О ТАНЦАХ И О ЛЮБВИ... ЧАСТЬ 2.

***** Симпатичный ковшик с антипригарным покрытием, изогнутой ручкой и заметно выделяющимся на дне кругом, окольцовывающим слово "Tefal", аккуратно примостился на стеклянной поверхности плиты. Он уютно булькал чем-то горячим, запах лета и солнца разносился по всей кухне. Этот запах обволакивал и успокаивал, он, словно, убеждал: всё будет хорошо, у тебя получится! В кипящей воде подпрыгивали, пихая друг друга, иссиня-черные круглые шарики - ягоды черной смородины. Некоторые из них лопались, окрашивая содержимое ковшика в благородный бордовый цвет, усиливая летний, терпкий запах. Черт, должно получиться. Если этот долбанный интернет не врет... Хотя, пока не попробуешь - и не узнаешь, врет или нет. Значит, надо рисковать. Потому что, если получится....Если результат будет таким, как обещали... Значит, оно того стоило, и все мучения - оправданы. Стоя в своей кухне, у своей плиты, опасливо поглядывая на булькающий багровым нутром ковшик, как на мину замедленного действия, высокий, стройный, черноволосый юноша в бирюзовой майке и линялых джинсах, аккуратно повязанных авангардным фартуком с карманом неправильной формы, держал в руке столовую ложку со странной, сильно пахнущей порошкообразной субстанцией. Он выгадывал момент, когда уже будет пора засыпать порошок в кипящее варево. Сложность заключалась в том, что все совершаемые им действия были для него непривычны и незнакомы. И он очень напрягался, что сделает что-то не так. Честно говоря, он вообще занимался этим впервые в жизни. Эма Градиевский варил для Стефки Лиллы морс из черной смородины с липой. Рецепт он нашел в сети еще утром. Оставалось всего-то ничего - раздобыть в октябре ягоды черной смородины и липу...И, если про слове "липа", у него перед глазами возникало дерево - старое, развесистое, уже много лет уверенно растущее в скверике двора - которое можно было хоть как-то ободрать, то где искать смородину, он понятия не имел! Еще утром, по телефону, на помощь была призвана Марьяна. Верная Марьяшка, отличавшаяся двумя уникальными качествами: она всегда знала, где можно найти всё, что угодно, не зависимо от степени странности заказа - от ключа на шестнадцать до прошлогодних шишек, а еще умела не задавать вопросы. Особенно в тот момент, когда Градиевский категорически не желал на них отвечать... А он абсолютно не желал объяснять, зачем с утра пораньше ему позарез понадобились ягоды черной смородины и липа... В любом виде... Ну, чтоб её варить. Уникальный человек - Марьяна Пугачева! Он даже не спрашивал, где она все это раздобыла, когда в раздевалке, перед тренировкой, Марьяна, оглянувшись, сунула ему в руки увесистый пакет, который он потом вез домой со всеми предосторожностями - черт её знает, эту смородину, может её трясти нельзя. Уже дома, вынимая из пакета прозрачный мешочек, доверху набитый черными ягодами, Эма чувствовал себя абсолютным идиотом! Он понятия не имел, как обращаться с этим загадочным продуктом. Только выбора у него не было. После несчастного случая, после возвращения Стефки из клиники, у того началась какая-то фигня с горлом. Стефка покашливал, похрипывал днем и пугал Эму резким, лающим кашлем по ночам. Он начинал судорожно кашлять еще во сне, будил себя и Эму, который буквально подпрыгивал на кровати, обнимал бьющегося в спазмах, задыхающегося мальчишку, прижимал его к себе, успокаивающе гладил по спине, по голове. Прокашлявшийся, продышавшийся Стеф бессильно обмякал в его руках, прижимался влажным лбом к плечу, виновато хрипел - Я тебя разбудил? Прости... - и почти сразу же, еще в объятиях Градиевского, проваливался в прерванный сон. Эма осторожно укладывал его, устраивал стефкину голову у себя на плече - и тоже пытался заснуть. До следующего приступа. Хватило Эмку на две ночи. Срочно призванный к ответу доктор из травмы - что это, мол, за хрень такая?! - также срочно призвал к ответу своего лохматого друга из клиники, после чего они нагрянули вместе, под ручку, провели совместную консультацию, рассматривая, тряся и ощупывая Стефку, стуча ему по груди и спине фонендоскопом, залезая в горло всяческими железками и фонариками. В ходе консультации стоял крик, ор, доктор из травмы пару раз пытался треснуть своего лохматого коллегу, от чего тот весьма грамотно и проворно уклонялся. Сказывалась практика общения. Вердикт врачей был обтекаемый и невнятный: Бронхи и легкие - в порядке. Должно пройти! Скорее всего, результат применения мерзавцем галлюциногенного препарата. Так сказать, остаточные явления. Ни на ангину, ни на ОРВИ это не похоже... На аллергию не похоже однозначно. Надо подождать. Эма ждал. Честно ждал - несколько дней. Но кашель только усиливался, доводя Градиевского просто до бешенства. Потому что, по закону подлости, именно в ту минуту, когда Эма пребывал уже в радужных мечтах, что ситуация пошла на поправку, очередной, еще более сильный приступ внезапно накрывал Стефа, кашлявшего до красных пятен на лице и выступающего на висках пота. Он кашлял дома. Кашлял ночью в постели. Кашлял в тренировочном зале - пытаясь сдерживаться, зажимая рот ладонью, всеми силами стараясь выровнять дыхание. Подготовка к Чемпионату уносила много сил. А с такой "дыхалкой" впору было не к Чемпионату готовиться, а покупать путевку в санаторий. И, будучи уже не в силах ждать обещанного медиками "пройдет", испытывая нараставшее с каждым днем беспокойство, переходящее в панику, Градиевский решил, что пора брать ситуацию в свои руки. А кому, как не ему?! Стефка, всё же, его парень. И лечить, если понадобится, он будет Стефку сам. Отсюда - смородина и липа. Отсюда - ковшик и