Откровения вечности

- Доброе утро, душа моя, - девушка, положив голову на собственную руку, лежала, отбросив подушки на пол, куда до этого было спущено одеяло - замученная жаром и духотой, созданной камином, она не пожелала укрываться чем бы то ни было. Темные волосы распушились и лежали на простыне в прекрасном хаосе, зазывая прикоснуться, расчесать, пересчитать пряди. Девушка медленно моргала и лениво вытягивала пальчики до тонкой дрожи, желая отделаться от сонного оцепенения, и при этом не сводила с мужчины глаз. Эти блуждающие, не знающие покоя кусочки янтаря, заключенные в радужку, были едва видны за широкими маслянистыми зрачками, подрагивающими при любой смене взора. Ему было достаточно того, что смотрела они лишь на него, и тысячу раз плевать, что взгляд пленял, приковывал, лишал воли и малейшей надежды на спасение. Чудное море в дикий шторм, в котором желаешь утонуть, познать покой, несмотря на всю страсть пожирающей стихии. Подобно разрушительное чувство наверняка возникало у многих людей с тонкой душевной организацией на краю крыши любого здания, когда от конца отделяет только один неосторожный шаг, а в голове лишь голос, шепчущий из глубин потаённой тьмы: «прыгай!». И он в душе прыгнул, не испытывая ни капли сомнений, пусть физически это выражалось лишь стиранием последних крох сна с его лица. Его освежила, заставляя сердце болезненно захлебываться кровью, набатом выбивая непривычную утру мелодию, ничем не скрытая нагота тела. Ещё с давних времён ему был известен едва ли не каждый изгиб этой женщины, каждая притаившаяся родинка или шрамик, едва различимый переход оттенков кожи, багровые, даже синюшные вдавления следов от корсета, мягкая округлость живота и даже тонкий пушок, словно ореол из волос у самого начала шеи. Хоть годы не тронули сочащейся молодостью её красоты, он все никак не мог насладиться ею впрок, хватаясь за приоткрывающуюся крышку ящика Пандоры немеющими от желания пальцами. Даже несмотря на то, что каждый раз резко, словно в порыве тревожного отвращения (на деле же стыдясь собственных порывов - как так, посягнуть на единственную им же и воздвигнутую святыню своей жизни?!), отворачивался от нагой девушки, и голосом полузадушенного в лапах хищника зверька требовал прикрыться. Из этих коротких моментов, как вспышки падающих звёзд, он и составил карту женского тела. Астроном, влюблённый в звездопад в летнюю ночь, не омраченную не только тучами, но и не тревожимую ветрами. Безответно, беспечно, бестолково мечущийся за своим телескопом, пытающийся уловить путь ускользающих осколков других миров. И теперь, когда его личная комета оказалась прямо перед ним, он был ослеплён, сбит с толку, даже забыл дышать и чуть не задохнулся. Темные мушки под глазами настойчиво напомнили об этой насущной необходимости. - Ты... что? - все же смог выдавить из себя он. Даже в самых смелых фантазиях мужчина все равно не представлял, что до небесного тела можно дотянуться. И вот пожалуйста - бледная кожа, обтягивающая струны сухожилий, чистая, но слегка влажная - на расстоянии от плеча до кончиков пальцев. Казалось бы, и раздумывать нечего - протяни руку и небеса покорятся. Но его окутал едва ли не животный страх, словно вместо исполнения желаний он получит на свою бедную, удивительно, какой магией ещё не седую, голову. И разгневавшиеся боги отнимут его комету, заставят её вечно метаться по далекому запределью, возвращаясь лишь раз в долгую (если повезёт) человеческую жизнь. Хотя у него было такое подспудное чувство, что нечто подобное уже произошло. И рука, коснувшаяся её волос, дрогнула, отпрянула и задрожала. - Лучше скажи сам, что с тобой? - доселе ленивый, сонный взгляд сменился на цепкий, словно репей в цвету. Он быстро отвёл глаза, но было поздно - колючки облепили его целиком и