О ТАНЦАХ И О ЛЮБВИ... ЧАСТЬ 2.

***** Начало танцевального сезона не случайно, практически везде, плотно привязано к началу учебного года. Подавляющее большинство спортсменов - танцоров - это школьники и студенты. Поэтому расписания самых значимых российских турниров в ходе каждого нового сезона выстраивается, в обязательном порядке, с учетом таких дополнительных факторов, как каникулы, сессии, четверти или триместры - чтобы рассчитать возможность приезда на соревнования максимального количества юных танцоров из всех российских регионов. Единственный турнир года, который проходит сам по себе, подминая все прочие интересы участников - школу, институт, курсы, дополнительные занятия - это Чемпионат России. Он длится пять дней, со вторника по воскресенье, и для участия в этом фейерверке танца во всех уголках страны заранее берутся справки, освобождения, больничные. Родители оформляют недельные отпуска - чаще всего, за свой счет. Опытные родители танцоров, рассчитывая свой отпускной график, уже в начале года, в обязательном порядке, закладывают одну неделю на конец октября - для сопровождения детей на Чемпионат России. Задолго бронируются билеты до Москвы, ищутся дешевые гостиницы или хлебосольные московские друзья, которых не напряжет пятидневное проживание двух знакомых мам и двух, остекленевших от перегрузки, ребят-танцоров - которые будут вскакивать ежедневно в пять-шесть часов утра, гримироваться, причесываться и убегать до глубокой ночи... На свой Чемпионат.. Приползать к полуночи, из последних сил, смывать очередную порцию автозагара, падать на диван плашмя, засыпая уже в полете, чтобы утром - снова вскочить в пять утра. Потому что - Чемпионат России. Готовиться к нему начинают заранее, еще с начала календарного года. Готовятся танцоры, готовятся родители. Дополнительные занятия, мастер-классы у лучших педагогов страны, постановка новой программы - десять новых схем, которые должны будут потрясти зрителей и судей. Готовятся тренеры. Стас Кучун, главный тренер и руководитель клуба "Танцевальные надежды" готовился тоже. Сидя за столом, отослав Игоря в клуб на дневные группы, он рассматривал шансы клуба заявить о себе на Чемпионате... Он уже точно знал, сколько пар его клуба, по каким возрастам и классам смогут претендовать на серьезные результаты на грядущем Чемпионате... Серьезными результатами Стас считал, минимум - вхождение в финал, в шестерку лучших пар по своей возрастной категории, максимум - попадание в призовую "тройку". То, что для этого необходимо было обыграть, обойти, оставить за спиной от двухсот до четырехсот ( в зависимости от категории и класса) пар соперников его абсолютно не смущало. И не должно было смущать его воспитанников. Стас учил не только технике танца. Он не только ставил победные схемы - изящные, филигранно выверенные, показывающие каждого спортсмена в наиболее выгодном ракурсе. Он учил побеждать. Преодолевать панику, ужас, накрывающий за несколько секунд до выхода на паркет. Преодолевать страх и сомнения, увидев в составе своего захода более именитых и известных соперников. Учил верить в себя и плевать на все, что пытается эту веру подкосить. Так, в свое время, он готовил к Чемпионату России - Игоря. Так он последние несколько месяцев готовил к предстоящей битве Машеру, Градиевского, четыре юниорские пары, шесть пар малышей категории "Дети". Так, яростно, на износ, не давая ни секунды передышки, натаскивал, возвращая утраченные навыки танцевания, Лешку Сёмина, на первом же сентябрьском президиуме Федерации поставленного в пару с Ирочкой Золотниковой. Володя Курицын - вот же добрая душа! И какой идиот распускал в свое время слухи, что он - черствый сухарь, плюющий на людей?! - согласился отпустить Иру в клуб к Стасу. При этом веселился и радостно сплетничал на ухо Кучуну, что, если Золотникову не поставить с Лешкой, то последствия могут