фартук. Черт! Если бы это была самая большая проблема! Еще одна вещь очень сильно напрягала Эму Градиевского. Стефка запросился домой... Первый раз за всё это время. Он был всё такой же - красивый, хрупкий, мягкий и ласковый. Старательно веселый, привычно заботливый. Но в нем, словно, что-то надломилось после случившегося. Иногда он замирал - сидя на диване или в кухне на барном стульчике - и, уронив руки на колени, смотрел в стену. Или - на горшок с драценой на кухонном подоконнике. Соломенно-золотистые волосы, казалось, потеряли свой искрящийся блеск, а глаза - обычно лучистые, сияющие - становились тусклыми и тревожными. Его растерянно-беспомощный, какой-то ускользающий взгляд напрягал и нервировал Эму. В такие моменты он старался Стефку не тревожить, но это "зависание" с каждым днем все больше портило ему настроение. И пугало. Потому что результатом этого "зависания" стала странная, необъяснимая робость, какая-то неуверенность, которую он ощущал в Стефке, в каждом его движении, в каждом повороте головы. Казалось, так далеко позади осталась опаленная солнцем и морским воздухом Керчь, где Стефка радостно тормошил его, обнимал в морских соленых брызгах набегающей волны, а ночью, в номере, приникал всем телом, окутывая его собой, не выпуская из объятий тонких, но таких настойчивых рук. Теперь, по ночам, Стеф затаивался, замирал на своей половине кровати - и, словно, ждал... Ждал, когда Эма придвинется к нему, нависнет над ним, опираясь на локоть, ласково проведет рукой по щеке. И только тогда, словно поверив, что Градиевский не шутит, что он - всерьез, Стефка, помедлив мгновение, рывком обнимал Эму за шею, прижимался к нему, будто ища защиты, и все заглядывал, заглядывал в глаза - также растерянно-беспомощно. А потом, становясь еще более страстным, чем обычно, похоже, пытался довести и себя и партнера до полного физического истощения. Сказать, что Градиевский сходил с ума от беспокойства - ничего не сказать. Он чувствовал, хребтом ощущал - это только начало. Так оно и оказалось. Пару дней назад, после очередного "зависания", Стефка встряхнулся - словно, только что проснулся - посмотрел на Эму и тихо спросил, не будет ли Эмочка против... Ну, не будет ли он возражать, если Стеф поедет домой... Просто так захотелось. Вдруг. Эма, стоявший в тот момент у плиты, чуть не выронил из руки турку с кофе. Это было слишком неожиданно. Но Градиевский, закаленный всеми последними событиями, лучше, чем кто бы то ни было, умел давить в себе панику... Он развернулся к сидящему у барной стойки юноше и спокойно сказал: - А почему бы и нет? Хорошая мысль. Стефу, явно, требовалась передышка - от всего происходящего. Чтобы понять это, достаточно было только посмотреть на него. Его организм довольно быстро восстановился. Он, почти сразу же, приступил к тренировкам. А вот что происходило у него в голове - Эма в данный момент не понимал. И поэтому предпочел согласиться. Просто тогда он еще был уверен, что речь идет о квартире Игоря, и Стефка - при всех раскладах - будет в пределах досягаемости, будет в Москве. А вот когда он понял, что речь идет о Екатеринбурге... C того дня, как он впервые увидел на паркете зала "Орион" невысокого, худенького, золотоволосого юношу, с той секунды, как Стефка вошел в его жизнь, Эма - при всей его отстраненности и холодности по отношению к окружающему миру - понимал, что жить теперь без Стефа - невозможно. Это он пытался объяснить маме. Это он отлично знал сам. И испытал самую настоящую боль - Стефка хочет уехать. Но он не был бы Эмой Градиевским, если бы, во-первых, позволил хоть кому-то увидеть, как ему больно, а, во-вторых, безропотно проглотил то, что сейчас происходит. Не та ситуация... Он слишком долго ждал своего Стефа. Слишком невыносимо существовал без него. Слишком дорого пришлось заплатить за непозволительный разгул эмоций, которому он дал захватить себя весной - вон, коробки с таблетками распиханы заботливыми стефкиными руками по всей квартире. Значит, будем действовать по-другому. Эма старался не думать о том, что Стефка не предложил поехать вместе. Чего, кажется, можно было бы ожидать. По каким-то только ему понятным причинам Стефка хотел уехать без него. От него. Хорошо, допустим... Градиевский попросил только об одном - чтобы поездка была после России. Прямо сказал, что по-другому будет очень тяжело. Ему, Эме будет очень тяжело...Стефка вздрогнул, метнулся к нему - как раньше, до несчастного случая - обнял, казалось, ставшими еще более тонкими руками, с силой прижал к груди. Как раньше. Но просьба - отпустить его домой - осталась. Как и кашель. Казалось, впору было впадать в панику. Но с того вечера, в квартире Стаса, когда тот ткнул Эму носом в завоеванный им на Первенстве кубок, когда подсказал такую элементарную, но, почему-то, не пришедшую в голову мысль - выиграть Россию для Стефки! - когда дал понять, что верит в эмкину победу, в то, что Стеф поймет всё, что Эмка этой победой попытается ему сказать. Вот с этого вечера Эма Градиевский видел всё, происходящее вокруг, только через призму своей главной, основной задачи - выиграть Россию для Стефки. И даже, если Стефка в итоге уедет на родину, в Е-бург, он уедет с кубком чемпиона России. Который Эма для него завоюет. Это - во-первых. А, во-вторых, уедет здоровым. Казалось, Эма отключил свое сознание от всего, происходящего вокруг кроме Стефки. Для него существовали сейчас Стефка и - тренировочный зал, где Стас ежедневно, на износ, готовил их с Марьяной к России. Он снова горстями ел таблетки, давя ежедневные приступы, скрывая это от всех - и от Стефки, в первую очередь! Ему сейчас и так непросто... Градиевский похудел за несколько дней - если это вообще было реально при его худощавой, аскетичной фигуре. Фрак "от ателье Леушина" - лучшего московского мастера по танцевальным фракам - стоивший, как двухмесячный прожиточный минимум средней московской семьи из четырех человек, с каждым днем сидел легче и свободнее. С этим фраком вообще получилось забавно... На одной из предпоследних примерок, на которую они со Стефом приехали уже вдвоем, каждый по своему поводу, мастер посетовал, что может не успеть выполнить сдвоенный заказ, принятый по просьбе Кучуна вне очереди. Два фрака уровня финала России - труднейшая работа. Материал..