теперь донимали зудом, выцарапывая ответ. - Мне... страшно? - тон такой, словно подобное признание ему самому было в новинку, словно непослушные губы сами выговаривали правду назло ему, выплевывая из горла стыдливо скомканную правду. - Это хорошо, - девушка ослабила хватку и даже слегка отвернулась, - пока боишься, ценишь объект страха. Правда, иногда ценность измеряется силой ненависти. - Ненавидеть тебя невозможно, - он немного поблуждал взглядом по комнате и с удивлением отметил, что никак не может сфокусироваться на деталях казалось бы уже много лет знакомой до последней выбоинки на потолке обстановки. Предельно ясно удавалось видеть лишь её - словно глаза поразила чудная болезнь, название которой он впрочем, все же знал, но признаваться в таком грехе он бы не стал и на смертном одре. Богинь не любят, богиням преклоняются. - Тебе стоит поговорить с некоторыми очень интересными личностями, уверена, они яро будут указывать тебе на факт твоей же слепоты, - усмешка легко просматривалась в сложенных в ниточку губах. - Правда, для проверки этого факта придется одеться и выйти на солнечный свет. Шумно втянув в себя воздух, девушка одним скользящим движением, будто бы голодная выдра в воде охотилась, приластилась поближе, чтобы продолжить скользить уже по его коже: от выпирающей дуги ребра к грудине, а потом вниз, к другому боку, и еще ниже, к едва заметной под перекатывающими от своеобразного чувственного экстаза сухожилиями и мышцами выпуклости таза. Нога, вздыбленная вверх так изящно, как ни одна молодая древесная ветвь не смогла бы тянуться к солнцу, перекинулась через него, и она, едва ли на секунду взвалив свой вес на него, распластавшись от паха до груди, подставила под себя руки и просто села сверху. Прикосновение влажной кожи к коже сухой, едва ли не воспаленной от желания словно создало силой трения электрический заряд. - Леди Годива, вы ли это? - пальцы тут же запутались в волнах волос, так и не пройдя полный путь от лица до самых кончиков, но мужчине было плевать - потянув за эти непокорные локоны, он, прогнувшись навстречу, жаждал, как последней благодати в мире, как манны небесной в пустыне, как капли дождя для растрескавшейся почвы, поцелуя. Не простого, мимолетного, ничего не значащего порой, за отсутствием любовной задумчивости скольжения губ, а полноценного, долгого, лишающего возможности вдохнуть прикосновения душ. - Имя, назови мое имя... - стон, по сладости соизмеримый с горным медом, тихий, влажный, прямо в самое ухо. - Оливия! - дыхание прервалось странной судорогой - ему казалось, что он оступился и летит вниз, в непроглядную тьму бездны, хотя, казалось бы, какая бездна могла оказаться возле кровати? Еще один всхлип, и глаза насилу распахиваются - взгляд снова упирается в потолок спальни, на этот раз более четкий, но все же слегка плавающий вслед за подергиваниями глаз. - Ты бредил, дорогой, - одетая, как подобает, Лив сидела, слегка ссутулившись, насколько это позволял корсет, и упиралась ладонями в колени. Из прически выбилась одна влажная прядь, кротким завитком выглядывающая из-за ушко и убегающая вниз, в декольте. Говорила она глухо, словно опасаясь поднимать голос, и закусывала нижнюю губу. Опущенная голова не могла скрыть прилившей к щекам красноты, мазками расцветшей от скул почти до самого носа. - Так это был сон... - простонал Лау и, едва приподнявшись, с грохотом откинулся на подушки. Должно быть, громкое падение слышалось только ему - но ведь какой еще звук при падении должна издавать голова, отлитая из чугуна? - Мы отпраздновали Хеллоуин без тебя, - Оливия никак не ответила не стенания мужчины, не желая узнавать, что творило воображение в отравленных жаром фантазиях. Ведь стоило ей слегка склониться над больным, найдя опору рука подле обоих боков лежащего в