Быть Соколом

До заката дружинники нервно молчали, стараясь избегать друг друга — им было стыдно за то, что они не заметили ранения Ясны. Годун и Курган допрашивали Моляву, Бус кузнецу помогал, а Аникей на крышу ворот забрался да оттуда на лес смотрел. Солнце неспешно приближалось к горизонту. — Аникей, — кричали с земли девичьим голосом, и воин нехотя отвёл взгляд от солнца. — Аникей! — парень подобрался к краю крыши и свесил голову вниз. — Что? — Аникей, — спросила Лада, стоящая там, — а когда Ясна с Финистом вернутся? — К закату обещали. — Спасибо, скажешь, ежели увидишь их? — Скажу, — Лада ушла, а воин так и остался сидеть на крыше. Вскоре солнце медленно опустилось за горизонт, а их всё не было. Аникей щурился до рези в глазах, стремясь рассмотреть в сумерках хоть что-то. Как только солнце скрылось за горизонтом, к нему присоединился Бус. А вскоре и все дружинники собрались на сторожевой башне, что над воротами, и уставились на дорогу. Солнце уже давно скрылось под землей, небо начинало темнеть, появлялись первые звёзды, а травницы и лучника всё не было видно. — Может, случилось что? — первым подал голос Бус. — Не знаю, искать, наверное, идти надо, — Курган, как всегда, говорил немного, но по существу. — Рано их искать. Солнце только село. А Ясна к закату обещала придти, — Годун тоже хмуро глянул на горизонт. — Ясна, если говорит, что вернётся к закату, приходит к закату, не раньше, чем солнце краем коснётся горизонта и не позже, чем скроется за ним. А если её нет, то случилось что-то, — Аникей нервно расхаживал из стороны в сторону. — Да что с ней случиться может, с ней же Финист, — на этот раз голос Годуна звучал не очень уверенно. — Она настоем полыни накачана под завязку и боли не чувствует, но и разум её словно в тумане, а травы, что она с собой взяла — дурман, при большой дозе от него и умирают. А Ясна много взяла. Очень. Она себя защитить не сможет да и мешаться в битве будет. Хотя действие полыни должно было давно пройти, но я не знаю, зачем ей дурман и куда они пошли, — пояснил Вышень. — В лес, куда ж ещё… — Годун тяжело вдохнул, явно не одобряя язычества воинов. — Это-то да, но вот далеко ли они по лесу идут? — Не доведёт Финиста до добра это язычество, не доведёт. Ересь всё это. Бог один, и это Иисус, — Годун хмуро умолк. — Воевода, а снились ли тебе кошмары недавно? — Аникей внимательно смотрел на него, ожидая ответа. — Откуда знаешь? — Я не знаю, я спрашиваю. Ясна как-то сказала, что ежели старшому не спится, то и в дружине разлад, и вот думаю я: а не снились ли тебе кошмары? Снились, значит. Права была Ясна, права, а ты, воевода, говоришь, язычество — бред. Вот она, польза… — А теперь не снятся? — Годун только вскинул голову, чтоб возразить Аникею, как в разговор вступил Бус. — Не снятся, — грубо буркнул воевода. — В лесу, на поляне, когда к нам старик вышел, Ясна обряд какой-то провела, полынь жгла да приговаривала. Я потом понял: от кошмаров она тебя заговорила. И теперь скажешь, что язычество — ересь? — Бус не ждал ответа от воеводы, а молча отвернулся. Все снова напряжённо смотрели на дорогу. Наконец, во тьме показалась странная фигура, похожая на крест. — Не они ли это, братцы? — Аникий вскочил и вгляделся в ночную тьму до боли в глазах. — Они, они, — подтвердил Вышень, — только Финист, кажется, её несёт… — заканчивал предложение знахарь, уже сбегая вниз по лестнице. За ним кинулись и остальные, а Бус кинулся к воротам, чтоб отпереть их, а другие повалили на выход. — Что с ней? — спросил Вышень, когда подбежал к лучнику, тот в ответ пожал плечами, с тревогой смотря на жену. — Неси в сени. — Быстрее, ворота открытыми