-Какаши-

      — Ты же ведь не поручишь это расследование полиции Листа? Чёрт! Стоять, даттебане!!!       Кушина пронеслась возле стола — быстрая, порывистая и лёгкая. Она даже с животом умудрялась так бегать. А теперь уж и подавно.       — Они сгорели, можешь себе представить?!       — Они просто не знали, что бывает, если вызвать гнев Кровавой Хабанеро, — утешительно рассмеялся Минато, полуобернувшись к ней через спинку стула.       — Я никогда не научусь готовить, — она плюхнулась рядом, почти всем весом навалившись на стол и подперев щёки руками, в одной из которых была зажата деревянная лопатка. На щеке красовался мазок сажей.       — Ты отлично готовишь, — Минато коснулся кончика её носа. Кушина от неожиданности вздрогнула и испуганно на него посмотрела. Большие доверчивые глаза. Минато знал, что в глубине души она именно такая — наивная и беззащитная. Несмотря на всю свою силу. — Спроси потом у Наруто, он врать не станет!       Его мысли вернулись к насущному, и улыбка с лица исчезла. Минато ещё долго ковырял палочками салат, прежде чем ответить на недавний вопрос.       — Разумеется, это было бы неразумно. Я почти уверен, что в этом замешаны сами Учихи. Однако Данзо в связи с этим пытается давить на старейшин. Мне это не нравится. Мы должны сначала во всём разобраться.       — Пусть этот старый хрыч сидит в своей норе. Не его дело, — сильнее Данзо Кушина ненавидела только, когда её волосы запутываются — тогда расчесать их становится почти невозможно.       Раздался стук в дверь.       Кушина послала ему удивлённый взгляд: обычно Минато чувствовал заранее приближение чужой чакры.       — Это Рин, — улыбнулся он. Он и сейчас почувствовал, но, будучи сосредоточен на разговоре, вслух внимание на этом заострять не стал. Чакру биджу даже не сенсору сложно не заметить. — Я открою.       — Входи, Рин! — прокричала Кушина, положив ему руку на запястье и удержав на месте.       Через секунду та возникла на пороге в кухне.       — Минато-сенсей, Кушина-сан! — как всегда милая и приветливая. — Я не одна!       Хозяева переглянулись. Минато больше никакой чакры не ощущал.       — Я вот с ним! — Рин повела бедром вбок и вытащила из-за спины блюдо с тортом. — Поздравляю вас с годовщиной свадьбы! — объявила она торжественно и тут же залепетала: — Какаши обещал подойти попозже, у него тренировка с Саске…       — Отлично! У нас как раз… — Минато посмотрел на жену и прикусил язык.       —… нечего есть! — непосредственно и радостно закончила за него Кушина и побежала забирать торт.       Выхватив из рук Рин, она пристроила его прямо на пол, а сама кинулась тискать гостью, грозя в любой момент её задушить. Рин смеялась и не противилась экзекуции. Казалось, ей даже нравилось.       Минато подумал, что им пора бы завести и дочку.       — Минато-сенсей, правда ли это? Про Учих? — осторожно спросила Рин, когда Кушина-сан поставила перед ними чашки с чаем, над которыми, извиваясь, танцевал пар.       — К сожалению, да, — он посерьёзнел и будто мгновенно устал. — Позапрошлой ночью глава клана Учиха Фугаку-сан и его жена Микото были найдены мёртвыми. Их тела лежали снаружи, прямо около стены деревни. Однако же всё говорит о том, что убиты они были вовсе не там. Учихи настаивают, что это личное дело клана, и уже оцепили дом Фугаку-сана, не позволяя никому входить на его территорию. Мы знаем о произошедшем от Итачи. Рин, я думаю, тебе не нужно напоминать, что эта информация строго секретна.       Рин взволнованно кивнула.       — Микото была беременна в третий раз, — в глазах Кушины-сан блеснули капли и сквозь них — злость. — Она так хотела девочку, даттебане! А какая-то тварь… — ей пришлось сглотнуть остатки фразы, душа в себе слёзы.       — Мы думаем, что это могли быть шиноби Конохи. А именно — свои. Из клана. Итачи уже не раз делился опасениями насчёт нестабильной обстановки в квартале. Он считает, что это была месть за отказ его отца как главы выполнить требование большинства и пойти против Хокаге.       У них на кухне всегда было светло и ярко. Светлые стол и стулья, волосы Минато-сенсея и улыбка; яркое солнце, казалось, всё время здесь бьющее в окно, и ночью — бьёт; и ярким пятном же — Кушина-сан.       Такой тёмной, чернильно-синей теме здесь было не место. Она как-то откалывалась от общей картины, как кусочек паззла, по ошибке попавший не в ту коробку.       Но Рин замерла, боясь пропустить что-то важное.       — Я беспокоюсь за Саске, — неожиданно закончил сенсей. Он замолчал, как будто больше ничего не собирался говорить.       Кушина-сан спросила у него что-то взглядом. Тот едва уловимо качнул головой. Рин опустила глаза и постеснялась продолжать разговор.       — Я, наверное, сбегаю за Какаши, — пробормотала она себе под нос, вскинула голову и выдавила улыбку. Ей запоздало показалось, что она зашла сильно не в тот момент.       — Захвати Саске кусочек на всякий случай, — засуетилась Кушина-сан и спустя пару секунд всунула ей в руки пластиковый контейнер, — а лучше уговори его прийти на обед. Наруто как раз вернётся, он будет очень рад.       