постели, как тот, словно ополоумевший больной проказой заключил ее в свои пропитанные потом мук от простуды объятия и отпечатал свое желание на ее губах. Проще и менее болезненно на чуткий женский взгляд было притвориться, что события сна остались в пределах царства Морфея, и никак не облекались в физическую форму. Несмотря на то, что Лау сам по себе был чистой, прекрасной формой Эроса во плоти, чувства Ливи были глубоко родственные, и ей не хотелось рушить эту связь какими-то уничижительными плотскими утехами. - Кем ты была? Умертвием? - Лау предпринял неловкую попытку пошутить. - Оставь сарказм до тех времен, когда голова прояснится, - баронесса нисколько не оскорбилась - разве есть хоть толика смысла в обиде на того, кто сейчас сам был ходячим (если фигурально, лежачим же буквально) пособием по визуализации деревенских страшилок о восставших из мертвых? - Русалкой я была, - сжалилась Лив над несчастным, простуженным мафиози, - с кожей, посеребренной дивной краской, с очами большими и темными, немигающими, с платьем, струящимся как вода из родника, прозрачное в переливах, до самой земли. Чудный, дивный наряд был, сердце разрывается, до того жаль, что ты этой красоты не видел. - Я вижу... - блаженно прикрыв глаза, мужчина наверняка придумывал что-то на свой лад, совсем не пугающее, а бесстыдно открытое в самых неожиданных местах. И наверняка Оливия из мира грез в этом облачении томно вздыхала и сидела, закинув ногу на ногу, в лучших традициях распутства. Баронесса из жестокой реальности погрязла в молчании, позволяя Лау самостоятельно забыться, пока жар отступил и усталость объятиями удава обхватила измученное тело. Вверив заботы о мафиози верной Ран Мао, девушка на прощание скользнула губами по влажному виску мужчины и поспешила в поместье графа - выступление фантомной пятерки не отменит даже господь Бог.** *** Отмахнувшись от остолбеневшего, бледного, покрытого испариной Бравата, Оливия позволила толпе внести себя в холл театра графа. Ей так же, как и всем остальным, вручили платочек с эмблемой группы и палочку, назначение которой для всех посетителей, кроме баронессы, пока лишь смутно угадывалось. Дети, конечно же, быстрее всех нашли им применение: и тут, и там вспыхивали нешуточные фехтовальные поединки, и девушка всерьез стала опасаться быть забитой насмерть беснующимися отпрысками любителей музыки. Пусть при входе хорошенькие девушки-билетчицы не знали, кто она такая, в буфете ее появления ждали. Оливии оставалось лишь страдать от неразрешимых догадок, кто же все-таки позаботился о снабжении ее охочей до сладостей душонки - граф или дворецкий? И в то время, когда все хорошенькие благообразные девицы, вздыхающие по «Фантомам» скупали и затискивали до сального блеска плюшевые прообразы выступающих, Лив старательно опустошала мармеладные закрома буфетчиц. Решив, что тащить с собой сладости в зал - моветон, баронесса со вздохом отказалась от добавки, в срочном порядке разжилась графином воды и стаканом и методично запила все спешно съеденное целыми тремя стаканами подряд. Жадное, должно быть, вышло со стороны зрелище. Проходя в зал, она проигнорировала девушек, помогавших отыскать место, вяло отмахнувшись надорванным билетиком, и потому блуждала между рядами, как потерянная душа, но не находила в себе сил отказаться от гордыни и признать свое поражение. Так, с грехом пополам, в последние минуты перед представлением место было найдено, и снова все было устроено для ее удобства: один из первых рядов, крайнее у нелюдного прохода место, хорошо вентилируемое за счет десятков приоткрытых под разными углами дверей. Свет приглушили до крайней степени - остались гореть лишь люстры в холле, свет их пробивался через полуприкрытый двери, и тени работниц, извиваясь, кривясь и подглядывая, пробегали