Отделка. Фурнитура. Пошив. А помимо них - заказов к России столько, что руки опускаются. Может быть, один из фраков подождет до "после Чемпионата"? Ну, если это не катастрофично? Тогда оставшийся будет идеальным! Может быть, ребята выберут - кто подождет? Сами... Градиевский не дал мастеру договорить. Он не позволил дернуться Стефке, нахально прижав его коленом к стулу, на котором тот сидел. - Конечно, подожду. - Эма знал, что от чемпионского кубка на России его оттащат только мертвым. Кубок нужен ему - для Стефки - и он его получит. Пусть и в старом фраке. Это вообще не повод тратить время такого занятого специалиста. Он начал уверенно сворачивать черную тканевую массу - свой фрак, сметанный "на живую", кое-где покалывающий пальцы выступающими булавками. Фрак нужно было уложить в пакет, а потом в спортивную сумку, и забрать с собой. Чтоб он не отвлекал мастера. - Стефу, мне кажется, хорошо бы чуть поднять линию талии. Тогда движение будет смотреться легче. И вы говорили - лацканы, да? Черным атласом?...Знаете, я что-то сомневаюсь... Эма Градиевский прекрасно разбирался в вопросах пошива танцевальных фраков. Он еще заметил потрясенное выражение лица Стефки, все еще сильно придавленного коленом к стулу, который пытался поймать взгляд Эмы... Они - танцоры, и оба прекрасно понимали, у кого на приближающемся чемпионате больше шансов... Но шансы Эму не волновали - про судьбу "стандартного" кубка он знал всё уже сейчас. Он абсолютно не обращал внимания на лицо, на глаза мастера, очень внимательно, пристально наблюдавшего, как "король" московского молодежного стандарта, Эма Градиевский - основной претендент на победу в категориях как российского, так и международного молодежного стандарта! - профессиональными движениями сворачивает великолепную английскую ткань, явно, купленную не в России... И второй фрак, на худенького, хрупкого блондина, он шьет точно из такой же ткани. А весной, перед российским Первенством, когда Кучун привозил своего воспитанника - оцепеневшего, замершего, словно кукла - на примерку, он говорил, что перед Россией Градиевский будет шить два фрака, как положено. Первый - на все отборочные круги... А вот второй он оденет на финал... Именитые танцоры очень часто используют этот прием. Один фрак, одно платье - шьется на отбор, а главный наряд - на финал. Когда идет борьба лучших из лучших, когда в ход пускаются все резервы, вплоть до фрака или платья, сшитого лучшим российским мастером. Насколько он знает, Марьяна Пугачева - партнерша - в другом, не менее знаменитом ателье, шьет два платья... А Градиевский шьет один фрак... Да и тот, вон, как уверенно пакует в пакет - чтобы только в срок был выполнен заказ для хрупкого блондина. - Эма, нет! - дернулся растерявшийся блондин, безуспешно пытавшийся выбраться из-под колена Градиевского, даже схватил того за руку. - Эмочка, не надо! Ты же... - Молчи! Я лучше знаю. - решительный и неумолимый Эма развернулся к мастеру. - И всё же... Меня очень волнует талия. И лацканы. Давайте посмотрим, а? Пожалуйста... Мастер был очень умен и профессионален. Он хорошо помнил все, что происходило на его глазах, и всех, кого он когда-либо обшивал. Он внимательно смотрел на двух юношей - брюнета и блондина - каждый из которых готов был отказаться от маленькой составляющей для победы на Чемпионате России. Отказаться - в пользу другого. Брюнета он знал хорошо. Блондина видел в первый раз. Ну, и что делать с этими дураками? Финалисты, мать вашу!... - Давай сюда! Давай, говорю. - он решительно протянул руку к пакету, который Градиевский уже укладывал в сумку. - Давай - давай! Помнёшь ещё. Ладно... Пойдете вы у меня на Россию как короли! Оба! - Но вы же... сказали... - Сказал. Теперь передумал. - мастер решительно выхватил из рук Эмы пакет, потащил из него дорогую английскую ткань. - Раздевайтесь, оба. Так что, ты говоришь, тебе в его лацканах не нравится? А потом, уже проводив ребят, он отзвонил Кучуну - и рассказал о милой зарисовке, развернувшейся у него на глазах. Стас, и так не сводивший глаз ни с Эмы, ни со Стефки, стал еще более внимателен. Для него не остались секретом ни сердечные приступы, тщательно скрываемые Эмкой, ни таблетки, который тот глотал, как леденцы, приспособив под них белую банку с надписью "Орбит". Нагрузки для Эмы он теперь вымерял и градировал, буквально, под микроскопом, рассчитывая доли нагрузки и отдыха чуть ли не посекундно. Для чего пару раз звонил кардиологу, весной поставившему Эмку на ноги, советовался с ним. Эма не знал, что запасы необходимых ему ампул в тренерской обновлены, и что Стас держит аптечку не в ящике стола, как обычно, а на столе, чтобы не копаться, если понадобится... Он не знал, что Стас, вернувшийся к жизни после пятисуточного оцепенения - которое заметили все, но никто не понимал, с чем оно связано - и рванувший в работу на удвоенной скорости, сутки пребывал в жесточайших сомнениях: может ли он так рисковать своим танцором, давать ему нагрузки