Рин поблагодарила её и вздохнула. Она знала, что Саске откажется под каким-нибудь предлогом. Он не жаловал Наруто и даже приглашение Хокаге нашёл бы способ отклонить, чтобы лишний раз не нарываться на его общество. ___________       — Я догадывался, что это бесполезно.       — Саске.       — Спасибо за чидори. Шаринганом я овладею сам, — бросил через плечо он и прошёл мимо приближающейся к месту их тренировки Рин, даже не взглянув на неё.       Шаринган.       Обито.       Для Рин эти слова были тесно взаимосвязаны. По спине пробежали мурашки.       Рин грустно посмотрела вслед удаляющемуся Саске.       Это была единственная часть Страны Огня неподалёку от Конохи, лишённая растительности и похожая на красную пустыню. Поговаривали, что эта местность отнюдь не естественного происхождения. Считалось, она осталась со времён одной из крупных битв Первого Хокаге и Учихи Мадары. Все растения в радиусе километра были выжжены катоном, а земля была прокалена вглубь настолько, что здесь так больше ничего и не выросло.       — Не расстраивайся. У него просто такой возраст.       — Знаю, — Какаши приложил тыльную сторону ладони к закрытому глазу.       Неровный шрам за эти годы побледнел. Рин всегда внутренне ёжилась, когда представляла — каково это: внезапно лишиться половины света. За этой мыслью немедленно следовала другая: а каково — всего света?..       — Что ты хотела, Рин? — его голос был, как всегда, спокоен и сдержанно-доброжелателен. Однако же от её взгляда не укрылось, что он едва стоит на ногах. В груди защемило от жалости. Опыт подсказывал ей — эту эмоцию нужно скрывать.       — Кушина-сан передала Саске торт… Но, кажется, ему совсем не до этого. Мы тебя ждали, — добавила она мягко.       Какаши опустил протектор и прислонился спиной к большому камню позади себя. Рин молча подошла и обхватила его сбоку, под рукой, помогая опуститься на землю.       — Разреши, — попросила она, намереваясь осмотреть глаз.       — Всё в порядке.       — Что ты как… — она запнулась, сама себя испугавшись. — Пожалуйста.       Сил на сопротивление у него, по-видимому, больше не осталось. Какаши закрыл видимый глаз и чуть повернул лицо в сторону Рин.       Дрожащими пальцами она опустила маску, и только затем подняла протектор. Удержавшись от того, чтобы потрогать большим пальцем шрам — просто ощутить его рельеф, — она прислонила сразу всю ладонь и высвободила свою чакру, осторожно заставляя его ткани регенерировать. Ощущались эти повреждения страшно — глазной нерв словно обугливался, плавился, как предохранитель в электрической сети, не выдерживая напряжения, подаваемого на него чужой плотью. И ей теперь нужно было аккуратно устранить эти последствия. Рин делала это и думала, что ей не жалко на него чакры — отдала бы всё до капли, чтобы возместить вытянутое шаринганом, только бы Какаши почувствовал себя лучше. Однако передавать чакру она могла только в режиме бьякуго. Выглядело бы странно, активируй она этот режим сейчас. Но хотелось очень.       — Ну вот и всё, — улыбнулась Рин и с сожалением проследила, как он возвращает маску на лицо.       — Спасибо.       Какаши ответил на её улыбку глазами. Ей хотелось как-то продолжить разговор, отвлечь внимание от того, как близко они сидят, чтобы позволить себе этим наслаждаться незаметно.       — Минато-сенсей рассказывал о том, что случилось в клане Учиха.       — Всё гораздо хуже, чем кажется, — нахмурился Какаши, не глядя на Рин. Она ждала, и после некоторого молчания он продолжил: — Это Саске нашёл тела своих родителей.       Рин застыла.       — Но как?! Что он делал за пределами деревни среди ночи?       — Это произошло в доме. Саске даже напал на них, но не преуспел. Они едва не убили и его, однако ему удалось уйти. Потом он сам перенёс тела. Чтобы отвести подозрения от Учих.       — Странно, — ей по-прежнему казалось, что это какой-то абсурд. — Зачем ему?       — Он хочет сам поквитаться с виновниками.       — Но… Итачи! Он наверняка уже поймал их и стёр с лица Земли.       — Нет. И теперь Саске хочет стать сильнее. По его словам, у Итачи нет времени с ним заниматься. А мои возможности использования шарингана сильно ограничены…       — Ты ведь пытался его отговорить? — Рин вдруг ясно ощутила весь груз ответственности на плечах Какаши и его бессилие. Он явно недооценивал себя. Но как ему объяснить, что никто, кроме него, не сможет на нужный путь наставить Саске?       — Пытался. Но, кажется, Саске знает об этом больше меня. Есть что-то, что он скрывает… Что-то важное. Я должен поговорить об этом с Минато-сенсеем.       — Сегодня у них годовщина, не лучший день для таких обсуждений, — мягко остановила Рин его, порывающегося подняться. — Я что-то проголодалась. Предлагаю перекусить. Думаю, Кушина-сан не будет против, — хитро улыбнувшись, она извлекла кусок торта и палочки. — Я сама делала, — добавила Рин и смутилась. Надо было сказать после того, как он попробует! И только если понравится...       Какаши удивлённо взял палочки. А после всё же снял маску. В отличие от остальных, Рин много раз приходилось видеть его лицо, и её всегда преследовало необъяснимое чувство обиды, когда он закрывал его при ней. Как будто за эти годы они не остались друг другу самыми родными людьми, как будто она не была ему ближе остальных, как будто он и ей тоже не доверял.       