то тут, то там, поэтому повертеться, чтобы высмотреть в рассаженной толпе знакомые лица не представлялось возможным, и Оливии пришлось сидеть смирно. Для пущей важности картины она даже возложила руку на руку на коленях и с щелчком составила каблуки ботинок вместе. Маленький воин актерского дела перед грозным ликом большой эстрады. Когда представление все же началось, наконец прекратив изматывающую паузу, Оливия только молилась умельцам, которые помогали в организации концерта, чтобы крепления, держащие фантомную пятерку, выдержали их, пусть и тщедушный, но вес, пока все остальные, как по команде, распахнули рты так, что баронесса всерьез стала опасаться уже не за свое здоровье, а за здравие окружающих. Массовых уход зрителей к лекарям, которые бы вправили беднягам челюсти, в их планы не входил. "Раз уж вы к нам заглянули, мы вас просто так не отпустим" Лив даже не смогла отгадать, кому принадлежал этот истекающий из уст патокой голос. То ли виной тому были плотные плащи с капюшоном, то ли приглушенные возгласы зрителей, который никак не могли утихомириться, но узнать говорившего так и не получилось. - Мы похитим ваши сердца! - судя по полузадушенным стонам барышень вокруг Оливии, то процесс кражи вместилищ души прошел на славу. А ей же хотелось только, как разгульному пьянице в алкогольном угаре от души хлопнуть по коленке сидящего рядом едва ли не чахоточного мужчину средних лет с омерзительно поблескивающей залысиной прямо на макушке и воскликнуть: - Ну, знай наших! - если бы она провернула подобную похабщину, то мужчинка имел все шансы отправиться к праотцам, воскликнув скороговоркой на ломаной латыни что-то вроде "о темпора, о морес!".*** От грохнувшей, словно изо всех щелей, музыки, вздрогнула даже баронесса. Ошарашенная, она встрепенулась, чтобы отогнать навязчивую иллюзию действительно выползающих из темноты, словно полчища тараканов, нот, и попыталась вникнуть в происходящее. Неподготовленным людям (то есть всем, кроме нее), пришлось несказанно хуже (хотя правильное ли это слово, если столбняк разбирает от восторга?), и Лив даже казалось, что она видит шевелящиеся пушковые волосы на руках сидящих рядом. Но это, по её горячему самоубеждению в следующие секунды, было снова игрой предательски распаленного воображения. Мальчишки были на высоте - теперь не за счёт креплений, а за счёт собственных усилий. Каждая капелька пота была оправдана и вознаграждена сторицей: прикованные, хищные взгляды, выхватывающие каждый вздох исполнителей, напряженные фигуры, готовые взорваться аплодисментами, едва дышащие дамы - все это составляло частички великолепия задумки Фантомхайва. - Это представление - спланированное сражение, - Оливия даже не подозревала, что в этот момент мыслит вместе с опротивевшим ей Браватом в унисон, разве что интонация внутреннего голоса была более горделивой, словно у породистой кошки, нежели безмолвный визг прорицателя. Однако же, даже если бы ей взбрела в голову больная мысль заняться препарированием мыслительного процесса этого обаятельного жулика, возможности бы, как ни старайся, не представилось бы, ибо начиналась возлюбленная ею с одного только описания часть представления. "Фосфоресцирующие палочки" - эхом пронесся в голове назидательный голос Салливан, и отчего-то омрачил радость от предвкушения кульминации выступления. Возможно, дело было в банальной зависти (хотя Оливия даже под пытками бы не созналась, что способна испытывать столь низменное, воистину плебейское чувство) оттого, что Лив не способна так же ловко орудовать всеми техническими, научными и прочими терминами, что с головой выдавало её если даже не так бывшую убогую, скитающуюся по тесным улочкам-клоакам едва ли не пригорода Лондона, но как человека гуманитарного образования, дикого до передовицы техники