще. Миюки хотел бы остаться здесь надолго, но он должен был спешить. Он шел по вытоптанной меж деревьев тропинке и чуть улыбнулся, поняв, что ее цвет точно совпадает с цветом бейсбольного поля. Но когда деревья расступились, и кетчер вышел на огромное пустое шоссе, его улыбка исчезла с лица, и он с горем и болью в глазах взглянул на то, что ему открылось. Не было видно ни миллиметра асфальта, хоть Кадзуя и был уверен, что под рассыпавшимися до горизонта бейсбольными мячами был именно он. То тут, то там глаза кетчера замечали тренирующихся товарищей. Они поднимали по мячу, подбрасывали в воздухе и отбивали. Поднимали другой и повторяли. И каждый раз, когда кто-то отбивал особенно далеко, его бита покрывалась кровью, которая пачкала им руки и капала на землю, но почему-то никто не обращал на это внимания. Всем было весело, все смеялись, как будто не слышали прорезающих воздух криков, словно они занимались чем-то безобидным. Сердце Кадзуи сжималось от боли и злости — он никак не мог понять, как эти люди так спокойно идут на убийство. — Миюки Кадзуя! Хватит мух считать! Миюки вздрогнул, поднял глаза и увидел Савамуру Эйджуна, стоящего неподалеку. Судя по шлему и бите, он собирался отбивать. Судя по загоревшемуся от энтузиазма Фуруе неподалеку, он собирался бросать. Кадзуя обнаружил в одной руке защиту, в другой — перчатку, и вспомнил, кто он такой. Вызывающе улыбнулся и уверенно прошел в дом. Уж Савамуре-то точно он не даст замарать себе руки. Да этот идиот никогда и не отобьет быстрые «Монстрика». «Я обязательно тебя поймаю, — думает кетчер. — Я обязательно тебя спасу», но прямо перед его глазами мяч врезается в биту, летят брызги крови, пачкают белую форму, красные капли тянутся по линзам очков, и у Эйджуна такое лицо, словно он может и его самого убить этой же битой. Кадзую охватывает дрожь. Небо чернеет и исчезают звуки, остается только янтарный взгляд, надменно усмехающийся в его сторону. Потом и он исчезает, и остается только ночь, темная, непроглядная. Сквозь нее рвутся звуки, которые заставляют морщиться, заставляют вспомнить, заставляют искать рукой телефон, чтобы наконец выключить чертов будильник. Миюки протирает глаза, но все еще не открывает их. Хмурится, пытаясь прийти в себя. — Савамура отбил подачу Фуруи? Что за бред… — бормочет он, потирая виски, — еще только утро, а голова уже раскалывается. Он нехотя вылезает из-под теплого одеяла, надевает очки и смотрит на время. * С самого утра его не покидает странное ощущение, что мячи живые и все чувствуют. Дурацкий сон. Он хмуро разглядывает бордовые швы, а потом вздыхает и чуть улыбается, отгоняя от себя лишние мысли. — Миюки Кадзуя! Хватит мух считать! Эйджун нервно крутит в руках биту, топчется на месте и кидает злые взгляды на Фурую. Кто же знал, что сегодня тренер захочет, чтобы основной состав сыграл против второго. И что увиденная ночью сцена почти в точности повторится. «Ну, в реальности мяч точно не улетит далеко», — думает Миюки, опускаясь около Савамуры. Он улыбается Фуруе тепло, но дерзко, будто говорит: «Давай, Монстрик, покажем Бакамуре его место». Фуруя горит синим пламенем, прожигая кетчера взглядом, словно отвечает: «Именно это я и собирался сделать». После знака о фастболле он замахивается, Миюки видит летящий в страйк-зону мяч и не двигается, в спокойном ожидании, но прямо перед его глазами появляется бита, врезается в красные швы, и… Савамура все повторяет свое победное «Ос! Ос! Ос!», а Кадзуя никак не может унять дрожь. По его губам проносится нервная улыбка, но он опускает на секунду