Поэтому как только он стягивал ткань под подбородок, Рин с облегчением выдыхала и надеялась, что назад он её больше не вернёт — по крайней мере, пока они наедине.       Какаши отправил кусочек сладости в рот и вежливо прокомментировал:       — Вкусно.       Со временем он научился социальной лжи, так что понять, что у него на самом деле на уме, не могла даже Рин. Единственное, что не изменилось, — с ним всегда было умиротворённо-надёжно, в каком бы состоянии ни был он сам. Какаши мог бывать неуверенным, но даже при этом от него всегда исходила аура спокойной силы. Это чрезвычайно притягивало и располагало к себе… Рин казалось странным, что сейчас девушки не вешаются на него, как это было в Академии. Перед этой аурой идеального защитника ведь по-прежнему было невозможно устоять.       Рин думала об этом и чувствовала, что здравый смысл уплывает всё дальше, что если она сейчас — прямо сейчас — не прикоснётся к нему, то застонет вслух от скрученности клубка невыносимо неизбывных чувств.       Но её удерживало одно — а что дальше? Как он отреагирует? Его реакцию было совершенно невозможно предсказать. С одной стороны — он не захочет обидеть Рин, а с другой — будет ли он этому рад? Не будет ли для него чувство вины перед ней за то, что её симпатия не взаимна, только довеском к и без того тяжёлой ноше — ответственности за смерть Обито, которую он на себя взвалил?       Рин не хотелось усложнять ему жизнь. Всё, что ей хотелось — это облегчить её. Поэтому она остановила протянутую уже было руку на полпути и протерпела очередной приступ болезненной фрустрации молча. От этого будто ломило всё тело, а больше всего — сердце. Это мучение было похлеще любой вражеской пытки, не зря говорили, что самый страшный враг человека — он сам.       Нет, не я, подумала Рин. Это всё обстоятельства. Просто так устроен этот мир. Мечты исполняются не всегда. И надо, наконец, привыкнуть к этому.       Если так она сможет хоть чуть-чуть помочь Какаши — это того стоит. Она это выдержит. Обито ведь — выдержал…       Она всё видела. И ей составляло немало труда притворяться, что не видит. Она чувствовала себя лгуньей, но ей казалось неоправданно жестоким рушить его надежду. Рин бы просто не нашла в себе сил на это. Зато она старалась находить и их, и время — просто для него. Отдавать ему столько, сколько могла себе позволить. А лишнего было много: не растраченная — на Какаши — нежность как раз искала выход. Так Обито становился — немножко — счастливым. А принёс ли бы ему счастье её прямой отказ?       Она была благодарна, что он удержался от признания. Специально или случайно — а скорее всего, интуитивно чувствуя её настрой, — он так и не решился. Уже за одно только это — за его молчаливую любовь — она была готова одарять его заботой. Он не обременял её своими чувствами. И она была ему мучительно благодарна. Всей душой.       Обито сильный и благородный. Он смог поступить правильно. И она сможет.       Без него было пусто и грустно, и нежность, рождающуюся для Какаши, больше некуда было деть. Она скучала по Обито. Помимо прочего, он действительно делал её жизнь чуточку проще и светлее. Это был самый большой дар, который он мог ей преподнести.       И она бы тоже хотела быть таким даром — для Какаши. Признаться же — значило забрать его.       Какаши заметил, что Рин загрустила, и посмотрел обеспокоенно.       — Всё в порядке?       Он беспокоится. Разве это ли не счастье?       — Да, — Рин не смогла не улыбнуться. — Спасибо тебе. За всё.       Он выглядел слегка удивлённым, но совсем чуть-чуть. Рин нравилось, когда его непроницаемость прирождённого ниндзя нарушалась хоть какой-нибудь эмоцией. Ей нравилось чувствовать Какаши живым. Она ловила в себе отголосок этого чувства даже среди более сильных других, даже когда его бровям случалось чуть дрогнуть от боли, — и тут же вытравляла из себя это, стыдилась, старалась стереть. Конечно, сочувствия, жалости, нежности к нему, стремления помочь — было больше. Но Рин он нравился любым. Рин нравилось любое проявление его чувств — даже негативных.       — Тебе правда нравится? — она спрятала глаза, подхватывая новый кусочек, и они столкнулись палочками. Рин смущённо хихикнула. Она чувствовала, как на протяжении этого разговора её смущение нарастает, становясь более тягучим, вязким. И всё же каким-то базовым, фоновым чувством — ей было спокойно.       Рин и в голову не приходило никогда соблазнять его. Она была так сильно сосредоточена на своих чувствах, они так сильно ей владели, что думать о том, что надо играть — менять их, переламывать, прятать ещё глубже — даже на время, чтобы вызвать какие-то ответные у него, смотреть на него не изнутри этой бури, а со стороны, — было не в её власти. Этот поток был односторонним — честным и простым. Она слишком была занята тем, что смотрела на него, вместо того чтобы смотреть на себя его глазами. Она не могла себя заставить пожертвовать ни секундой первого ради второго. Рин знала в глубине души, что это неразумно и нелогично; что ей стоит вести себя по-другому: по-женски мудро, хитро. Но это казалось ей неестественным и неважным. Какаши не заслуживал этого. Он не заслуживал того, чтобы им манипулировали. Если он решит выбрать её — Рин бы не хотела, чтобы на этот выбор что-то влияло. Даже она сама.       