быть непредсказуемыми и опасными... И лично для него, Курицына, в первую очередь. Очень уж Ирочка прониклась к идее совместного танцевания с красавцем-тренером, и он, Курицын, стоять на дороге у такой тяги к танцевальному спорту не собирается. Но, помимо Ирочки, клуб Стаса, буквально, за сутки пополнился еще двумя танцорами. Теперь его "стандартная" молодежная группа была усилена парой Стефки - Стефана Лиллы - которого Стас, чтобы снять с Игоря еще одну головную боль, даже не спрашивая согласия Адлиса, перетащил в свой клуб за несколько часов... Что приятно, партнерша Стефки - стройная, изящная блондинка, такая же нежная и хрупкая, как сам Стеф - Инга Ларина, согласилась на переход в "Танцевальные надежды" моментально... Как только Стефка позвонил ей в тот день, с Президиума Федерации, на который Стас его затащил, она, едва услышав, что произошло с Игорем, которого выставили из клуба за "аморалку", даже не дослушав сбивчивую стефкину речь, спросила одно - "Куда уходим, Стефочка?"... И не поленилась сама, через сорок минут, подвезти свою спортивную книжку к зданию Федерации, чтобы Стас и ей сразу же поставил печать о переходе в свой клуб... Стасу достаточно было один раз внимательно посмотреть на Ингу, чтобы понять то, что так удивляло Игоря весной, в конце прошлого сезона... Почему Инга за несколько месяцев провалов и поражений, в отчаянии устроенных Стефом после разлуки с Эмой, не то что не ушла от "провального" партнера, но даже не устроила ему ни одного скандала и "разборки". А только пыталась всем, чем можно - новыми пошитыми "стандартными" платьями, потрясающими, расклеенными "камушками" прическами, готовностью просто "тащить" партнера на себе, когда Стефка на паркете элементарно забывал схемы и вариации - помочь, сгладить совсем уж безобразное на тот момент впечатление от их танца. Стас с радостью принимал в свой клуб эту девочку. Потому что Инга Ларина была еще одной ипостасью идеальной "стандартной" партнерши. Только, в отличие от искрящей, взрывной Марьяны Пугачевой - очень спокойной, терпеливой, невозмутимой, молчаливой. И - надежной, как танковая броня. Встав, с подачи Игоря, в пару со Стефкой - только что приехавшим из Екатеринбурга в Москву - разглядев через очень непродолжительное время его характер и сущность, его искренность, детскую доверчивость, неумение лгать и умение быть преданным, Инга приняла единственно возможное для себя решение: своего партнера она будет поддерживать, защищать и оберегать... Что бы ни происходило вокруг. Мартовская история прошла, к сожалению, мимо Инги, но, точно так же, как и Марьяна, узнав о произошедшем и поняв, что её партнер каким-то боком в ней завязан, Ларина не поленилась потратить время, потрясти подружек по другим клубам, пообщаться со знающими светскую танцевальную жизнь людьми. Сцепив зубы, вынужденно окунулась в последние сплетни. И, поскольку девушкой была умной, хоть и молчаливой, со временем составила для себя практически полную картину произошедшего. Не сказать, что она удивилась, узнав о странных отношениях, в одночасье связавших Стефку и "короля" московского молодежного стандарта Эму Градиевского. Она откровенно разъярилась от осознания, что нашелся кто-то, у кого хватило подлости воспользоваться стефкиной доверчивостью и наивностью. И еще - на тот момент - у нее была парочка вопросов к Градиевскому... Например, о состоянии его умственной деятельности и наличии справки от любого штатного психиатра - об его, Градиевского, вменяемости. Так обойтись со Стефкой! Но не привыкшая рубить с плеча, восемнадцатилетняя Инга - для начала - повела свою личную войну. Которая заключалась в том, что она не говорила своему партнеру ни одного грубого или резкого слова - даже, когда они вылетали в первом круге соревнования. Даже, когда, посреди танца, Стефка вдруг замирал, глядя сквозь Ингу растерянно-отрешенным, тоскливым