такого уровня? И только пристальное наблюдение за Градиевским и Лиллой, понимание, что сейчас, без этой идеи - выиграть Россию - Эмке будет только хуже, заставило Стаса продолжить тренировать свою лучшую стандартную пару в прежнем режиме... Потому что еще Стас увидел растерянность и внутреннюю панику Стефки, которую тот скрывал всеми силами... Увидел холодное безразличие Эмы ко всему, что не относится к Стефану или к тренировкам... Он, примерно, предполагал, что могло так придавить Стефа, но вот тут они должны были разбираться только вдвоем... Без посторонних. На всякий случай Стас переговорил с Геркой, опять же, прямо сказав ему, что, по его мнению, случилось со Стефом, и попросил понаблюдать... Если эти два дурика сами не сообразят - а такая вероятность есть - придется вмешаться. И кому, как не Герке, проводившему со Стефом по восемь - десять часов в день. С Германом Стасу было легко: этот мальчик слишком хорошо понимал то, что иногда очень трудно выразить словами... А еще Стас про себя порадовался, что с шеи мальчишки исчезла так напрягавшая Кучуна золотая цепь... Ох, был бы жив бывший владелец этой цепи! Вопросы у Стаса никуда не пропали... Но раз уж так получилось... То, что со Стефкой не все в порядке, заметил даже Леня Ардов... Он даже подходил к Стасу и предлагал подобрать успокаивающие препараты - после того, как узнал, что пришлось пережить мальчишке... Но Стас, со дня визита Лени к нему домой и более чем странной реакции на него Кирюши, стал с некоторым напряжением относится к массажисту своего клуба... Он поблагодарил за заботу - и отказался... Парнишка молодой, оклемается. Ничего этого Эма Градиевский не знал. Он очень спокойно и даже с благодарностью воспринял присутствие Герки рядом со Стефом. Герман Карташов был третьим человеком - после Стаса и Игоря - кому Эма мог спокойно доверить своего мальчика. Особенно после того, что случилось... Особенно после того, как он буквально силой выпытал из Герки подробности того дня, когда Карташов вытащил Стефку из-под колес машины... Он даже попытался Герку поблагодарить. Для этого Эма увел Герку в кухню, пользуясь тем, что Стефка завис на телефоне с Игорем. Они стояли в кухне - молчаливый Герман у барной стойки, а Градиевский у окна... Он внимательно рассматривал дворик, словно искал там, во дворе, что-то крайне важное. Сам не чувствовал, как сжимает похолодевшими пальцами оконную занавеску...Говорить он не мог - голос не слушался. Несколько раз он пытался что-то сказать - но не получалось... Сзади раздались почти бесшумные шаги. - Эм... Всё нормально... Всё хорошо. - на плечо легла прохладная, сильная ладонь, уверенно сдавила. - Он - отличный парень! И ни одна тварь до него больше не дотронется, я отвечаю. По голосу Германа - мягкому, успокаивающему - было понятно, что он понял всё, что так и не смог сказать ему высокий, худощавый юноша с матово-черными глазами. - Черт! С ним же что угодно могли сделать! Что угодно... - Эма с силой провел ладонью по лицу, рука дрожала. - Я как подумаю. Что там могло быть... Могли - убить. Могли отравить, не маленькой дозой - по-взрослому. Могли изуродовать. Герман думал о том же - и успокаивающе похлопывал Эму по плечу. Всё! Всё уже позади! А повтора они не допустят... А вот стоявший в коридоре, в двух шагах от входа в кухню худенький, все еще пошатывающийся от усталости юноша с золотисто-соломенными волосами, услышав последнюю фразу Эмы, подумал о другом. И в его глазах вдруг внезапно поселилась паника и неуверенность. Он словно пытался что-то судорожно вспомнить, не мог - и это только увеличивало панику и растерянность. Так и не замеченный ни Градиевским, ни Карташовым, Стефка медленно отступил в коридор. Паническая, в долю секунды отравившая жизнь мысль стала результатом примененного подонком галюциногена, сильно ударившего по нервной системе, по чувствительной, впечатлительной натуре... Но Стеф этого не знал. Он снова и снова прокручивал в голове фразу Эмочки - и слышал ее по-своему. Укоризненно. Обвиняюще. Это был жестокий вопрос - так, как услышал Стеф. Так что же с тобой, мил человек, там сделали-то?! Что там у вас могло быть? Может, ты говорить не хочешь?!... А он просто ничего не мог сказать в ответ. Потому что абсолютно не помнил, что с ним сделали. Он ничего не помнил с момента, как пошел к киоску за водой, до того, как первый раз увидел над собой лицо Германа, державшего его в объятиях... И, кажется, они куда-то ехали... А между этими двумя картинами - пустота... Провал... В котором отдельными - как трассирующие очереди - пунктирными воспоминаниями проскакивали чьи-то прикосновения. К шее. К лицу. К груди. Куда-то ведут. Тащат. Обнимают. Чей-то голос. Черт! Где он был и что с ним делали?! Он не помнил. Ни-че-го. "Я как подумаю... Что там могло быть..." - сказал Эма. При мысли - "что там могло быть" - Стефка вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха... Кровь прилила к щекам, резко заболела голова... Каждая попытка вспомнить только ухудшала состояние - до звона в ушах, до белых, мерцающих кругов перед глазами - но он уже не мог остановиться... С этого дня он начал кашлять... И ежедневно, ежечасно, ежеминутно - вспоминал... И от каких-то новых впечатлений - то ли реальных, то ли услужливо подброшенных истерзанной бесплодными попытками психикой - ему становилось только хуже... Чьи-то руки - они ощупывают, дергают, затаскивают... Что затаскивают - помнил... А куда?!... В подвал?... В машину?... На кровать?... Пустота. Шепот. Скорее, даже шипение.."Иди сюда, малыш... Ты же хороший малыш? Ты же будешь слушаться. Ты же так..."