Тем более она удивилась, когда заметила, как расширились его зрачки и застыл взгляд, стоило ей внезапно поднять на него голову, наклонившись за тортом, контейнер с которым стоял у него на коленях. Его лицо — без маски — оказалось так неожиданно, невыносимо близко. Рин глупо отпрянула и поправила на груди рубашку. Щёки залил жар. Как глупо. Как же глупо.       — Я… Какаши… — лучше бы она молчала. Рин совсем разволновалась и отвернулась, прижав ладони к щекам прохладной тыльной стороной — убрать жар.       Он молчал. Ничего не спрашивал. Не приближался. Наверное, он тоже знает.       И тоже боится быть жестоким.       Какаши деликатен. Он бы никогда её не оттолкнул. Но она не хотела бы ему навязываться или выглядеть вульгарной в его глазах.       Наверняка Какаши видел много женщин лёгкого поведения… близко. Он взрослый мужчина. Было бы странно, если бы он не имел такого опыта.       Думать об этом Рин было больно, хоть она и уговаривала себя, что такое положение вещей нормально. И всё же лучше всего работало — просто забывать.       Она оглянулась слегка, сквозь волосы. Какаши сидел, прикрыв глаза. У него же до сих пор истощена чакра, вспомнила Рин.       Как же она была ему благодарна за его тактичность, до беззвучного крика, до одури благодарна!       Ей нравилось то, что они внезапно остались одни — не просто в комнате, не в палатке, не на службе, а гарантированно далеко от людей. Ей очень не хотелось упускать этот шанс, который — она чувствовала — больше не представится.       Но… как использовать этот шанс? Это ведь означает — преодолеть все возведённые ей самой в попытке поступить правильно преграды, рискнуть — всем — то есть Какаши. Лучшим другом, смыслом жизни и единственным товарищем по беде.       Рин помнила, что когда-то была смелой. Когда-то она хотела спасти всех — и его — ценой своей жизни. Она таким образом собиралась добровольно отказаться от общения с ним — ради него. Ради того, чтобы он мог обрести будущее. Почему же она боится рискнуть тем же — ради них обоих? Ради того, чтобы обрести общее будущее — их? Ведь ставки здесь нисколько не выше?       Потому что тогда не было выбора, отвечает себе Рин. А теперь выбор есть. А значит, есть место для трусости.       Рин овладевает какая-то истеричная, обречённая весёлость. Такая раньше генерировалась ей у себя, чтобы поднять боевой дух и дружелюбие вечно цапающихся сокомандников — когда их у неё ещё было двое. Теперь это настроение пылилось на чердаке сознания, как ненужный хлам.       — Какаши, у тебя есть мечта? — слова сорвались с языка, просто чтобы заполнить пустоту. Просто чтобы между ними двумя был не вакуум, который снова начнёт непреодолимо засасывать Рин в себя, сближая их и лишая её рассудка.       — Мм? — Какаши не ожидал такого вопроса. Он открыл оба глаза от неожиданности: даже шаринган, который обычно старался держать закрытым. Он по-прежнему не надел маску. — Почему ты спрашиваешь?       — Наруто рассказывал мне о том, как ты знакомился с их командой. Ты ведь выманил их мечты, а своей не поделился, так? Это ведь нечестно.       — И это не значит, что она у меня есть, — невозмутимо ответил Какаши, но взгляд не отвёл.       — У всех есть. Могу я узнать о твоей мечте? Чего бы ты больше всего хотел?       Какаши запрокинул голову в небо и долго молчал. А потом всё-таки ответил:       — Я бы хотел сдержать обещание, данное Обито. Я бы хотел оправдать его доверие. Я бы хотел сделать так, чтобы его жертва не была напрасной. Он попросил меня дать ему возможность увидеть будущее его шаринганом. Я хочу показать ему хорошее будущее. Будущее, где ты счастлива, где все… счастливы.       — Где все счастливы… — повторила Рин. А в голове только и стучало: «Где ты счастлива».       Какаши хочет сделать её счастливой? Знал ли Обито, что именно для неё — счастье? А если бы знал — пожелал ли этого?       Рин почему-то подумала, что в самой удачной для себя ситуации — если вдруг такая случится — предпочла бы, чтобы Какаши шаринган не открывал. Что такое её счастье… Обито бы не понравилось. В конце концов, при всей своей самоотверженности, он был не святым, а просто мальчишкой с живыми, земными чувствами. Видеть её настоящее счастье для него было бы слишком жестоко. Рин бы этого не хотела.       — Рин… — Какаши посмотрел на неё твёрдым взглядом. — Я должен был спросить раньше…       «Не надо», — закричало всё внутри Рин, но связки будто парализовало, и она инстинктивно не нашла другого способа заставить его замолчать. Раньше, чем к ней вернулся разум, она оказалась в бездне. Она убила всё, что строила многие годы, убила своими руками. И даже хуже — губами.       Непривычные к поцелуям, её губы сделали пару неловких, негибких движений — и застыли. Сейчас Рин не видела его глаз — но ведь стоит только ей отстраниться… Она почувствовала себя в ловушке. Она сама себя в неё загнала.       