взглядом, думая о чем-то своем... Тогда Инга, партнерша, действительно, высокого класса, просто брала танец в свои руки - мягко вела Стефку по линии танца, по схеме... Вела, презрительно плюя на изумленные, обескураженные взгляды окружающих ребят-танцоров... А потом, после танца, уходила с паркета под руку со Стефкой - гордо подняв голову, глядя на партнера сияющими глазами, улыбаясь загадочной улыбкой Джоконды. Хотя Джоконде не приходилось вести битву сразу со всеми, и ни с кем, в частности. Инга спинным мозгом ощущала, как замерла в ожидании скандала "стандартная" танцевальная Москва - пара Лилла - Ларина у всех на глазах летела под откос, а партнеры в танцах имеют обыкновение убивать друг друга и за куда более мелкие провинности. А тут однозначно виноват был партнер. Все, затаив дыхание, ждали, чем ответит партнерша. И партнерша - отвечала! На каждом значимом турнире она появлялась в новом платье - одно лучше другого. Её прически выносили мозг и соперникам, и судьям, и зрителям. А сама Ларина не отходила от Стефки, постоянно была рядом - скромно потупив глаза в пол, улыбаясь своей загадочной улыбкой. Она не дергала Стефана, не докучала ему. Просто стояла рядом и улыбалась - всем вокруг. Тем, кто толпился неподалеку, в радостном предвкушении скандала... Главным "стандартным" скандалом конца прошлого сезона стало то, что в паре Лилла - Ларина скандала не было. Инга все это прекрасно видела - как растет недовольство окружающих, лишенных своей порции "зрелища". И отвечала по-своему. Еще более фантастическими костюмами и, опять же, своей загадочной улыбкой. Чего ей стоили эти платья - знала только Инга. Когда в ответ на сомнения родителей - надо ли при таких результатах шить к "Кубку "Кристалла" новое платье - Инга, девушка милая и спокойная, закатила дома страшнейшую истерику, рыдала и топала ногами, а потом собрала все, что в ее распоряжении было ценного - от норкового полушубка до золотых украшений - собираясь немедленно выставлять все вещи на сайт авито, на продажу, чтобы оплатить пошив, семья поняла, что вопрос, видимо, более серьезный, чем просто очередной костюм. Подруге-стилисту Ларина отдала в полное владение свою голову, и каждая прическа, с которой она появлялась, занимала от четырех до пяти часов рабочего времени и являлась результатом креативного безумия молодого мастера... Инга привыкла перед турнирами спать, сидя в кресле, чтобы сберечь прическу, с маленькой подушечкой, позволявшей, хоть как-то расслабить шею. Но выглядела партнерша Стефана Лиллы на каждом турнире так, что, глядя на нее, от зависти сводило челюсти у всех соперниц. И у некоторых соперников тоже. Это было единственное, чем Инга могла на конец сезона поддержать Стефку. Что она и делала - молчаливая, уверенная в своей правоте, абсолютно невозмутимая. И - надежная, как танковая броня. Все это Стас вытянул из Инги за те пятнадцать минут перерыва в заседании Правления, когда они втроем - включая Стефку - бегали по этажам Дома культуры АЗЛК в Текстильщиках, где вот уже много лет располагалась Московская Федерация танцевального спорта, оформляя перевод пары в другой клуб. При этом Стас расспрашивал Ингу, она - видя, что Стефка Кучуну доверяет полностью - с готовностью отвечала, а сам Стефка, на бегу, непрерывно висел на мобильном телефоне. Видимо, перенял манеру Эмы, решил тогда Стас. Инге достаточно было услышать только одну фразу Стефа - "Эмочка, а вы сейчас где?... Как там Игорь?" - чтобы понять, что ситуация, явно, поменялась, и, судя по всему, в лучшую сторону. Она мысленно сняла свои вопросы к Градиевскому, который, похоже, оказался адекватным, и, со всех ног, припустилась за Кучуном по лестнице - переводиться в клуб "Танцевальные надежды" - оставив Стефку в одиночестве журчать и шептать в трубку, радостно сияя глазами... Стас был очень доволен этим приобретением! Стефка с Ингой - вторая