взгляд, медленно выдыхает и твердо заключает: «Случайность». * Иногда Миюки кажется, что он может смотреть на Савамуру вечность. Прикасаться к его коже, считать родинки, обнимать и целовать, доводя до крайней степени смущения, — это он тоже мог бы, если бы был уверен, что Эйджун не оттолкнет его. Смешно, но ему хотелось, чтобы его не отталкивал Савамура — тот, кто всегда отталкивает его. Всегда огрызается и никогда не признает, что дорожит им, даже если это окажется правдой. Миюки знает, что он сам в этом виноват. Он знает, что это он единственный, кто отталкивает, но ничего не может с собой поделать. С самого детства ему говорили, что никто никогда искренне не полюбит его. В нем запечатано уверенной фразой: «Ты не достоин». Он не достоин. Кто полюбит такого выскочку? С таким ужасным характером, такого глупого и никчемного, такого испорченного, черствого, циничного. Точно не Савамура Эйджун. Не эта чистая наивная душа. Иногда Миюки кажется, что он может смотреть на него вечность. Но он отводит взгляд каждый раз, когда понимает, что смотреть на него не имеет права. Ни на эти необычные, но увлекающие черты лица, ни на его смуглые пальцы, почему-то напоминающие детские, ни на прямую спину и острые лопатки. Ему до сих пор не хватает мышечной массы, и смешно, но Миюки не хочет, чтобы что-то в Эйджуне менялось. Даже на подачи, которые чаще всего летят в болл он готов смотреть вечность, но особенно на его глупую, самоуверенную улыбку, от которой всегда хочется улыбнуться самому. Когда очередной мяч останавливается в перчатке, Кадзуя снова скрывает свои чувства, потому что слишком опасно открыться даже ему. Он подходит и треплет Савамуру по волосам, проводит по щеке тыльной стороной ладони и едва удерживается, чтобы не подойти еще ближе и не поцеловать его. Насколько бы ни было сильно это желание, он никогда не позволит себе такого. Пусть Эйджун остается в неведении, пусть остается таким же весенним ростком. Ему еще нужно распуститься в будущем, незачем ему такие морозы, пусть выживет таким же солнечным. Миюки разворачивается и видит под ногами только сероватую землю буллпена, в глазах все расплывается ватным туманом, и вдруг он понимает, что звуков и вовсе не было, что были только его мысли, но и те сейчас тонут. Он устало открывает глаза и видит перед собой темно-серый поддон полки сверху. Сквозь окно пробивается теплый лучик света. * Всю утреннюю тренировку он не может выкинуть из головы эту сцену, поэтому избегает Савамуру и тренируется с Фуруей. После обеда он продолжает игнорировать громкого питчера, но и сам не замечает, когда они оба оказываются вдвоем в буллпене. Миюки пытается сосредоточиться на подачах, но ему все равно необходимо смотреть на Савамуру все время, и это заставляет его чувствовать себя прикованным. Он с горечью вспоминает свои ночные рассуждения и понимает, что все это правда, что он действительно может смотреть на него сколько угодно, и это будет куда интереснее, куда ценнее даже самого захватывающего бейсбольного матча. Кадзуя и сам не понимает, когда обнаруживает себя совсем близко к Эйджуну. И приходит в себя, только когда чуть приоткрытые губы выдают растерянное, смущенное, полуобиженное и полунеуверенное: — Ты чего? Миюки поднимает глаза чуть выше, встречается со взглядом питчера и тут же отворачивается, чувствуя, что готов под землю от стыда провалиться. — Хорошая подача, — бормочет он, возвращаясь на свое место, но не слышит, не чувствует, не видит ничего. Сероватая земля в буллпене расплывается перед глазами, но он заставляет себя вернуться в дом, заставляет