Она знала, что если он спросит напрямую, она не сможет ему соврать. А тогда всё будет кончено. Он слишком предан Обито. С одной стороны — это предательство, с другой — исполнение его воли… Так что же это?!       И сейчас — разве сейчас всё не кончено?       Рин почувствовала, что плачет. Так странно — чувствовать это с запозданием, будто не управляешь своим телом.       «Какаши, прости, это я виновата… Ты не виноват…»       Рин почувствовала гул в ушах. Она от испуга открыла глаза — и увидела, от чего этот гул: Какаши держит её за голову обеими руками — они прижимают ей уши, глаза его закрыты, лоб плотно прижат к её лбу. Их губы больше не соприкасаются, но хватка его рук тверда. Рин страшно, а в груди стучит глупое «не-всё-ещё-потеряно». Они сидят так некоторое время, пока из-под век Какаши не скользит слеза — прямо по дорожке шрама.       Плачет шаринган.       Рин не хватает воздуха и она чуть подаётся назад, чтобы выскользнуть из его рук — гул в ушах стихает и сменяется тихим:       — ито… Прости… Прости…       Оказывается, он всё это время шептал ей в губы слова, а она не могла их слышать.       А может — не ей? И гул — не случайность?..       Она кидается к нему, прижимается сердцем к сердцу. Не разобрать, чьё стучит быстрее. Они будто бьются друг об друга через их грудные клетки — или перестукиваются, как заключённые в соседних одиночных камерах. «Ты — жив?» — «Я — жив…»       И руки Какаши несмело смыкаются за её спиной.       Он будто бы им разрешил.       Он простил их.       Рин не знает, что это всё значит: по Какаши почти никогда нельзя ничего понять. Но она уже ступила на тропинку к счастью, уже почувствовала его вкус. И она не собирается сворачивать.       Это билет в один конец.       Он хотел, чтобы она была счастлива. Рин и Какаши оба ему обязаны. И они не могут погубить свои жизни в одиночестве — хотя бы ради него.       Рин целует шаринган Какаши — и просит:       — Пожалуйста, не открывай его.       Это её последнее милосердие к Обито.       Какаши сложно без помощи протектора держать закрытым только один глаз, поэтому он не открывает оба. Рин это устраивает, и она стягивает с него протектор совсем. Затем опускает ниже воротник-маску — и неуклюже касается губами под ней — она давно так хотела сделать…       Его шея горячая и совсем немного — липкая. На ней бьётся крупная артерия — Рин целует как раз в неё. Он шумно дышит и едва ощутимо дрожит, сжимая её в руках сильнее. Рин кажется, что их чакры соприкоснулись — и теперь она чувствует всё за него. Ему мучительно. Он прощение ещё не принял, но больше не может совладать с собой. Тогда Рин решает ему помочь.       Она запускает руки ему в волосы — её маленькие пальцы совсем теряются в них, местами спутанных, местами жёстких, местами мягких… Какаши запрокидывает голову — ему приятно, он почти стонет. Теперь шею целовать ещё удобнее. Рин удивляется, что ему совсем не щекотно, и легонько проводит языком, попутно удивляясь — это же Какаши, как она себе такое позволяет — с ним? Как так вышло? Но её удивление тонет в дымке где-то на периферии, и она продолжает искать языком место, где будет ему щекотно. Ей интересно, и это какой-то болезненный интерес. Она слишком долго этого ждала. Она почти на это не надеялась. И теперь ей хочется знать о нём всё. Какой он во время оргазма? Краснеют ли его щёки? Сжимаются ли пальцы на ногах? Как именно он себя ласкает? И о чём думает в этот момент?       Какой он в душе, когда струи воды бьют по его телу и каплями стекают по нему, добираясь туда, куда Рин бы так хотела добраться?       Натирают ли ему форменные сандалии — остаются ли от них мозоли?       Есть ли у него шрамы, которых она не видела, и сколько на нём всего следов от битв?       Нежен ли он, возбуждённый, или наоборот, груб и порывист? Сохраняется ли его деликатность, когда он от страсти теряет разум? И теряет ли?       Рин вдруг обнаруживает пальцы Какаши у себя под юбкой. Они тёплые, ей не хочется вырываться — но ей страшно, страшно, страшно. Он тянет вниз её шорты, и Рин послушно приподнимается… успевая отметить про себя, что есть определённое удовольствие в том, чтобы повиноваться мужчине. Повиноваться Какаши.       Пользуясь тем, что она отвлеклась, он ныряет ей лицом в вырез рубашки. Она чувствует его нос, уткнувшийся в середину грудной клетки, а потом — влажный поцелуй. Пробующий, знакомящийся. И скользящий чуть в сторону. Рин вся покрывается мурашками, ей становится холодно, ей кажется, что она перешла какую-то черту. Она отводит его волосы со лба, чтобы увидеть глаза — но они по-прежнему крепко закрыты. Его волосы пахнут пылью, и песком, и чем-то жжёным… Она задирает его рукав — и видит чёрно-красный след — ожог чидори. Такой имел свойство появляться при отсутствии сил на нужный контроль не на кисти, а на предплечье, где электрический ореол кончался — очевидно, из-за возникающего здесь перепада температур. Какаши с детства таких не получал.       Рин привычно пускает лечебную чакру, но он отталкивает её руку — ему не до этого. Её ладошка при этом случайно задевает это место — и ранка кровит.       