оставлять надолго нельзя, — Годун хотел взять Ясну у Финиста из рук, но тот девушку не отпустил. Воины прошли в сени и уложили травницу на солому. — Она травы, что взяла, ела? — Финист покачал головой в ответ на вопрос знахаря. — Тогда что? — Сокол покрутил головой, а затем указал на огонь — Жгла? Тогда, скорее всего, у неё отравление. — Нет… у меня… отравления… дурман… после обряда… не прошёл… к утру… отойду… Иди… спи… — Ясна открыла мутные глаза. Обычно тёмно-зелёные, теперь они были почти чёрные, только тонкая зеленоватая окантовка у края радужки говорила о том, что она есть. Она ухватила Вышеня за руку и промолвила это, не отрывая черных глаз от него. В ответ тот кивнул. — Пойдёмте, сегодня она не очнётся больше, а к утру посмотрим. Дурмана много, — дружинники заволновались, не желая уходить, но Финист, спокойно махнув им рукой к выходу, снял свой плащ и лёг рядом с женой. Вскоре и дружинники легли спать.

***

Утро началось для меня головной болью, но, так как другого я и не ждала, мне удалось подняться без стонов и тихо выйти, не будя мужа, измотанного за ночь. Ночью, после возвращения, мне виделись чудища разные, забрать к себе хотели, я дёргалась и мужа будила, он воды холодной носил и всю ночь меня успокаивал — только к рассвету и смог задремать. Колодец уже привычно встретил меня ледяной водой. Острог спал, даже ранняя Лада сегодня не вышла, а солнце только показывалось из-за горизонта. Я подошла к суме и, вынув настой ивовой коры да иголок сосновых, хлебнула пару глотков. Жидкость приятно обожгла горло, и я вернулась в сени, боль в голове медленно проходила, а сознание прояснялось. Финист уже проснулся и сонно протирал глаза. Заметив меня, он хотел подняться, но я его остановила и присела к нему сама. — Всё хорошо, обряд помог, настой я уже выпила. Не хочешь поспать ещё немного? Солнце только встаёт, — Сокол подумал мгновение, а затем кивнул. Проснулись мы только тогда, когда Вышень разбудил нас и позвал к столу. После еды дружинники стали тренироваться, а меня Годун в сторону отвёл. — Бус говорит, ты обряд какой-то со мной провела? — Да, заговор от кошмаров. Помогло? — Да, спасибо, и прости, что я груб часто… — воевода смущённо замолчал. — Ничего, я всё понимаю. — Ты, это, после ранения осторожней будь. Как бы рана снова не открылась. — Не откроется. Меня боги лечили. А их сила больше человеческой, потому мне дурман и нужен был — чтоб силой своей они разум мне не покорёжили. Я пойду потренируюсь? — Иди, — Годун о чём-то задумался, а я решила не мешать. Во дворе сошлись в рукопашном бою Вышень и Аникей, знахарь собирался садануть кулаком по парню, но тот ловко ушёл вниз и стукнул воина по спине. Следопыт собрался достать воина рукой, но тот перехватил её раньше. Наконец, они сошлись лоб в лоб. — Эй, молодцы, а мне с вами можно? — Ясна, ты же раненая была? — Была. Вчера. А сегодня — как новенькая. Так кто против меня? — Мы навоевались, — Аникей и Вышень синхронно шагнули назад. — А я, пожалуй, попробую, — Бус поднялся и задорно мне подмигнул. Огромный воин встал напротив меня. — Ты знаешь, что я не начинаю первой, — я улыбнулась. Бус только кивнул и резко двинулся с места, в мгновение оказываясь предо мной. Он взмахнул пудовыми кулачищами, целя в голову. Я отклонилась назад и пропустила кулак перед носом. Вторая рука полетела следом — на этот раз я присела, и почти в то же мгновение подо мной пролетела нога, и мне пришлось подпрыгнуть. Сердце гулко стучало в груди, воздух с хрипом проникал в лёгкие, меня захлёстывал охотничий азарт. Бус снова кинулся на меня, я же нанесла удар ему под колено и снова отскочила. Мужчина взвыл и ринулся