настолько, что люди бы не поручились, что она соизволит правильно пользоваться ножом и вилкой. Но извлеченные из карманов зрителей по команде "Фантомной пятерки" палочки светились тем теплым, мягким, домашним светом, что баронесса мгновенна забыла про горечь снедаемого ее чувства и сама едва ли не с детским восторгом вцепилась в свой, пусть и неживой, но прелестный огонек, и от всей души помахала мальчишкам, надеясь, что они узнают ее даже в темноте по манере поведения. После прощальных аккордов вспыхнул слепящий свет люстр, и жаждущие встречи с новоприобретенными кумирами устремились в специально отведенные для этого комнаты, а девушка предпочла улизнуть от основного потока по лестнице вниз, предполагая, что Брават тоже не пожелал остаться для воздаяния почестей юным дарованиям, отбившим лавры у дарований постарше. Однако прорицатель, должно быть, пользовался сапогами-скороходами, потому что, как бы баронесса не старалась семенить в сапогах побыстрее (даже подобрала подол и бросила веер на произвол судьбы), догнать мужчину ей не удалось. Запыхавшись, она судорожно и громко втянула в себя воздух и прекратила дышать вовсе - выглянув на площадку перед лестницей, ей удалось застать прелюбопытнейшую сцену с участием небезызвестного графа, мало кому известного демона и прорицателя, пролетевшего через свой пик славы. - Понравилось ли вам наше представление? - голос графа словно забивал рыболовные крючки под кожу, а потом, не щадя ни секунды, выдергивал и оставлял собеседника беспомощного, словно та же рыба, хватать ртом воздух на берегу словесных перепалок. - Сомневаюсь, что тот, кто не смог завоевать сердце даже близкого человека, способен покорить зрителей, - совладав с собой, снисходительно улыбнулся Брават. Оливии показалось, что до ее ушей доносится скрип зубов графа, но это было лишь очередными происками воображения, стремившегося дорисовать физическое продолжение у этого лишь вербального противостояния. Разменявшись пронзительными, полными холодной ярости взглядами, противники разошлись восвояси. Не пострадал никто, кроме вазы, свалившейся к ногам баронессы, столь не вовремя решившей вывернуть навстречу Сиэлю и Себастьяну, да подола ее платья, оперативно вобравшего в себя излишки воды с лестничного ковра. - Дьявол! - стиснув зубы, прорычал мальчишка. Для Оливии зрелище выглядело малоустрашающе, она оплакивала вместе с дворецким первоклассную вазу, разлетевшуюся в пыль и черепки, не подлежащие восстановлению. - Ш-ш-ш! - баронесса строго окрикнула графа. - Одного уже призвал. Себастьян принялся раскладывать по полочкам, почему тратить и без того ограниченный лимит нервов на вспышки гнева нерационально, но девушке с трудом удавалось вникать в его доводы, потому что кожу на ее груди прожигал медальон, раскалившийся совершенного незаметно для нее до нестерпимой величины по причинам, сокрытым от нее. А потом ее память услужливо откатила события до того самого момента, когда Лау заключил ее в объятия, которые не назвал бы дружескими даже глухой слепец. Смотреть на демона сразу как-то расхотелось, равно как и дышать лишний раз - на каждый обрывистый вдох теперь уже фантазия подкидывала способы расправы с неверными женщинами. А педантичность, с которой дворецкий распинался, и вовсе казалась ей подозрительным верхом занудства, чем дворецкий без надобности редко страдал, да и тогда сохранял толику ехидства. - Теперь остается только ждать, - Сиэль, как бы не претил ему такой расклад, все равно продолжал, пусть нервно, но соглашаться со своими взрослыми помощниками и ожидать нужных результатов, пока соперники расслабятся и сделают неверный шаг. Тут-то цепной пес королевы их и растерзает. *** В поместье до поры до времени было тихо, и баронесса позволила себе перестать подрагивать под одеялом и