Рин не сердится и не обижается. Он вправе сейчас решать сам. Она — его.       У Какаши сильная, крепкая спина — она чувствует это даже через одежду. Рин не выдерживает и сдирает с него жилет, чтобы ощутить силу его тела напрямую. Его водолазка влажная и горячая, он ещё достаточно в сознании, чтобы это понять и стыдливо-быстро стянуть её через голову. Не успевает он опустить руки — Рин уже исследует губами его ключицы и одновременно скользит взглядом по тёмным бугристым сосковым кружкам, примериваясь, с какой стороны к ним подобраться. Лаская себя, Рин обычно играла свободной рукой с соском — это приятно. Ей хочется поделиться этим ощущением, пусть даже она и не слишком уверена, что это то, что нужно. Поэтому она захватывает его сосок губами и внутри кольца губ проводит по нему, сжатому, напряжённому, языком. Какаши не реагирует, его руки продолжают хаотично, но интенсивно блуждать по телу Рин, отчего её рубашка всё больше выбивается из-за пояса. Но через несколько секунд, когда её язык высыхает, а она разжимает губы и трёт его расслабленной шершавой поверхностью кончик соска, от чего прикосновение становится ощутимее, — изо рта Какаши вырывается вздох, несомненно вызванный этим. Рин улыбается и продолжает, не замечая, как внезапно сама остаётся топлес.       Биджу с ней, с рубашкой — но когда он успел сорвать с неё бельё?!       Рин задыхается от неожиданности, отрывается от его торса и прикрывается руками. Какаши делает вид, что не смотрит на её грудь — нет, он и в самом деле не смотрит: с тех пор как Рин его попросила, глаз он так и не открыл. Он вслепую берёт её за подбородок — аккуратно, как стеклянную — и целует в губы так нежно, что у Рин кружится голова. Какаши прикасается к ней! Какаши возбуждён её ласками, он раздет, лишён рассудка, прямо здесь, на месте тренировки его ученика. И они сближаются с ужасающей скоростью.       Рин всё ещё не верится в происходящее.       Она обнаруживает себя в одной только юбке и гольфах — чём-то, что точно не будет мешать, но при этом прикрывает достаточно, чтобы не так сильно стесняться неподготовленной наготы. Порыв ветра играет с тонкой тканью и прохладно гладит под ней самые нежные участки кожи Рин. Руки ветра сменяют тёплые руки Какаши. Какой он нежный… Нежнее даже ветра — и уж точно нежнее её самой. Какаши увлечённо вылизывает её грудь языком полностью, никак не выделяя сосков — Рин думает, что он сильно сросся душой со своей командой нинкенов — даже их повадки перенял. Он действительно сам очень похож на пса. Рин хочется, чтобы он так одновременно вылизал обе — и она позволяет себе мысль о клоне, но быстро отгоняет как глупую.       Рин смелеет и приспускает его брюки — а от оставшейся ткани он избавляется сам. Когда Рин видит стоящий член, она ощущает между своих ног пульсацию, словно подсказывающую направление. Какаши смотрит жадно — он уже давно открыл глаза, потеряв контроль, боясь, оторвавшись от неё тактильно, больше не найти её. Рин мягко прикрывает ему веки, проглатывая его взволнованное хрипловатое «прости». И с тех пор Какаши ориентируется по запахам, что не удивительно — это его стихия, ещё одно сходство с его призывом. Может быть, он просто постоянно в режиме сеннина? При этой мысли Рин хихикает. Какаши напрягается, но сбить его с настроя ничему сейчас не под силу.       Внизу живота волосы у него тёмные. Рин проводит ладонью от них вверх — до груди, внимательно запоминая кожей рисунок мышц. Она сдвигает ноги плотно, чтобы по ним не потекло: трусиков на ней больше нет. Какаши обхватывает её за пояс, кусает в плечо, и Рин чувствует, как он одновременно ощупывает между ног скользкий вход… Это томительно-приятно, его прикосновения уверенны, но по-прежнему чрезвычайно нежны. Он смел, но не делает ничего того, чего Рин бы не хотелось, к чему она не была бы готова. И всё же эти манипуляции несколько смущают её, Рин краснеет и закрывает глаза… И вдруг Какаши мягко толкает её назад, подхватывая под спину. Рин страшно одно мгновение — она почти сразу легко доверяется ему. Какаши невесомо роняет её на что-то, что совершенно точно мягче потрескавшейся от сухости земли. Рин краем сознания отмечает, что это, наверное, его форменный жилет, но ей, в сущности, всё равно, потому что Какаши как раз проскальзывает пальцем туда. Она замирает и инстинктивно чуть прогибается в пояснице. Он гладит её изнутри. Рин непривычно, но мысль о том, что ей обладает Какаши, выбивает любые остатки страха и сомнений. Она берегла себя для него. Так долго… Так мучительно долго… Почти безнадёжно долго… И это происходит прямо сейчас. Только бы это не кончалось… Всё, что угодно, только бы не кончалось.       