вперёд. Я попятилась назад, к забору, а воин всё набирал скорость. Ему оставалось до меня чуть больше вытянутой руки, когда я нырнула в сторону. В забор дружинник не врезался, но повернулся сильно разозлённый. «Пора заканчивать», — подумалось мне, и я скользнула воину за спину, а затем, схватив его за ремень, проехалась у него между ног. Воин, потеряв центр тяжести, повалился назад. — О, как ты ловко со мной расправилась… — Бус с улыбкой смотрел на меня с земли — от бывалой злости не осталось и следа. Я кивнула, помогла Бусу подняться с земли и, отряхнув ладони, отошла к мужу. — А что, брат, давно и мы с тобой против Буса не выходили. Давай, что ль? — Аникей громко, явно напоказ, обратился к Вышеню. Тот кивнул. Бус повернулся к ним лицом, и Аникей сорвался с места, нападая на богатыря. Парень под ноги ему бросился, а знахарь прыгнул да в лицо закричал — вот богатырь и повалился на спину. — Да я вас!.. — Бус яростно вскочил на ноги и бросился за Аникеем, который, смеясь, взлетел на помост в шуточной попытке убежать от грозного воина. — Слыхал я, что новгородские дружинники от страха на забор, как кошки, лезут, да только не думал, что воочию увижу, — раздался голос над площадкой. Аникей медленно повернулся к кузнецу и, расхлябанно покачиваясь, спустился с помоста. — А я слыхал, что у одного кузнеца свирского вся сила из рук в язык ушла. — Нарывается ведь, паршивец, — я внимательно смотрела на парня. Он оглядывался вокруг в поисках поддержки. Слово за слово, и завязалась драка. Кузнец получал удары, но всё равно шёл в бой, Аникей, не прекращая, сыпал колкостями и, наконец, Кречет разозлился. Он схватил парня за шею и душить начал. — Кречет, Аникей, прекратите! — из дома выскочила Лада. К моему удивлению, мужчины перестали убивать друг друга и расцепились. Кузнеца увела девушка, а я подошла к воину. — Пойдём, горе моё, водой студёной умойся, и всё хорошо будет, — я подошла к Аникею и обняла его. — Спасибо, Ясна. Добрая и хорошая ты, ты заботишься… — Аникей низко опустил голову, говоря всё тише и тише. Я крепко обняла его, пусть ему и пришлось для этого согнуться. Взгляд мальчишки, местного сироты, жёг спину. — Иди, — воин кивнул и отошёл, а я пошла к мужу. — Как думаешь, у нас когда-нибудь дети будут? — вопрос сам сорвался с губ, и местный сирота, внимательно смотрящий на меня, тут не при чём. Сокол, естественно, промолчал, только тихо обнял меня, утыкаясь носом в макушку. Ответ был понятен обоим. Вскорости Годун собрался в рудник, тот, на который указал нам Молява, а меня, Финиста да Буса тут решил оставить. С собой взять решил Кургана, Аникея, Вышеня, а Кречета —проводником. Ушли они, и в остроге все делами своими занялись, не стали они боле на ратников глазеть. Бус снова сел игрушки Фофану вытачивать, Финист стрелы новые ладить решил. Я же села обережки плести. Берёзовые ветви равномерно ложились на основы, а травы испускали тихий дурманящий аромат. — А что ты делаешь? — ко мне подошла Лада. — Обереги плету — мне не сложно, а вам понадобятся. — А меня научишь? — я повернула голову, оглядывая её. — Да, и не только эти. Заговоров пару, отваров, да как с лесом договориться, научу. Волховой, как я, тебе не стать, но вот своим помочь всегда сможешь. Садись, — девушка послушно села рядом и прислушалась к моим объяснениям. Спустя некоторое время в ворота постучали. Финист оторвался от своего дела и подошёл к уже вставшему Бусу. Прохор на помост поднялся: посмотреть, кто там. — Ну, кого ещё нелёгкая принесла? — простонал плотник. — Ну что ж ты несчастья-то зовёшь, а? — укоризненно покосился на него Никон. — Открывай ворота, — велел десятник, — свои.