стандартная пара клуба, которая вполне может вести борьбу за финал стандартной молодежной категории на Чемпионате... Являясь прямыми соперниками Эмы с Марьяной. Что уже обещает очень интересную раскладку сил на турнире. А вот вторым приобретенным танцором. Вторым танцором,был Игорь Адлис! Его Игорь... Его Игорь, которого еще там, в Керчи, Стас решил вернуть в любительский спорт и вывести на Чемпионат России!... И вот тут все его тренерские навыки, уверенность в себе и своей правоте - лопались, как мыльные пузыри, один за другим... Имеет ли он на это право?... Двадцать семь лет. Не поздно ли? Семь лет простоя... Нужно ли подвергать Игоря таким испытаниям? Им же так хорошо вместе. Жить вместе. Работать вместе. Надо ли все осложнять? Искать пару? Готовить программу? А если - ничего не получится? А с другой стороны... Когда он только заикнулся об этом, совсем недавно, ночью, в постели. Одной рукой прижимая к груди Игоря, а пальцами другой - намертво стискивая фильтр сигареты. От напряжения. Когда он сказал, что хочет, чтобы Игорь вернулся на паркет... И хочет сам его подготовить к ближайшему Чемпионату... Стас почувствовал, как вздрогнул под его рукой Игорь!... Вздрогнул всем телом, так, что скрипнула кровать... Как будто, через него ток пропустили... И черные шелковистые волосы метнулись по груди Стаса - туда-сюда... А потом Игорь, отвернувшись, равнодушно - очень-очень равнодушно! - спросил: а Стас уверен, что это - нужно?... Ведь нормально же всё... Они уже работают вместе. И он - хороший тренер, Стас сам это знает. Ну и - надо ли?... Стас - уверен? Если бы - не так равнодушно. Если б чуть менее безразлично. Отличный тренер Стас, может быть, снял бы свой тезис, который и его самого-то сильно смущал. Но - если вот так. Когда мягкий, грудной голос вдруг приобретает трескучий жестяной оттенок. И вместо лица с любимыми зелеными "кошачьими" глазами - затылок. А плечом Стас чувствует, как леденеют судорожно стискивающие это самое плечо пальцы. И Стас решительно сказал - да! Уверен! Будучи в душе ни секунды в этом не уверен. "Зона тренерского риска". А Игорь просто опустил голову - уткнулся лицом в это же пресловутое плечо. И дышал в него, пытался успокоиться. Но успокоиться никак не получалось. Стас понимал, что его категорическое - Да! Уверен! - было единственным, что Игорь хотел услышать. Мечтал услышать в такой ситуации. Но успокоиться, взять себя в руки, он никак не мог, горячо, прерывисто дышал Стасу в плечо... Стас про себя решил, что так можно додышаться до разных нехороших последствий, поэтому взял Игоря в руки сам. Слишком свежи были керченские воспоминания о том, что может произойти, если оставить это уникальное создание - Игоря Адлиса - один на один с его переживаниями. И по тому, с какой готовностью любимый человек дернулся ему навстречу, обняв за шею, вжимаясь в него всем телом, подставляясь рукам и желаниям Стаса, опять-таки было понятно, что единственное, чем Стас сейчас реально способен помочь, это - сжимать, стискивать в объятиях, целовать, ласкать. Ласкать жестко, местами даже болезненно, чтобы вымело из головы все ненужные мысли. А утром, если они, конечно, оба не сильно пострадают, они вернутся к этому вопросу. Игорь удивился происходящему настолько - Стас еще никогда не был до такой степени возбужденно-агрессивен - что, в какой-то момент, действительно, забыл, о чем они говорили несколько минут назад. Ему удалось успешно отбиться от пары профессиональных захватов, и даже почти перекрыть Стасу дыхание, напав сзади, но тут уже Стас, решивший, что достаточно дал партнеру посвоевольничать, пошел "на интерес". Это было неожиданно и необычно... Честно говоря, Стас и сам благополучно забыл, с чего, собственно, с какой благой целью, он все это начал... Его, как и Игоря, полностью захватила эта "партерная борьба", в результате которой Игорь оказался распластан не