Она открывает глаза и видит его светлые длинные волосы, торчащие в её сторону, зарывается в них носом и дышит им — ей кажется, что никогда не надышится. Его язык тщательно исследует её грудь, от влаги и дыхания Какаши соскам холодно, они сжимаются, и каждое прикосновение к ним обостряется многократно. Рин вдыхает его всего, а выдыхает вслух лишь имя, однако уже через некоторое время обнаруживает, что шепчет:       — Ещё… ещё… — и даже пошлое: — Да…       Какаши входит медленно, очень медленно, но Рин всё равно больно. Она терпит, зная, что это нужно, что это обязательный этап на пути к удовольствию, что потом станет легче. И Какаши ей в этом помогает, зажимая между её лобком и своим ласкающую ладонь. Он действует так профессионально, что это пугает: Какаши хорошо знает женское тело, его движения естественны, его власть над ситуацией кажется абсолютной. Но при этом совершенно точно видно, что он возбуждён до предела — и в большой степени не в себе. Рин робеет и во всём повинуется его телу.       Он берёт паузу и, оставаясь внутри, садится, возвышаясь над ней и гладя её выше пояса своими большими чуть шершавыми ладонями. Его руки останавливаются на животе. Рин понимает, что эта передышка — для неё, и старается полностью расслабиться. Какаши развязывает юбку и гладит её живот по какой-то странной траектории — не сразу становится ясно, что эта траектория повторяет печать. Неужели он снова открыл глаза?..       Но чуть позже она видит, что на самом деле — лишь один. Он помнит о её просьбе и смотрит на неё только настоящим. Рин хочет, чтобы он вошёл чуть глубже и тянет его ногами на себя. Без протектора Какаши выглядит встрёпанным, менее официальным, каким-то хищным и ещё более непредсказуемым.       Он опускается на неё снова, толкается внутрь и морщит брови, как от боли, а потом вдыхает полной грудью. У него внутри — буря. Но Рин знает, что наружу Какаши её не выпустит. Он не причинит ей вреда, даже если она его попросит. С ним можно чувствовать себя в абсолютной безопасности. Он — воплощение надёжности, каким и должен быть мужчина.       Он внутри, кажется, уже целиком. Во всяком случае дальше уже некуда — Рин совершенно уверена. Ей любопытно потрогать и проверить, и она тянется к месту максимального соприкосновения их тел. А Какаши начинает двигаться. Рин вздрагивает от непривычного ощущения, и её рука замирает в районе его бедра. Ещё толчок — и Рин вцепляется в него. Новое проникновение — и на коже бедра Какаши уже алеют полосы. Он будто не чувствует боли, прижимается щекой к её щеке, Рин находит его губы и хватается за них своими, как за спасательный круг. Ей нужно единение душ. Она хочет проникнуть под толстую оболочку Какаши, стальную стену, которая надёжно прячет его несчастья от мира и мир — от них, защищая окружающих таким образом от его особо опасного содержимого. Она знает, что ему одному за этой стеной неуютно, что так не должно быть, что ни один человек так долго не вынесет. А Какаши и так уже с этим живёт слишком долго — один. Рин просто жизненно важно разделить это с ним, она чувствует, как ещё чуть-чуть — и не сможет себя остановить, не сможет делать это бережно — а больше всего она боится начать ковыряться в нём некомфортно резко. Но вместе со страстью эта стена уже дала трещину, Рин знает — она рано или поздно поддастся. И всё же Рин так долго этого ждала, что сейчас сбавлять обороты сил совершенно нет. Рин соскребает со стенок их остатки и пытается как-то приспособить, посыпать ими гладкий лёд впереди, как песком, — чтобы вовремя затормозить.       Какаши сбивает её мысли очередным толчком в неё — его член будто увеличился ещё больше — прямо в ней, Рин неожиданно для себя стонет обрывисто и резко — и едва не закрывает себе рот рукой. Она не привыкла так проявлять эмоции, она смущена и судорожно пытается догадаться, как Какаши на это отреагировал. Не выглядит ли она глупо?       От того, как быстро он входит в очередной раз, Рин соскальзывает с жилета вверх на голую землю. Какаши подхватывает её руками под спину, и по сравнению с саднящими лопатками, Рин кажется, что внутри он ласкает её в высшей степени нежно. Теперь он размеренно входит в неё, стирая уже свои предплечья о землю. Рин беспокоится об этом, но с каждой секундой — всё меньше. Кажется, она начинает понимать, откуда в этом процессе рождается удовольствие. Рин подстраивается сознанием под ритм Какаши — и каждое его движение в ней становится сладостно ожидаемым. Вот он, ключ к удовольствию. Ей кажется, что даже их сердца начинают биться синхронно. Она прижимает к себе Какаши руками и ногами — так, что ему становится трудно двигаться. Ей хочется быть ближе. Ещё ближе. И ещё, ещё, ещё…       Какаши стонет. Негромко, сдержанно, но регулярно, в такт движениям. Рин замирает и слушает. Это так удивительно, что она забывает про себя напрочь и боится вздохнуть, чтобы не спугнуть это сумасшедшее волшебство. Какаши открыт. Это как символ абсолютного доверия — он, мастер самоконтроля, позволяет себе быть таким раскрепощённым… с ней. Рин чувствует — вот оно, самое настоящее счастье. И именно в этот момент Какаши в принципе — от избытка чувств — просто не может открыть глаза. Рин расслабляется, трётся грудью о его сильное тело, взгляд падает на татуировку на плече — символ принадлежности к АНБУ. Вечный. Она несколько мгновений представляет, как его выбивали — обожжённая игла загоняет краску глубоко в кожу плеча, но Какаши сидит со скучающим видом — его веки не дрогнут. Его мужественность возбуждает её до предела, взвинчивает так, что ей кажется, что она вот-вот взорвётся. Если крохи самообладания и оставались в Какаши, то и они испаряются: Рин вдруг тонет в шарингане — он ужасающе близко, Какаши вскидывается, упираясь прямыми руками вниз, сгибает шею, пряча к груди лицо и одновременно судорожно дважды толкается внутрь. Он стискивает кулаки — пальцы рук его уходят глубоко в землю, словно она не дубовая, а мягкая как масло. Он останавливается, и благодаря этому Рин удаётся ощутить, как пульсирует его член внутри — и как резонирует с этим её собственное тело, сокращаясь. Одно сокращение. Два. Три.       