***

Старик, что пришёл с ними, рассказал нам про то, что видел рыбину огромную и что из брюха её воины выходили тысячами. — Левиафан это, точно говорю, левиафан, — уверял всех священник. — Я вот что думаю. Это ладья викингов. Корабль такой. И пришли к нам викинги, — они кричали все громче и громче, я же решила остановить это. — Самим сходить и посмотреть надо, — Бус поднялся. — Годун нас, конечно, острог охранять оставил, но посмотреть, кто это, надо. Так что пойдем я да Финист, а ты, Ясна, тут останешься, — я кивнула, соглашаясь с его словами. Финист был не согласен, но возражать не стал. — А ты нам дорогу покажешь, — Бус веско положил руку старику на плечо. — Я? Нет уж, лучше вы меня сразу прибейте, — тот съёжился и пугливо оглянулся. Финист не отставал от друга и тоже опустил мужчине на плечо ладонь. — Это мы можем. Особенно, если и дальше бредни свои нести будешь. Бус поднялся, взяв с собой старика, и вышел. Я с Финистом пошла следом. Муж у ворот обнял меня, поцеловал да ушёл, быстро скрывшись в темноте. А я поднялась на башню и села ждать, до боли вглядываясь в ночную тьму. Лес размеренно покачивал ветвями и шумел листьями. Старый друг хотел меня успокоить, но ему это не удавалось. — Пошла бы ты спать, девица, — на вышку поднялся десятник. — Не женское это дело — воевать, ваше дело детей рожать да дома сидеть. — Я за мужем и в огонь, и в воду, Мокошью да Перуном повенчаны мы. А моё или нет, решать мне да мужу моему, а не тебе, Прохор. — Ладно, ладно, не серчай, травница, поспи хоть… — мужчина подошёл ко мне ближе и положил руку на плечо, — окоченела совсем. — Как мужа дождусь, так и пойду, — десятник покачал головой и ушёл, а вскоре принёс мне шкуру теплую медвежью. Я же продолжала смотреть на лес. Небо едва посветлело с краю, а тревога уже давно пробралась в сердце. «Скоро они вернутся, вот только начнёт светать, как у леса покажутся их фигуры, чуть мутные в рассветных сумерках», — уговаривала я себя, стараясь сидеть на месте, но тщетно. Тревога пустила корни и заставляла меня ходить из стороны в сторону, нервно постукивая сапогами о деревянный настил. Солнце всё поднималось, а мысли были всё поганей и поганей. На месте становилось сидеть всё сложнее, но приказ воеводы пока удерживал меня от действий. «С рассветом. Они вернутся с рассветом», — в который раз говорила я себе. Но и с рассветом они не вернулись. А я, как только солнце оторвалось от горизонта, собралась полететь их поискать. Но для воплощения затеи мне нужна была Лада. Девушка нашлась недалече — она кормила кур. Как только я её позвала, девица подошла ко мне. — Лада, я сейчас нож в землю воткну, а потом соколом обращусь, ты нож должна вытащить и в сени отнести, да там в ножны вложить и в соломе спрятать. Сможешь? — девица кивнула, смотря на меня со страхом. Мне же было всё равно — сердце болело за мужа. Я прыгнула через нож и обратилась соколом. Лёгкие крылья поднимали меня вверх, и вот я уже лечу над лесом. Ветер ласково перебирает перья и несёт меня вперёд над вековыми деревьями, над полянами и лесами. Зоркий глаз птицы замечает поляну, и я медленно кругами снижаюсь.