Everyone Says I Love You

О том, что на Земле начался новый чудесный день, возвещало одурелое щебетание птиц, отлично слышное через оставленное открытым на ночь окно, и звон посуды, раздающийся из кухни, что была расположена двумя этажами ниже. Минутой позже об этом же возвещала ещё и жизнерадостная трель будильника, а с кухни потянуло запахом булочек – без единого преувеличения – спасительным. Потому что если бы не этот чудесный аромат запекаемого теста, сдобренного как следует ванилью, корицей и щепоткой кардамона, наш герой ни за что бы не поднялся с кровати. Но ради булочек миссис Илианы он готов был совершить этот подвиг. Потому что они того стоили. Ну, а ещё он получит по шее от тётушки Терри, если не поднимет свою крайне неразумную порой головушку с подушки. Никто же не заставлял его вчера устраивать на пару с Роксаной, составляющую ему компанию по скайпу прямиком из Лондона, киномарафон Ларса фон Триера. Закончилось всё этой жуткой, но экзальтированно прекрасной «Танцующей в темноте». В итоге они коллективно решили, что Бьорк – точно не с этой планеты, а снимать такие фильмы – просто преступление, но не снимать - преступление ещё большее и разошлись, наконец, спать. Сначала из-под одеяла появляется розовая пятка. Потом рука, которая нашаривает будильник и прекращает его агонию. Затем из-под одеяла показывается взлохмаченная голова. Мистер Анвин собственной персоной, очаровательный и сногсшибательный даже с красными от недосыпа глазами, являет себя миру и сваливается с кровати навстречу новому дню. И булочкам. В первую очередь – навстречу именно им. *** Терри забрала Эггси к себе, когда ему было десять. Она не убеждала и не приводила разумных доводов, не говорила, как будет лучше для него, а как хуже – в общем, не нудела, как большинство взрослых. Просто сказала: -Смотри сам. Матери тебя не вернут, сам понимаешь. Я могу забрать тебя, но тогда придётся уезжать. -Куда? – ковыряя носком кроссовка землю, деловито уточняет Эггси, исподлобья поглядывая на женщину. -В Грецию. Если тебе хочется остаться здесь – тебе найдут семью. Это не проблема. -А вы сами хотите, чтобы я поехал с вами? -Я же сказала, Эггси. Решай сам, - совсем чуть-чуть улыбаясь и качая головой, велит Терри. Эггси едва не задохнулся, разволновавшись от так внезапно свалившейся на него свободы выбора. Но если быть реалистами и не драматизировать - дело было скорее в сломанных рёбрах, которые не успели ещё зажить до конца. Терри ему нравится. Она похожа на папу, что, в общем-то, совсем не удивительно, потому что они были двойняшками. Она не слишком часто улыбается, и общается с ним скорее не как с ребёнком, а как с равным. Эггси, порядком уставшего от внимания преувеличенно-сочувсвующих социальных работников за последние пару месяцев, в первую очередь подкупает именно это. Ещё ему нравится её голос с приятной хрипотцой, то, что у неё почти такая же прическа, как у него, что она смотрит с ним кино и помогает разобраться с чтением, если Эггси, упорно и старательно преодолевающий «Белого клыка», спотыкается на каком-то моменте и тщетно пытается собрать буквы в слово. Ничего удивительного в том, что он решает, что с ней – хоть на край света, нет. Так он оказывается в месте, и правда очень напоминающем край света. На этом кусочке земли, изрезанном скалами и со всех сторон окруженном морем, у Терри своя гостиница – совершенно очаровательная, хоть и немного потрепанная (они работают над этим, да-да). А ещё здесь – 300 солнечных дней в году, температура редко когда опускается ниже пятнадцати градусов по Цельсию и много бродячих кошек. У Гэри есть своя комната на мансардном этаже и через неделю его пребывания здесь весь персонал ровнёхонько разделяется на тех, кто его обожает и тех, кто хочет придушить маленького засранца. Терри сохраняет нейтралитет и занимает позицию где-то между. Методы воспитания