На шестом Рин кончает.       Из груди Какаши вырывается: «Ох», — он единожды содрогается, а потом дышит жадно и часто. Не помня себя, Рин быстро-быстро гладит его руки, покрытые мягкой порослью волос, — вверх-вниз — и что-то бессвязно шепчет. Ни он, ни она не чувствуют, как Рин при этом случайно сдирает корочку со следа от чидори, и капля крови лениво стекает к запястью, чтобы во время очередного прикосновения испачкать ладошку Рин. Пока они пытаются выкарабкаться из этого суетливого удушающего безумия, высоко в небе раздаётся хлопанье крыльев неестественно огромной птицы. Но никто из них этого не замечает.       Не замечает их и всадник на спине птицы.       Им чудовищно везёт, поскольку сегодня у него настроение ни к чёрту. _____________       В нужный момент Минато рядом не оказывается. Однако он заблаговременно учит Печати Пяти Элементов Какаши.       Рин помнит невыносимую боль во всём теле, тёплые руки Какаши на её животе и капельку пота, скользящую по его виску. Всё её внимание было приковано к последней. Так сосредоточиться было легче.       Это была их первая встреча с мокрым пищащим Риши. ____________       Он осторожно и восхищённо гладит папин танто.       — А ты меня научишь использовать молнии?       — Если у тебя есть соответствующая стихия.       — А как это узнать?       — А вот сейчас и узнаем. Рин, к ужину вернёмся.       Она провожает их одинаковые светлые шевелюры мягким взглядом.       Риши прибегает вечером возбуждённый и радостно кричит, что у него стихия огня. Он почти совсем не расстроен, что не унаследовал родную папину. Рин переглядывается с Какаши, у обоих в груди тоскливо щемит. Какаши шепчет так, чтобы слышала только она: «Я ему рассказал». ____________       — Папа, я тоже стану Хокаге, как ты!       Какаши мнётся, потом улыбается глазами:       — Конечно, станешь, если хочешь.       — Но сначала я обязательно стану сильнее этого… — он сгибает руку в локте и гневно сжимает кулачок. — И тогда она обязательно обратит на меня внимание! Правда, мам? Я бы вот такой девочке, как ты, понравился?       Настаёт черёд смущаться Рин.       — Ну о чём ты, Риши. Ты лучше всех. Разумеется, понравился бы!       Риши счастливый убегает на улицу, на пороге разворачивается, скидывает уже надетый ботинок и бежит обратно, целует Рин в щёку, а затем повторяет всё заново и тогда уже окончательно исчезает в дверном проёме.       — Есть новости о Саске, — произносит Какаши.       — Правда? Как он? Он не вернётся?       — Я его зову уже в который раз. Итачи взял всю вину за убийство клана на себя, он отбыл почти полный срок — и сейчас уже был бы на свободе, если бы не болезнь. Саске всегда был официально невиновен. Он знает это, но не хочет принимать. Он не хочет жить в деревне, где родной клан предал его, а остальное население предало его брата, заставив его понести наказание за них обоих.       — Ты сказал, есть новости?       — Не то чтобы новости… Он хочет забрать плиту Учиха. Саске открыл мангёкё шаринган.       — Но это значит, что…       — Да. Шаринган не эволюционирует просто так. Ему все эти годы было кого любить. Это хорошо, что Саске всё же довелось испытать счастье. Лучше пусть мимолётное, но всё же оно будет…       Рин отчего-то понимает, что не согласна с ним. Настоящее счастье может называться таковым, только если оно вечно.       Но вслух она этого не говорит. ______________ ______________       Он просыпается совершенно разбитый. Садится на кровати, потирает лицо. Ему довольно быстро удаётся взять себя в руки, он одевается и последним движением, уже перед выходом за порог, фиксирует на голове маску.       Его крошечная тёмная комната пустеет. По коридору раздаются его быстрые уверенные шаги.       Когда они уже почти стихают вдалеке, тишину разрезает звучный голос и прыгает мячиком по гулким пещерным сводам:       — Дейдара-семпай, вы сегодня приснились Тоби!       — Ещё раз разбудишь меня в такую рань, я от тебя мокрого места не оставлю, м!       — Семпай, не ругайтесь! Вы помните, что сегодня мы с вами охотимся на Трёххвостого? Тоби просто не хотел, чтобы вы проспали и разозлили Лидера. Тоби вас любит!       — Заткнись! Может, ты ещё и педик, м?!       — Простите! К сожалению, Тоби любит вас как семпая… Но вы можете обратиться с этим к Итачи-сану! Тоби уверен, он вам не откажет!       — АХ ТЫ ЧЁРТОВ НЕДОМЕРОК!!!       По стенам пещеры катится грохот, а через несколько минут где-то в глубине её раздаётся обиженный скулёж:       — Никто не любит Тоби…