Ты не женщина, ты советский солдат. Помни об этом.

Перед глазами до сих пор стоит тот день. День, который многое изменил. В моей памяти воспоминания все еще яркие, как будто это случилось вчера. И кажется, я уже никогда этого не забуду. Севастополь 1942 года. Теплый летний день, когда вместе с Леонидом мы возвращаемся с очередного задания. Где-то в подсознании я все еще сержусь на него из-за того разговора, когда мы сидели около скал. Тогда мы только узнали, что предстоящая свадьба Маши и Гришки сорвалась, потому как Гришу убили. Но говорили мы тогда совсем о другом. И прямо сейчас нет никакого желания с ним разговаривать. Даже иду чуть впереди. Вокруг раздается жужжание пчел и других насекомых, пахнет полевыми цветами, под сапогами шуршит высохшая трава. Где-то виднеются маленькие голубые васильки, над ними летает пестрая бабочка, и все кругом наполнено легкой и спокойной дымкой. Между голубыми и розовыми цветками видны белые лепестки валерьяны. Оттого и запах такой стоит на всей поляне. Солнце светит так ярко, что от его лучей приходится щуриться или прикрывать глаза ладонью. В гимнастерке даже жарко, а на небе нет ни единого облачка. За спиной раздается голос Лени. — Люда, — слышно, что он будто бы ждет моего ответа. Но я молчу. Не хочу ни о чем говорить. Во всяком случае, точно не сейчас. Не дождавшись моего ответа, он пробует еще раз. — Люд, я… Но договорить он не успевает. Под его сапогом раздается щелчок и мы оба замираем, зная, что это за звук. Оборачиваюсь и щурю глаза, пытаясь что-нибудь разглядеть из-за яркого солнца. Сигнальная ракета вмиг взлетает над нашими головами, издав характерный звук. А потом с конца поля начинается череда взрывов. И только сейчас мы оба понимаем, что совершенно безобидное поле заминировано. Сердце тут же замирает от страха, и мне кажется, что все сейчас происходит в одну секунду. Я хватаю винтовку покрепче и срываюсь со всех ног, внимательно успевая осматривать землю под ногами, чтобы не наступить на мину. Леня бежит где-то рядом, но у меня нет времени смотреть по сторонам. В голове лишь только одна мысль — лишь бы успеть. Но взрывы раздаются за нашими спинами все ближе и ближе, поэтому мне становится очень страшно. Ужас холодными руками сковывает меня, и я будто бы начинаю медленнее бежать. Хочу быстрее, но не могу. Мне не убежать от смертельной погибели, которая преследует меня. Но в следующий момент руки Леонида упираются мне в спину, вынуждая лечь на землю. Рюкзак и винтовка летят в сторону, и я прижимаюсь лицом к траве, чувствуя над собой такое родное тепло. Несколько взрывов на секунду вынуждают меня зажмурить глаза и потерять всякое ориентирование в пространстве. Я замираю, слыша только собственный стук сердца. Взрывы продолжали греметь еще несколько минут где-то впереди, пока полностью не смолкли. Наступила полная тишина, и мне даже показалось, что меня снова оглушило, прямо как в том окопе под Одессой. Потом наконец я прихожу в себя и чувствую, как по моей щеке бежит кровь, а безжизненное тело лежит на мне. Нет, я не могу потерять еще одного дорогого мне человека. Собираюсь со всеми силами и хватаю руки Лени, скрещивая их у себя на груди. Не знаю, как я тогда донесла его до поселка, но я совсем об этом не задумывалась. Я просто надеялась на то, что еще можно успеть. Что еще можно спасти его и еще не все потеряно. Я должна была это сделать. Кровь перемешивалась на моем лице, и я была вся в ней измазана, она заливала мне глаза, и мне трудно было дышать. Хотя Леонид и закрыл меня от осколков, несколько все равно попало в меня и боль в спине я ощущала буквально каждой клеткой. Волосы слиплись на лбу от пота и крови, и у меня не было даже возможности убрать их с лица. Потом помню, что долго кричала охрипшим голосом и звала на помощь, размахивая неистово руками, бросив винтовки на землю. Подбежали солдаты и стали помогать отнести Леню в госпиталь. Мне старались влить в рот воды, расстегивая промокшую гимнастерку, но это было безрезультатно. Я пыталась вырваться, выкрикивая имя Леонида. Я хотела знать, что он жив. Не помню, как я потеряла сознание, но пришла в себя уже на постельной койке. Спину жгло огнем, и я чувствовала мелкие раны, после которых точно останутся шрамы на всю жизнь. Я быстро бегаю глазами по палате и койкам, щурясь от желтого света и хватаясь руками за рядом стоящие предметы. — Где Леня? Где Леня? — хрипло издаю я, повторяя одно и тоже и мотая головой от растерянности и непонимания. — Тише, Люда, тише. Леня погиб. Борис старается укрыть меня и взволновано смотрит сквозь очки. На сером его фартуке от пыли видны следы крови. Видимо, он сам вытаскивал осколки из моей израненной спины. Он выглядит уставшим и напряженным, одновременно с тем волнующе, совершенно точно переживая за меня. Я начинаю вырываться, не веря сказанным словам. Леня погиб. Неужели я не успела? Все было решено уже там? Как так получилось? — Все, пожалуйста, успокойся, хватит. Я и так виноват перед тобой. Для тебя теперь война закончена. Ты комиссована и не годна к военной службе. Смысл всех этих слов доходит до меня очень долго и мне кажется, что я просто падаю в темноту и не могу ничего с этим поделать. — Кого вы тут собрались комиссовать? — раздается из коридора голос комиссара, но я слышу его словно сквозь слой ваты. — Павличенко теперь не просто боец, она — символ. А символы не комиссуют. Вокруг меня начинают суетиться несколько солдат, поднимая меня на ноги и складывая на стул новую гимнастерку, а под ноги ботинки. Борис пытается протестовать и выгнать солдат из части госпиталя, но комиссар угрожает ему трибуналом, и ему приходится подчиниться. Он помогает мне переодеться и взять в руки винтовку так, чтобы не было видно, что они трясутся. Я все еще не понимаю, что происходит и чего хотят от меня эти люди. Оказывается, что фашисты решили, что я погибла, и отправили своего лучшего снайпера узнать об этом. Командованию следовало любыми способами поставить меня на ноги и доказать обратное. Я хочу убежать и спрятаться где-нибудь, чтобы все забыть. Я все еще не могу понять, почему Леонид погиб и как это случилось. Он пожертвовал собой, спасая меня. Я думаю лишь об этом, а напротив стоит камера, и комиссар заставляет меня быть веселей. — Вид какой-то у нее не героический… — Улыбайтесь, Павличенко, улыбайтесь. Голову выше, веселей. Улыбка выходит у меня совсем не веселая, по щекам текут слезы. Я не могу сдерживать себя. То ли от потери Леонида, то ли от боли. Вспышки света заставляют меня закрыть глаза, а резкий звук вздрогнуть. Я не хочу здесь находиться. Мне больно. Душевная боль от потери заставляет меня позабыть про физическую и морально мне становится так плохо, что хочется прямо сейчас бросить винтовку к их ногам и уйти. Я стольких уже потеряла и столько пережила. И я не понимаю, почему эти люди еще заставляют меня улыбаться.