Терри нельзя назвать хорошими или плохими. Её методы воспитания просто-напросто за гранью добра и зла. Например, она никогда и ни за что не ругала Эггси. Серьёзно, вообще ни разу. Но тем не менее в тех случаях, когда он косячил, он прекрасно понимал, что он косячил. И когда он делал что-то, чего делать не следовало – он понимал, что так делать больше не стоит. Терри оставляла за ним право доходить до всего своим умом – в том числе и до оценки собственных поступков. Иногда говорила с ним, объясняя, почему вот это – хорошо, а это – совсем никуда не годится, объясняла, как работает механизм под названием «общество» и что в этих механизмах со всех сторон правильно, а что – полная лажа. И – удивительно, но это работало. Высшей формой порицания его поведения у Терри был игнор. За особо крупные проступки она не разговаривала с ним по неделе. Впрочем, такое было всего пару раз. К счастью. Эггси не нравилось, когда Терри не разговаривает с ним и смотрит на него как на досадно-уродливый предмет мебели, вид которого по какой-то причине приходится терпеть. Это травмировало его нежную душонку, да-да. В конце концов, он очень и очень любил свою суровую тётушку. На мать он не злился. Он понимал, что в одиночку всегда сложнее, чем с кем-то. Быть одному не нравится никому – в конце концов, даже у Мистера Картофельной Головы была жена. Ещё он понимал, что с ним, наверное, совсем непросто было справляться – он был невозможным гиперактивным засранцем с явными симптомами СДВГ и с дислексией в придачу. Так что да, он всё понимал. Кроме одного. Он не понимал, зачем выбирать себе в пару таких... ублюдков. Сам он помнил трёх мужчин – один был постоянно пьян и исчез через пару месяцев в неизвестном направлении, набрав долгов, второй был постоянно под кайфом и приторговывал, за что и сел, избавив их с мамой от своего общества, третий любил доказывать свою правоту через силу и порой забывал вовремя остановится. Так произошло и в тот раз, когда десятилетний Эггси попался под горячую руку тогда уже официально отчима, находящегося в крайне плохом расположении духа. Может, отчасти Эггси и сам виноват – не надо было продолжать спорить с ним, прекрасно видя, что тот в бешенстве. А может, он сделал всё правильно, избавив себя от необходимости жить в месте, с каждым годом всё больше походящем на притон. Он отделался парой сломанных рёбер, сотрясением, и небольшим внутренним кровотечением в брюшную полость. Он помнил, что мать, кажется, кричала, стоя где-то в дверном проёме, ведущем из кухни в комнату – но ближе не подходила. Может, оно и правильно. Кто бы вызвал скорую, если бы он побил и её?.. Потом была больница, пачка социальных работников и пара судов, на которых он отвечал на одни и те же вопросы под раздражающие шепотки и оханье публики. Потом, когда его выписали из больницы, было несколько дней в приюте. А потом приехала Терри – и забрала его к себе. И вот с тех пор всё пошло так, как надо. *** И вот он какой получился. Эггси Анвин, двадцать лет, любит смотреть фильмы ночами напролёт, клубнику и носки в полосочку, пачками очаровывает немецких фрау преклонных лет, подкармливает всех бродячих кошек в окрестностях. Ещё и на все руки мастер, между прочим. Кто-то же должен помогать Терри в том, чтобы поддерживать эту очаровательную развалину (их гостиницу, то есть) в пристойном состоянии, чтобы не вышло так, что в один прекрасный день крыша бы обрушилась на головы постояльцев. Сегодня, кстати, ему как раз предстоит заняться крышей. Но прежде всего необходимо, конечно же, предаться ужасающе греховному чревоугодию. Именно за этим занятием и застаёт его тётушка. Отвешивает его лохматой голове чисто символический подзатыльник – это у неё такое проявление любви, равносильное ласковому поглаживанию по волосам. Неодобрительно цыкает, оценив степень красноты глаз племянника, и просит: -Душа моя