вдоль, а поперек кровати, и, пытаясь освободить заломанную назад руку, с передавленным горлом, давясь сдерживаемым хохотом, прохрипел - " Всё!... Всё!... Ты - сильнее! Молодец, победил!". Стас отвесил ему еще пару тычков - для порядка, чтоб не ржал - и потом они смеялись уже вдвоем, лежа поперек кровати, восстанавливая дыхание. И мысль о возвращении Игоря на паркет уже не казалась такой безумной, такой непосильной, превратившись просто в спортивную, творческую задачу. А когда отсмеявшийся, продышавшийся Стас медленно провел двумя пальцами по щеке Игоря, по шее, скользнул ниже, очерчивая выступающие ключицы, а Игорь - неотрывно глядя на него любящими зелеными глазами - чуть прикоснулся губами к тыльной стороне ладони другой руки Стаса... Когда ощущение, что ты, наконец-то, стал целым, стал собой настоящим - таким, каким всегда стремился быть, соединенным с частью самого себя, почему-то затерянной в пространстве - затопило, зажгло кровь, даря уносящий разум восторг... Когда они потом лежали вповалку, обнимая друг друга, не желая шевелиться, говорить, думать. Стас просто знал - он любой ценой выведет Игоря на паркет! Даже, если ему для этого понадобится каким-то фантастическим образом перенести дату проведения Чемпионата России!... Перенести на тот срок, пока не успеет полностью подготовить к выходу этого удивительного, красивого, черноволосого парня, задремывающего сейчас в его руках после того, как подарил Стасу такие ощущения и переживания, к которым Кучун всё ещё не привык и, видимо, не привыкнет никогда - снова и снова, как в первый раз. Поэтому рефлексировал Стас на следующий день, скорее, по привычке, и из суеверного желания обмануть судьбу... Он давно заметил, что этот закон - переживать из-за того, что еще не случилось - срабатывает на каждый второй раз... То есть, ничего плохого и не случается. Поэтому он вдумчиво листал банк данных на партнерш, ищущих пару, сделал пару звонков друзьям-тренерам. Он хотел поставить Игоря в пару быстро - два дня, максимум - потому что только при этом условии, Игорь успевал пройти обязательную дисквалификацию в сорок пять суток, которую получает каждая возникающая пара. И дисквалификация должна была закончиться раньше, чем начнется Чемпионат. И сейчас Стас недовольно искал новые Правила по костюмам для категории "Взрослые - Латина" на новый сезон, распечатанные им специально для этого случая - если нужно будет работать с Игорем. Вот придурок! Сам же распечатал, аккуратно упаковал в папку с файлами - и куда засунул?! Стас нервно перебирал стопки бумаг, папок на своем столе... На мгновение замер - поздоровался глазами с маленьким деревянным танцором, стоявшим на своем привычном месте, рядом с лампой... Этот танцор - его талисман... Именно он в Керчи, в самый пиковый момент, когда у Стаса уже опустились руки, помог убедить Игоря, что Стас его любит... Из Керчи танцор - вырезанный Игорем семь лет назад для Стаса, и совершенно случайно нашедший того, кому и предназначался - приехал со всеми предосторожностями, Стас собственноручно вернул его на письменный стол. Ну где же, все таки, Правила по костюмам?! Стас чувствовал, что закипает. Ему попалась под ноги сумка Игоря. Широкая спортивная сумка, из которой он даже еще не все вещи достал. Хотя Стас уже несколько раз просил разложить все по шкафам - ему так было бы спокойнее, когда все вещи Игоря расположились бы в его квартире. И ему казалось, что Игорь так и сделал. Но - вот же, стоит его сумка, и в ней, явно, что-то лежит. Бумаги. Документы. Папки с файлами. А не мог он, на автомате, засунуть папку с Правилами - Игорю в сумку? Да все он мог. Особенно, если в этот момент зеленоглазое чудо обнимало его за плечо или мягко дышало в шею. Когда Игорь прикасался, прижимался к нему, Стас реально терял голову. Он это понял, когда после подобного объятия, с большим интересом обнаружил в холодильнике