... Что - "так"?!... Там было что-то ещё, важное... А что - он не помнил... Об этом нельзя было рассказывать Эме. Об этом никому нельзя было рассказывать. Это было так ужасно... Не помнить, что с тобой делали. Даже другу Даньке, с которым под большим секретом обсуждалась не одна пикантная тема, нельзя об этом говорить... И что он мог ему сказать?! "Прикинь, Дань, я тут сижу, думаю. А что там со мной могли сделать? Вот как ты думаешь - меня могли трахнуть? При том, что я ничего не помню, а из того, что кусками помню - больше половины именно за этот вариант. А еще мне кажется, что Эма думает именно об этом же и я ему сейчас очень неприятен. Он сам так сказал. Посоветуй, чо делать, а?". Так ему Даньке сказать?! От этих мыслей - постоянных, бесконечных - Стефу с каждым днем становилось хуже... Он старался не дотрагиваться лишний раз до Эмы... Не попадаться ему на глаза... Он не знал, что сказать любимому - он так ничего и не вспомнил... И только по ночам, когда он сжимался в комок на кровати, стараясь даже не дышать, а Эма - такой красивый, такой родной - склонялся над ним, ласково гладил по щеке, прижимал к себе, вот тогда казалось, что все еще может быть хорошо... И Стеф просто бросался в сильные, любимые руки, забывая обо всем - о своих сомнениях, о панике, преследовавшей его изо дня в день, о безрезультатных попытках что-то вспомнить... В этот момент у него открывалось второе дыхание - он загонял себя и своего любимого, пытаясь еще хоть ненадолго, на какие-то минуты продлить ощущение, что всё - хорошо, что Эма рядом и ничего страшного не случилось... А утром его по новой накрывали сомнения и страх... И круговорот не поддающихся никаким усилиям, отрывочных проблесков, не желавших складываться в полную картину. Это уносило последние, так необходимые для подготовки к Чемпионату, силы. Ему нужно было время... Хоть немного времени - хоть несколько дней! Чтобы ни о чем не думать, ничего не опасаться... Не ждать мучительно-тоскливо - сегодня или завтра Эма скажет, что он не хочет его больше видеть. Ему нужно было продохнуть. И придумать, что сказать Эмочке - как объяснить, что даже, если он ничего и не помнит, и даже, если что-то тогда и произошло, что Эма может посчитать оскорбительным и неприемлемым для себя, то, может, это получится как-то пережить - вдвоем, вместе? Он его любит... Так любит, что не знает, как об этом сказать. Ему обязательно нужно было найти эти слова! А для этого необходимо хоть несколько дней спокойствия... И Стефка - вдруг решившись - сказал, что хочет поехать домой. В Е-бург. Один. Повышенная восприимчивость и некоторая неадекватность эмоционального фона, возникшие после отравления, сыграли с ним злую шутку. Ему показалось, что Эма обрадовался его предложению. Потому что даже не предложил поехать вместе, на что Стефка в глубине души очень надеялся. Ничего этого Эма не знал. Стоя в своей кухне, он варил смородиновый морс от кашля, которым собирался поить Стефку все время до отъезда того домой. Стефка должен быть здоров. И спокоен. Чтобы нормально поехать домой, к родителям. Эма помешивал деревянной лопаточкой содержимое ковшика - и поглядывал на часы... Пора уже всем вернуться. Сколько можно ездить?! Стефке пора отдыхать. Да и что там с малышом, тоже хотелось бы знать... Его очень волновало состояние Кирюши. Сегодняшний вечер в клубе, закончившийся диким криком, разбитым стеклом, всеобщей беготней и странным поведением Стаса, напоминал сумасшедший дом. Эма, по давней привычке не замечавший в ходе тренировки ничего вокруг, очнулся, когда услышал громкий крик, даже рев, несшийся откуда-то снизу. Внезапно, с центра зала, рванул к двери Стас - и исчез в чернеющем дверном проеме. За ним - без паузы, почти синхронно - Игорь. Макар. Лешка Сёмин уже давно отбыл - в "Корриду", забирать Данилу... Германа в зале не было. Очень странно. В зале остались только девчонки. Они замерли, кто где, и молчали, напряженно глядя на дверь. Эма - бросив Марьяну в центре зала, где они со Стасом отрабатывали "вертушку" в венском вальсе - бросился к двери. Черт! Морс чуть не убежал!... Нельзя отвлекаться... Щелкнул замок входной двери. Один... Второй... Уже первый час ночи. Ну, наконец-то. Аккуратно выключив конфорку, Эма вышел из кухни в коридор. В коридоре, странно переглядываясь и косясь на него, на Эму, стояли Стефка и Герман. Эма пробежал глазами по лицу Стефана. Напряженный. Отстраненный. В глаза не смотрит, чуть покашливает в кулак. Ничего, родной, мы справимся. Тебе просто надо отдохнуть. - Как Кирюшка? Что сказали? - Эма внимательно смотрел на Германа, пытаясь по его виду понять, что было в травмпункте. - Стеф... Там в кухне морс готов. Я сварил, ягодный. Тебе надо его выпить. Один стакан. Это от кашля... Произнося всё это, Эма на Стефку не смотрел. И не видел, как растерянной радостью полыхнули лучистые глаза, как еле заметный румянец окрасил белоснежную кожу щек... - Эмочка... Ты - сварил?! - казалось, Стефка не верил собственным ушам. - Морс? Мне?! - Смородиновый. Из ягод. С липой. - Эма был важен и педантичен. Как любой мужчина, занимающийся тем, что для него малопривычно. - Так что с малышом?! Он - где?... - Ребята домой повезли, нормально всё...Ну, в смысле - Стас с Игорем. Ручку перевязали, ничего страшного. Больше испугался. - Герман смотрел на Эму, в его черных, горящих глазах затаилась некая мысль. Он чуть покосился на покрасневшего Стефку, опять перевел взгляд на Эму. А потом шагнул вперед и решительно обнял Стефа за плечи. - Слушайте, ну какой пацанчик-то решительный, а?! И еще...Я к вам сегодня - с ночевкой. Не прогоните? - Нет, конечно, оставайся.