красноглазая, перед тем, как лезть на крышу, забеги в триста восьмой – туда вчера вечером заселился одинокий мужчина явно британской наружности. -Воу. Ты предлагаешь мне нарушить покой ни в чем не повинного человека, чтобы я смог посмотреть на живого британца? – предполагает Эггси, дожевав булку и протягивая загребущую ручонку за следующей, четвёртой по счету. Основной контингент постояльцев у них составляли немцы, французы, и, собственно, греки – и кто-то с родного острова Эггси были редкостью очень большой. Такой большой, что появление третьего англичанина (кроме них с Терри) на прилегающей территории приравнивалось к чему-то на грани фантастики. -Нет, маленькое чудовище, я предлагаю тебе посмотреть на окно в его номере, которое не желает открываться. -А, вон оно что. Без проблем, босс. Будет исполнено в лучшем виде. -Не паясничай, - фыркает Терри. -Не могу, ты же знаешь. -Любишь меня выводить. -Люблю, когда ты закатываешь глаза и как будто бы жутко негодуешь. И вообще, ты опять с пяти утра на ногах, да? И, наверное, как всегда ничего не ела, да? Его тётушка собирается было соврать, но заведующая сегодня кухней Илиана выдаёт её – сначала кивает на быстрый вопросительный взгляд Эггси, а потом неодобрительно качает головой. Анвин вскакивает со стула, ловко извернувшись, усаживает на него Терри, перед этим чуть приподняв её в воздух, чтобы переместить в пространстве – она ниже него и худая-худая, потому что постоянно пренебрегает тем фактом, что есть нужно хотя бы иногда. -Вот и ладненько. Ты остаёшься здесь и ешь, пока миссис Или не посчитает, что с тебя достаточно, а я пошел смотреть на настоящего англичанина. Эггси улыбается во все зубы, что есть в наличии, чмокает Терри в лоб и ретируется из кухни, пока, чего доброго, ему вслед не кинули нож, вилку или сковороду. Он забегает в подсобку, чтобы взять инструменты и направляется на третий этаж, пританцовывая и напевая себе под нос песню героини Бьорк и в который раз думает о том, как бы он поступил, окажись на месте бедной Сельмы, которая всегда слушала лишь своё сердце. Она, между прочим, очень ему нравилась. Потому что да - все стены великие, если крыша не падает.* Ему нравится кино. Нет, не так. Ему очень нравится кино. Это с ним с самого детства – может, потому, что с чтением совсем не складывалось, а фильмы как какой-никакой, но источник просвещения были куда менее враждебны. Он мог бы смотреть фильмы сутками напролёт – днями, неделями, месяцами, если бы так можно было. Театр ему тоже нравился – особенно английская драма. Ни в одном из театров Лондона он так ни разу и не побывал, зато смотрел все постановки, записи которых ему удавалось доставать. Он даже хотел стать актёром – да и был им на протяжении всего времени обучения в школе, заполоняя собой и своим непомерным энтузиазмом все театральные кружки, какие только можно. О, он мог одинаково хорошо сыграть кого угодно – Гамлета, который всё никак не определится, быть ему или всё-таки нет, или беднягу Холдена, мечтающего лишь о том, чтобы ловить детишек над пропастью во ржи, да и вообще – хоть кого, вплоть до Девы Марии. Было дело, кстати. Да. Но реальность наступала неумолимо и тащила за собой своего верного друга, имя которому – тщетность бытия – и Анвин, даже будучи ребёнком, прекрасно понимал, что подобное обучение наверняка стоит бешеных денег – если ты не супер-талантливый стипендиат, а ещё он понимал, что чтобы учиться, придётся снова куда-то уезжать. А он, если честно, совсем не хотел уезжать. Поэтому когда пришло время, он просто напросто поступил на факультет английской филологии и литературы в университет Салоников (со второго раза, да), учился себе дистанционно (аргумент об обучении наконец убедил Терри позволить провести в гостиницу нормальный, что б его, Интернет) и ездил два раза в год в Салоники сдавать сессии. Чувак с дислексией на