расслабленно вытянуть ноги, решив, что гроза миновала, несмотря на то, что медальон продолжал полыхать, подвешенный к светильнику на потолке, и Лив была уверенна, стоит ему лишь коснуться пола — не пройдет и мгновения, как он прожжет его насквозь. Но, как известно, все пугающие вещи происходят неожиданно, иначе испугаться ни на йоту не получится. Поэтому, когда демон собрался из теней, отбрасываемых подсвечником на одеяло, Оливия до неприличия высоко подпрыгнула, хотя до этого находилась в позе уроненного оловянного солдатика. - От тебя исходит этот тошнотворный кумар кальяна, - сморщив нос, брезгливо заметил демон. Девушка даже не успела собраться с мыслями, чтобы хоть в мало-мальски выгодном свете описать свои похождения. - И не только, - продолжил напирать Себастьян, - этим торгашом от тебя тоже разит. - И ведь даже не соврать тебе, - внезапно догадалась Оливия, - треклятый ошейник выдаст меня с потрохами. - Даже если бы его не существовало, - утешительно потрепал ее по голове демон, - все равно мне соврать не получится. Один перебор пальцами, и Лив уже не в состоянии двинуться, вздернутая за волосы подбородком вверх. Для тела не больно, для самооценки — едва ли не смертельно. - Может, отпустишь? - сипло спросила девушка, пытаясь дотянуться руками до цепких демонических пальцев. - Поздно просить о свободе, - нагло усмехнулся демон, и девушка, будучи в расшатанном душевном настрое после переизбытка ощущений от концерта была готова даже всхлипнуть на пробу, хотя догадывалась, что демона этим не проймешь. - Кожа, созданная для ран, но лишенная возможности получить шрамы. Как будто бы твое тело невозможно чему бы то ни было научить. Но тем не менее чего у демона было не отнять, так это упорства и любопытства, поэтому от слов он немедленно перешел в действию, ведь единственно для него возможный способ выпустить пар - пустить кому-то кровь, а Лив как раз жестко оступилась, и заслуживала быть растерзанной. Для него было истинным наслаждением начать давить ей чуть пониже места перехода шеи в грудную клетку, чувствуя, как проминается кожа, как принимают на себя удар еще податливые ребра, колеблющиеся, томящиеся в груди словно струны вывернутой наизнанку гитары. Еще бы немного, и демон проломил бы себе дорогу к ее сердцу в самом прямом смысле этого выражения, но он столкнулся с ее отрешенным взглядом, полным не страха, но принятия неотвратимости судьбы, отчего желание крови у демона заметно поубавилось и он ослабил хватку. Лив, девая над собой воистину нечеловеческое усилие, не стала сразу же жадно хватать воздух, а тихонько втягивала его в себя, вытянув губы трубочкой. Оправдываться Себастьян не стал, девушка объяснений не требовала, прекрасно сознавая, с существом какой природы связалась, и за свою молчаливую догадливость получила равноценную страданиям порцию ласки. - Леди желает взглянуть на процесс производства сенсаций для газет? - лукаво улыбнувшись, поинтересовался демон. - Для кого это будет новостью? Для бедных мальчишек, которые были лишь искренним за счет своей веры в правое дело и спасение Лиззи? Для Агни? Он догадается обо всем после первой же газеты, руку даю на отсечение. И в целом, леди жаждет забыть всю эту историю про тайники для трупов как можно скорее, так что возлагаю миссию погоди за лучшим ракурсом на покорные приказам хозяина плечи дворецкого, - зарывшись лицом в подушки, Оливия сладко зевнула, отчего ее речь стала едва разборчивой, и к моменту, когда Себастьян покинул ее, девушка уже успела ухнуть с головой в царство снов. - Нужно больше крови... - Что? - застыв в дверях, переспросил демон чисто по человеческой привычке — он прекрасно слышал каждый звук, произнесенный ею, от тонкого втягивания воздуха до сонного обрыва фразы в самом конце. - Интересно, какие ей снятся сны?