- Эма даже растерялся. Герман все эти дни, что сопровождал Стефку, всегда ездил ночевать домой. - Мы будем рады, да, Стеф?! Стефка молча кивнул головой, с какой-то надеждой глядя на Эму. - Ну и отлично! Женьку я предупредил. Спешить нам некуда... - Герман потянул с плеч куртку. Обернулся к Стефке, легонько толкнул того в плечо. - Ну что, покалякаем? О делах наших скорбных? И уверенным шагом пошел в гостиную. ***** Герман решительно рванул на себя дверь сортира. То, что он здесь - не один, Карташов понял сразу же. На этаже царила тьма. Тусклый свет из туалета терялся почти на пороге, не освещая коридора. А когда он шел в туалет курить - горели все шесть центральных ламп этажа. Ощущение испытанного пару минут назад липкого страха накрыло внезапно и болезненно. Герман не слышал ни звука - ни дыхания, ни шороха одежды, ни шагов... Он просто знал, что тот, кто несколько минут назад был там, в сортире, кто так страшно, по-звериному выл, находится здесь, недалеко от него. Рядом с ним. И он ждет Германа. Герман смотрел прямо перед собой - и видел, как во тьме, охватившей этаж, к нему медленно двинулась тьма. Это могло показаться бредом, но было именно так. В темноте на него неумолимо наступала еще более густая темнота. На висках опять выступили капли пота. Карташов вжался спиной в косяк двери. Он не боялся опасности. Не боялся пуль, стволов, ножей. Не боялся боли. Умел и любил рисковать. Но сейчас он чувствовал, что приближается к нему что-то настолько ужасное и безжалостное, неумолимое и жестокое, что колени затряслись противной мелкой дрожью, а во рту резко пересохло. А еще он знал, что приближающаяся темнота видит и чувствует его полную беспомощность, его страх - и получает от этого огромное удовольствие. И поэтому - не торопится. И еще одно он знал точно - сейчас его будут убивать. И понимал, что в этот раз отбиться не сможет, что просто парализован страхом - страхом животного зла, наступавшего на него. Он смотрел в темноту - и, казалось, видел злорадно горящие, безумные глаза. В те несколько секунд Герман думал только о том, что любой ценой - любой! - надо дать знать Стасу, что он сплоховал. Расслабился. И - попался. Надо предупредить своих! Голос не слушался, ноги онемели. Такую волну животной ненависти, давившую, накатывавшую на него, Герман ощутил впервые в жизни. Тьма, приблизившаяся к нему, медленно видоизменялась. Она, словно, отделив от себя часть мглы, вытягивала ее вперед, к шее Германа. Как будто протягивала руку. Теперь они смотрели друг другу в глаза. Герман видел в глазах тьмы смертельную ненависть и злорадное превосходство. Это безумно страшно - оказаться в таких руках. Тьма не торопилась - она наслаждалась беспомощностью жертвы, она смаковала каждую секунду напряженного ожидания того, что сейчас произойдет. Она упивалась обреченностью Германа. Ей оставалось сделать последнее движение - шея юноши, открытая воротником куртки, беззащитная, была прямо перед ней. Тьма на долю секунды замешкалась, словно всматриваясь. - А-р-р-р-р-р-а-а-а-а-а-а! М-р-р-р-р-я-я-я-я-я-я-у-у-у-у-у! - рык, переходящий в утробное завывание, ударил сбоку из темноты, оглушил, прервал движение тьмы. - А- р-р-р-р-а-а-а-у-у-у-у-! Блять! ЧТО ЭТО?! Герман и тьма, одинаково оглушенные, подскочив, отшатнулись друг от друга. Как два двоечника, курящих за школой во время контрольной по алгебре, застуканные директором. Карташов саданулся затылком о косяк двери. Тьма, которую ничто не сдерживало, плавно поменяла место, отдалилась. Герман медленно повернул голову направо. Там, в конце коридора, в дверном проеме, выходящем на лесницу, подсвеченная слабым освещением, копошилась странная тень. Она подскакивала, металась из стороны в сторону, взбрыкивала. И - рычала, завывая на разные голоса. - М-р-р-р-р-я-я-я-я-я-я-у-у-у-у-у!... А-р-р-р-р-р-а-а-а-а-а-а! - неслось по этажу, по лестнице. Этот вопль пронизал, казалось все здание. Тень вдруг замерла, вытянулась - и изумленный Герман узнал... Кирюшу. Маленького смешного малыша, который жил у Стаса, и которого Эма, как ему рассказал Стеф, привез из Нижнего Новгорода. Он стоял у самой двери на этаж, напряженно смотрел в сторону Германа. И - тьмы. Темень сдала вбок, зашипела - почти беззвучно, но с ненавистью. - Что ты там делаешь, а?! Что ты там стоишь?! - детский крик, яростный и испуганный одновременно, резанул по нервам. - Уходи! Уходи! Не трогай его!...Пошел прочь! Пошел прочь, кому говорю?!... Он даже ногами затопал. А потом... Маленький кулачок с размаху бесстрашно рубанул в дверь. В самый нижний стеклянный квадрат дверного нутра. Бог бережет маленьких. И обреченных. Куски разбитого стекла шумно осыпались на лестничную площадку. А сверху, с топотом, с криками - Твою мать, что там?! Кирюшка, это ты?! Ты где?! Гера! Гера, ты тут?! - уже бежала помощь. На глазах Германа темень метнулась к другой - противоположной, ближайшей к сортиру - лестнице, и исчезла. Потом было шумно. Прибежавшие на крик ребенка Стас, Игорь и Макар, возникший, как из-под земли Эма - сперва в восемь рук трясли Кирюшу и Германа. Живы?! Целы?! Кто тут был?! Что он сделал?! Потом, довольно быстро, разобрались. Игорь держал на руках, прижимал к себе разрыдавшегося, цеплявшегося за него малыша, которому Макар с Эмой осторожно бинтовали ручку - за бинтом Эма бегал наверх, в зал. Еще удивился, а чего это аптечка в тренерской теперь стоит на столе. Ничего страшного - несколько мелких, неглубоких царапин. Больше испугался сам, и ручка от удара заболела. А Стас, только увидев, как Герман оседает на ставших враз ватными ногах, сползает по стене с побелевшим лицом, тут же схватил его в охапку, затащил в