филологическом факультете. О, он определённо сломал систему. Одним словом – выкусите, придурки! *** У типа из триста восьмой почему-то смутно знакомая внешность - весьма и весьма ничего такая, кстати, и британский выговор – и для ушей Эггси это как ангельская песнь. -Здрасте, - улыбается ему Эггси, - говорят, у вас тут особенно мятежное окно. -Так и есть. Проходите. -Ничего, что я при вас? Ну знаете, у всех разные предпочтения, кому-то комфортнее, если персонал приходит, когда их нет в номере, но вы, вроде бы, не уточняли... -Абсолютно ничего страшного, - уверяет мужчина, мягко улыбнувшись. Эти ямочки на щеках просто разбивают Эггси сердце. С окном он расплавляется за семь минут. -Ну вот. Это из-за погоды – рамы деревянные, то сжимаются, то расширяются – вот и петли ходят. Мы хотели менять окна, но это пыль, шум и дыры в стенах. Дурная затея, - Эггси подхватывает инструменты и направляется к выходу из номера, - ну, обращайтесь, если что. -Обязательно. Спасибо... как к вам можно обращаться? -Эггси. И не за что, - Анвин ещё раз улыбается мужчине, тот кивает и улыбается в ответ, после чего Анвин спешно ретируется из номера. Потому что кажется, он только что строил глазки сорокалетнему мужчине. Весьма охренительному сорокалетнему мужчине. Это ведь достаточное оправдание, да?.. Остаток утра он изображает из себя Карлссона, который живёт на крыше. Прерывается на несколько часов днём, когда солнце начинает нещадно припекать макушку даже через панамку, успевает сбегать на рынок по поручению Терри и добыть рыбы у рыбаков и к вечеру возвращается к амплуа в меру упитанного мужчины в самом расцвете сил. К восьми вечера он успевает изрядно заскучать и начинает развлекать себя тем, что поёт партии из «Отверженных» - все, которые только помнит. Всё равно он на крыше с того края здания, где никогда никто не ходит. Тем неожиданнее оказывается то, что на середине партии Гавроша, после которой он уже собирался закругляться и спускаться вниз, он улавливает звук, очень похожий на тихий смешок и опускает глаза вниз. И чуть не сваливается с крыши, потому что внизу стоит тот-самый-британец. -Нельзя так подкрадываться к человеку, который сидит на крыше и поёт! – возмущается Анвин, вцепившись пальцами в конёк крыши. -Простите, я не хотел вас напугать. Из вас бы вышел отличный Гаврош, будь вы лет на шесть-семь помладше... -О, благодарю. Это вы ещё не слышали арию Эпонины** в моём исполнении, - важно сообщает Эггси и тихо млеет от похвалы, стараясь не подавать виду и не разулыбаться, как девчонка, которой только что подарили пони. -Вы – человек многих талантов, получается? -Выходит, что так. Певец, плотник, сантехник, - весело рапортует Эггси, а потом, недолго думая, добавляет ещё: - Миллиардер, плейбой, филантроп. -Железный человек? – с нескрываемым скепсисом уточняет мужчина, изящно так вскидывая бровь. – После «Отверженных»? -Многих талантов и широких взглядов, - кивает Анвин, подтягиваясь на руках и направляясь к лестнице, прислоненной к крыше, - если вы ещё не ужинали и не имеете ничего против рыбы – у нас сегодня именно она, - сообщает он на ходу, ловко перемещаясь по скату крыши на лестницу. Со стороны это выглядит весьма опасно – но у Анвина столько практики, что вероятность падения стремилась к отрицательному значению. Через минуту он уже оказывается рядом с мужчиной, и они направляются в сторону входа в гостиницу, - свежая, днём, когда я покупал её у рыбаков, была поживее меня, пожалуй. -Уверен, ей было намного тяжелее, чем вам, - хмыкает Харт, - никак не пойму, кем вы здесь работаете? -Золушкой, - с серьёзным видом отвечает Эггси. Мужчина смотрит на него так, будто хочет спросить про хрустальные туфельки и тыкву, - с тётушкой вместо злобной мачехи и поварихой вместо феи. Только никому не говорите. -Боюсь, что если вдруг мне придёт в голову обмолвиться о чем-то таком – меня примут