себя попросить очередную подачу, унимает панику, подавляет предчувствия, снова твердит: «Случайность». * В комнату опять заявились все, кому не лень. Несмотря на то, что третьегодок теперь нет, все равно громко и шумно. Кто-то играет в приставку, кто-то просто что-то обсуждает, кто-то бесцельно лежит, уставившись в потолок. Миюки сидит на своей кровати, уже долгое время наблюдая за этим хаосом. Савамура и Фуруя играют друг против друга, и, судя по тому, как бьет Эйджуна и кричит на него шорт-стоп, болеет он именно за своего соседа. Кетчер смотрит на это с некоторой долей зависти. Ему тоже безумно хочется потискать Эйджуна, а еще завалить на спину и уткнуться носом в шею. И пролежать так неподвижно до конца света. Рядом аккуратно и почти невесомо садится Коминато. Некоторое время он молчит, тоже наблюдая за жителями пятой комнаты, а потом негромко произносит: — Миюки-семпай, знаешь, я влюблен в Курамочи-семпая. У Миюки с самого утра отличное настроение. Надо же было такому присниться?! Он смеется на утренней тренировке, весело улыбается на уроках, с ума сходит от веселья после обеда, а когда после вечерней тренировки все решают наведаться к нему в гости, веселье приобретает весьма нервозный оттенок. — Я, вообще-то, никого не приглашал, — возражает кетчер, но Курамочи смеется и отвечает: — А нам и не нужно специального приглашения! — Да, мы сами себя пригласили! — выдает Эйджун, после чего его немедленно скручивают, потому что с семпаями разговаривать так невежливо. Зато вежливо без приглашения заходить к ним в комнату, трогать чужие вещи, играть в чужую приставку, переставлять чужие учебники, рыться в чужой манге… Да. Курамочи лучший пример для вежливости. — Бакамура, ты что за шестнадцать лет так и не научился по кнопкам нажимать?! — взревел шорт-стоп, от злости ероша волосы первогодки. — Фуруя, да что ты делаешь?! Тебя же так сейчас уделают! — Канемару выхватил у сонного аса джойстик, взяв игру в свои руки. — Эй! Так нечестно! — возмутился Эй-тян. Одновременно три человека в комнате улыбнулись: наблюдающий за схваткой Тоджо, сидящий на своей кровати Миюки и подошедший к ней Харуичи. Маэзоно, видимо, слишком сосредоточился на манге, которую нашел у Кадзуи, потому что только он никак не отреагировал. Чувство дежавю остановилось в горле комом, и кетчер дернул плечом, отгоняя неприятные предчувствия. «Просто не может Коминато сказать такое», — думает Миюки и отвлекается на ладонь Курамочи, которая уж слишком плавно и нежно проходится по спине питчера. — Миюки-семпай, знаешь, — эти слова заставляют кетчера напрячься сильнее, чем в самом жутком кошмаре, — я влюблен в Курамочи-семпая. Кадзуя медленно поворачивается в сторону бэттера, тот с непониманием наблюдает за этой реакцией, потом вздрагивает, широко раскрыв глаза, краснеет до ушей, хватает кетчера за запястье обеими руками и умоляюще шепчет: — Никому не рассказывай! — Ты что, реально…?! — не выдерживает кетчер. Харуичи прикрывает ему рот ладонью и смотрит на него с упреком, а щеки все еще красные, и руки дрожат, как у младшеклассника. Миюки тихо смеется. Коминато убирает руки, но кетчер все еще чувствует на себе пристальный, напряженный взгляд. Савамура как раз выиграл, и они с Курамочи обнялись на радостях. Канемару что-то недовольно приговаривает, но вслушиваться нет никакого желания. — Знаешь, а я… — он замолкает, открыто любуясь счастливой улыбкой питчера, — а я влюблен в Савамуру, — прикладывает к губам указательный палец и заговорщицки улыбается Коминато-младшему. — Давай оставим обе эти новости в секрете.