сортир, закрыл дверь, усадил на подоконник - и, крепко держа за руки, устроил допрос с пристрастием. Германа трясло, он пытался говорить, но губы не слушались. Потом удалось успокоиться. Он рассказал Стасу всё - с момента, как услышал, что кто-то входит в туалет. Рассказал, как сглупил - поспешил - и попался. И о чем думал, глядя на надвигающуюся на него темноту. И про безумные завывания - "Иго-а-а-а-а-а-а-рь... Иго-а-а-а-а-а-а-рь..." - тоже рассказал. И видел, как белеет Стас, как в ярости закусывает губу, как угрожающе двигаются желваки на лице. Когда Герман смог встать - они вернулись к ребятам. Малыш уже успокоился, не плакал. Одной рукой обнимал за шею Игоря, а другую протянул к Герману. Тот подошел, и ребенок цепко ухватил его за рукав куртки. И - не отпускал. Всё оказалось очень просто... Кирюша следил за Германом - весь вечер! Теперь он приезжал в зал вместе с Игорем и Стасом ежедневно, и, будучи мальчиком хорошо воспитанным - благодаря стараниям Марии Александровны, уже начавшей учить с ним детские французские песенки - вел себя хорошо. То есть, развлекался, как мог - чтобы не мешать тренироваться взрослым. Сегодня его развлечение заключалось в том, что он выслеживал Германа. Как тот сидит на стуле. Как смотрит. Как поворачивает голову. Это было ужасно увлекательно! А когда Герман встал и осторожно вышел из зала - Кирюша понял, что пробил его звездный час! И начал обдумывать план засады. Он долго готовился, собирался, проследил, куда спустился Герман - и занял позицию на лестнице. Германа долго не было, Кирюша даже заскучал... А потом несколько раз хлопнула дверь туалета - и малыш понял, что пора. И для начала решил напугать Германа. Как? Ну, конечно! Сыграть с ним в льва! Ведь Даня научил его так хорошо рычать. Чуть засунув голову в дверь, увидев Германа, неподвижно стоявшего у двери туалета, он просочился на этаж, прикрыл дверь, чтоб свет с площадки его не выдал. И - зарычал! Даже сам испугался - так здорово получилось! А потом увидел...Ну, не увидел, там темно..Но там было что-то плохое... Точно было. Прямо рядом с Герой. Он точно знает. И он еще хотел бежать за дядей Стасом..А кто бы защитил Геру?!... И он прогнал! Он кричал и топал ногами! Потому что Герман Карташов, друг дяди Эмы и Стефа, друг Игоря и дяди Стаса, теперь тоже был кирюшиной личной собственностью. И он даже ударил по двери - а стекло разбилось. И он испугался. Опять испугался, что Игорь будет его ругать. И - заплакал. А теперь уже он не плачет. И крепко держит Геру, чтобы его никто не обижал. Решено было, во избежание возможного заражения, показать малыша врачу. А кому можно показать ребенка в ночное время - без полиса, без документов, с жуткой историей про льва и убежавшую темноту?! Стас пошел звонить другу-травматологу. В сопровождение, помимо Стаса с Игорем, Кирюша затребовал себе Геру и Стефа. Произнося его имя он смешно вытягивал губы трубочкой и у него получалось - "Стефуучка". Храбрым детям, получившим травму, не отказывают - "Стефуучка" и Гера послушно пошли собираться. Эму это более чем устраивало - в спортивной сумке ждали своего часа ягоды черной смородины. За Марьяной приехал Витя Мохов. За Диной - Митя Гончаров. Он же согласился подвести до дому Ингу. Но за это время Стас в сопровождении Макара еще пробежался по обеим лестницам, проверил все свободные помещения, убедился, что они заперты. И что никого из посторонних в здании клуба нет. Так и разъехались - кто куда. В машине Кирюша вдруг оставил в покое Игоря - и полез на руки к Гере. Он держал его за шею обеими руками, шумно вздыхал и, то и дело, гладил по голове. И требовал подтверждения, что он там, на этаже, рычал как лев. Как самый настоящий! Герман подтверждал, клялся и божился, что круче льва в природе не существует. А сам все смотрел и смотрел на этого малыша. Светленького, такого смышленого и веселого. На малыша, который час назад спас ему жизнь. И Герман понимал это лучше всех. Пару часов спустя, сидя на диване в гостиной Эмы градиевского, Герман внимательно рассматривал замкнутого, молчаливого хозяина дома и, словно стушевавшегося, Стефку. Ужин прошел. Морс был выпит. Две порции на завтра - в ковшике - аккуратно убраны в холодильник. В гостиной висела напряженная тишина. - Стеф... Ты, действительно, думаешь, что тебя трахнули? Ну, когда украли? - Герман был сама любезность. Он с интересном рассматривал лиану, укрепленную на противоположной стене. - Эм, прикинь?! Он переживает, что его поимели. И что ты тоже об этом думаешь, просто не говоришь. Бумс! Телевизионный пульт, который Стефка задумчиво вертел в руках, полете на пол... Он наклонился за пультом, пытаясь спрятать вмиг покрасневшее лицо. - Не понял. - Эма, стоявший у окна, смотрел на Германа так, словно тот вдруг заговорил по-венгерски. - О чем я думаю? - Ну, о том, что Стефку трахнул тот гад, а тебе это неприятно. - Герман смотрел на Стефа с мягкой улыбкой, как на Кирюшу. - А ты ему ничего не говоришь, типа, бережешь его нежную душу. Ну, не дурак, а?... Сам мучается, а тебе - не говорит. - Что за хрень?! - опешивший Эма от неожиданности перешел на несвойственный для себя лексикон. И сел, где стоял, прямо у окна - на пол. - Да что за фигня, в самом деле! Стеф!... Стефка!... Ну, скажи ты ему, что это хрень! И, открыв рот, смотрел, как Стефка - побагровевший, смутившийся - уткнулся пылающим лицом в ладони. И молчал. - Я тебе говорю. - с нажимом произнес Герман, не сводя понимающего взгляда с расстроенного мальчишки. - Придумал себе мысль - и носится с ней. А я сейчас - в твоем присутствии - на раз-два докажу, что этого просто не могло быть. Таскали его, как куль с мукой - факт, было.. Но ничего больше, гарантирую. Эма уже собирался объяснить, куда Герман может отправиться прямо сейчас со своими доказательствами, потому что это - бред! Бред! Но тут... - А как? Как - доказать? - Стефка, отнявший, наконец, руки от лица, смотрел на Германа с каким-то отчаянием. - Как - доказать?! - Стеф...