за сумасшедшего. -Ну, иногда это даже полезно. В профилактических дозах. -Казаться сумасшедшим? -Именно, - кивает Эггси. К этому времени они как раз подходят к парадному входу, Анвин отвешивает шутливый реверанс, желает хорошего вечера и направляется дальше, в сторону входа, который предназначен для персонала. Вот теперь – можно и поулыбаться, как девчонка, которой подарили пони. И даже радостно попищать. И что за чертовщина с ним происходит? Может, этот тип (имя которого он так и не удосужился узнать, кстати), черной магией промышляет? Ну там, сушит и растирает в порошок кишки мышат и косточки воробьёв, чтобы привораживать глупых молоденьких мальчиков? Или это просто Эггси – идиот? Увы, скорее всего – второе. *** Перед сном ему в голову приходит мысль о том, что это наверняка довольно сложно – вот так вот сразу, просто проходя мимо, узнать по песне и произведение, и персонажа. А его случайный вечерний слушатель именно что проходил мимо. Доходит до него на следующее утро. Как до самого длинношеего в мире жирафа. В итоге – он стоит на лестничном пролёте между вторым и мансардным этажом и ждёт звука открывающейся двери. Возможно, подстерегать людей за углом – не слишком-то вежливо, но Анвину просто жизненно-необходимо подтвердить свои догадки. Когда он наконец слышит справа по коридору звук открывающейся, а затем закрывающейся двери – он начинает подниматься по лестнице и – бинго! – сталкивается нос к носу с британцем, которого зовут Гарри Харт, если все его догадки верны. -Доброе утро, Эггси, - и бровью не поведя, вежливо приветствует мужчина, а решительность Анвина тут же убегает в закат, сверкая пятками. Поэтому он стоит, молчит и пялится на Харта широко раскрытыми глазами. Потому что да, черт возьми, это определённо он! И конечно, в светлую головушку Анвина не приходит идеи лучше, чем просто выпалить: -Я всё понял. Вы – Жан Вальжан. Глаза мужчины удивлённо расширяются лишь на пару мгновений, а потом он хмыкает и кивает: -Гарри Харт, если позволите. -Ну да… Да, я знаю, - утвердительно мотает головой Анвин и ему становится немного стыдно за себя – весь такой нелепый, неуклюжий и неотёсанный, в дурацкой желтой майке, перед Гарри Хартом, который, между прочим, очень крут – да у него премий Оливье*** штук пять точно наберётся! -Ну ладно… не буду вас задерживать. Вы идите, и я пойду, - окончательно стушевавшись, бурчит Анвин, огибает мужчину и направляется дальше вверх по лестнице. -Хорошего дня, Эггси, - голос Харта догоняет его, хватает за шкирку и прямо-таки вынуждает споткнуться о собственную ногу, остановиться и обернуться. Мужчина стоит на том же месте и улыбается ему, смотрит чуть иронично, немножко весело, чуть-чуть заинтересованно – так, наверное, Мефистофель смотрел на Фауста, имея определённые притязания на его тогда ещё неиспорченную мирскими утехами душу. И... ох. Это чертвозьмигосподибожемой ох. Именно так. -И вам, мистер Харт, - улыбается Эггси ему в ответ. Мужчина кивает и направляется вниз по лестнице, Эггси добирается до своей комнаты, и с звуком, который сложно трактовать как что-то определённое, падает на кровать и следующие полчаса вдумчиво пялится в потолок. Впервые за десять лет в этом месте с ним произошло что-то из ряда вон выходящее. Сам этот факт – штука довольно волнующая, учитывая впечатлительность Эггси. Да это как Рождество, только в тысячу раз круче! В этот день Эггси работает с такой прытью, что Терри интересуется, всё ли с ним в порядке. -Всё просто волшебно, - уверяет Эггси, откладывая очередную выпотрошенную и очищенную от чешуи рыбину – он на кухне помогает миссис Или с ужином, - просто я вас всех так люблю, ты себе даже не представляешь. -Точно спятил, - заключает тётушка и на редкость ласково треплет непутёвого племянника по волосам, прежде чем покинуть кухню, пока этот жуткий запах рыбы не прицепился к ней на веки вечные.