Ты что...- Эма смотрел на Стефку, как на поющего белого медведя. С таким же изумлением. - Ты - серьезно?! Ты решил, что я... - Как - доказать?! - Стефка уже почти кричал. Его затрясло. - Как?! - Очень просто. Всего лишь надо спокойно подумать. - Герман пересел поближе к Стефу, взял его за руку. - Давай с самого начала... Что ты последнее помнишь? - Киоск. Я протянул деньги - и всё... Дальше ничего. - Отлично! - Герман искренне обрадовался услышанному. - Протянул - и всё. Не пил, не ел. Ты меня своим стаканом сбил, когда мы к доктору ехали, но потом я понял - не могло там быть стакана. Слишком быстро всё покатилось. И, знаешь, ты меня извини, но я тут посматривал на тебя эти дни - и тут, дома, и в клубе, когда ты переодевался. Эм, смотри... Он мягким движением перекинул соломенно-золотистые волосы на плечо, открывая шею. У самой кромки светлых волос, со стороны шеи, абсолютно незаметно, если не присматриваться, алело красное крохотное пятнышко. - Что это? - тихо спросил Градиевский, склонившийся над стефкиной шеей. - Укол. След укола. Он давно должен был исчезнуть, но, видишь, какая реакция кожи - до сих пор держится. - Герман внимательно рассматривал пятнышко. Взгляд был сосредоточенным и напряженным. - Эта сука его уколола, на руки - и за угол. Иначе он бы обратил на себя внимание, значит - вырубил мгновенно. Стефа с каждой минутой трясло все сильнее. Эма молча сел рядом с ним, крепко обнял и прижал к груди. Слабую попытку дернуться, отодвинуться - он даже не заметил...Стефка затих в его руках. Чуть слышно вздохнул. - Ты представляешь себе, что такое трахнуть обдолбанного человека? Это не так легко, как кажется... - Герман внезапно стал сосредоточен, смотрел Стефке прямо в глаза. - Поверь мне - я видел нариков под дозой, и что с ними пытались делать. И как это было тяжело. На это нужно время... И теперь - что касается времени. Смотри... Он вытащил из кармана джинсов сложенный вчетверо лист бумаги, развернул. - Я всё подсчитал. Во сколько тебя взяли, где ты был... Во сколько и где я тебя нашел. Вот, смотри - он сунул Стефке под нос какой-то график. - Внимательно смотри. Даже с учетом того, что его ждала машина. Без скидок на "пробки". Хотя "пробки" в тот день были мощные. При том, что он летел стрелой... Времени заниматься твоей персоной у него было не более десяти минут. И это мы даже не берем вопрос "где?" - поскольку ему надо было гнать на Хорошевку, чтобы успеть. Ну, к тому времени, когда я тебя там уже увидел...А, если мы добавим "пробки". Если машина не ждала, а надо было ловить... Герман ласково смотрел на поникшего Стефку. - Не было у него времени ничего с тобой делать, понял? С тобой - обдолбанным и вырубившимся. Так что, успокойся и перестань дурака валять. И, знаешь, я тебе по себе скажу - если что-то мучает, лучше скажи. Сразу. Потом окажется, что и дергаться не надо было. Эма сидел с закрытыми глазами, слыша, как обезумевшей птицей колотится стефкино сердце. И его собственное - тоже. Он его убьет! Он сейчас же убьет этого придурка, который довел и себя, и его почти до точки! Только потому, что ему показалось, что он, Эма, думает... Убью, идиота! Он бережно провел пальцами по лицу Стефки, по волосам. Смотрел в полные боли, все еще боящиеся поверить, что сам ошибся, сам себя запутал, глаза. Он целовал эти глаза, чуть прикасаясь губами, чувствуя щекотное подрагивание ресниц. Перебирал пальцами шелковые, золотистые волосы, чувствуя, как в его объятиях, словно обмякает, успокаивается - впервые за несколько последних дней - его единственный, любимый, обожаемый мальчишка. Стефан Лилла. - Ребят... Вы бы мне подушку выдали, а? - Герман, у которого уже откровенно слипались глаза, старательно изучал лиану на стене, улыбался. - И я тут тихо на диване посплю... Завтра Стас ему рано назначил прогон, проспим ещё... И, Эма, ты его сильно не ругай... Мы со Стасом говорили, он тоже считает, что это - последствия этой дряни, что ему вкололи. Придумал мысль - и чуть сам на ней не свихнулся. Германа устроили на диване со всеми удобствами. Он провалился в сон почти мгновенно. А за дверями спальни еще долго не умолкал возбужденный шепот двух голосов. А потом - в тишине - еле слышные, почти беззвучные стоны. А утро началось с того, что преобразившийся за ночь, словно оживший Стефка - с сияющими глазами, разлетевшимися по плечам золотистыми прядями, но, при этом, строго сведенными бровями, вдруг сурово возник на пороге спальни. В руке он держал белую банку с надписью "Орбит": - Эмочка...А ты можешь мне объяснить, почему я нашел тут, в банке - твои таблетки?! Это что значит?! И почему - в "Орбите"?! Эма - утомленно-счастливый, довольный жизнью и будущим, чуть приоткрыл один глаз, тихо застонал. Попался... Думать надо, куда прятать. Стефка любит "Орбит". Да, сглупил... За стеной, в гостиной, над чем-то жизнерадостно смеялся Герман Карташов. Приговор Градиевскому объявили за завтраком. Ввиду того, что доверия Градиевскому теперь нет никакого - раз дошло до того, что он прячет таблетки в банках из-под жвачек - он должен быть под контролем Стефки постоянно. Поэтому в Екатеринбург они едут вместе. Просто мама... Мама очень хочет познакомиться с Эмочкой. Ну, а раз мама хочет - значит, так и будет. До того, чего так опасался Стас, оставались сутки.