набор отверток, которые, помнится, держал в руках в момент, когда сбоку подошло зеленоглазое чудо и робко уткнулось лбом ему в плечо. А результате - отвертки в холодильнике. Поэтому Стас, без всякой задней мысли, спокойно начал перебирать папки, лежавшие в спортивной сумке. Документы Игоря... Рабочие схемы... Описания разрешенных по классам фигур. Внимание Стаса привлек потертый кожаный переплет. Это не было файловой папкой... Скорее - альбом. Достаточно толстый альбом в кожаном, потертом, темно-коричневом переплете. На самом дне спортивной сумки. Стас, даже не задумавшись, вытащил альбом, раскрыл на середине. И - замер. Оцепенело глядя сам на себя... В свои собственные глаза... Эти глаза были чуть прищурены, слегка саркастичны. Скорее, циничны. Казалось, презрение выражали даже длинные, густые ресницы. Брезгливо перекошенные губы, волевые скулы, гордая линия лба. Стас точно знал - когда это было. Когда у него было такое выражение лица... В тот момент, когда семь лет назад Стас Кучун сказал в толпе своих воспитанников, что "с мужиками не спит". Глядя Игорю прямо в глаза. И засмеялся... И Игорь увидел его - ТАКИМ?! Колени подогнулись, Стас тяжело опустился на пол, рядом с сумкой. Себя - издевательски смеющегося - он увидел на следующей странице альбома. Карандаш... Черный карандаш... Штрихи... Тени... Прекрасные портреты!... Великолепные! Идеально пойманные оттенки настроения. Он, что - смотрел на Игоря - ТАК?! С ТАКИМ презрением?! Сколько Игорю тогда было? Двадцать?! А как мальчишка вообще это выдержал?! Стас почувствовал давящую тяжесть в висках. А потом - просто листал альбом вздрагивающей рукой - не в силах остановиться. И везде - везде! - черный карандаш. Штрихи. Тени. Даты. Даты. Даты. Десять лет назад. Легкая линия, почти воздушная штриховка. Кучун видел себя... Игоря... Танцзал. Наброски радостные, взволнованные. Рука еще кое-где гуляет, но - настроение! Настроение поймано блестяще! Радость. Красота танца. Надежда. В каждой линии - надежда и радость! Две обнимающие друг друга фигуры - в танцзале. У одной - завязаны глаза. Фигура человека, без сил рухнувшего на паркет..Второй человек уходит в дверь зала. Даже это! Портреты Стаса. Молодого, самоуверенного, выполненные с такой любовью и восхищением. Семь лет назад. Портреты Стаса. Презрительно искривленные губы..Брезгливо выпяченный подбородок. Черный цвет захватывает почти весь лист. Линия тяжелая, давящая, угнетающая. Парк. Парк в грозу. Парк ночью. Царицыно. Развалины старых замков. Опять развалины. Сломанные деревья, ночь, ураган - и развалины. Черная, тяжелая, убивающая штриховка. На развалинах - фигура лежащего на земле, обессилевшего человека. Стас всматривается - и у него перехватывает дыхание. На ночных развалинах царицынского замка, в грозу - изломанная, изуродованная болью и отчаянием фигура лежащего на земле ковбоя. Игоря. Сердце пропускает удары - и бешено колотится в горле. Он - рисовал! Все эти годы Игорь - рисовал. И как рисовал! Стаса. Парк в Царицыно. Изломанного, уничтоженного ковбоя. Себя. Еще долго - семь лет - изуродованный ураганом ночной царицынский парк и замерший в отчаянии человек на развалинах замка. Игорь. И - портреты Стаса. Не того - с брезгливо изломанными губами. А того, который был раньше - с искренней улыбкой, внимательными, добрыми глазами. Взлохмаченного, красивого... Мечта... Мечта мальчишки, заплатившего за свою искренность семью годами отлучения. Керчь ударила внезапно. Она взорвала царство черных, давящих линий! Портрет Стаса - уже сейчас - выполненный с такой любовью и нежностью, что у Кучуна перехватило горло. Они оба - поцелуй. Вот она - любовь. Это и есть любовь. Два человека, сплетенных в объятии, тянущихся друг к другу. Ковбой в прыжке-шпагате. Красивый, яростный, вдохновенный. Парк Царицыно - в буйстве цветущих деревьев. Фонтаны со струями воды. Мостики над прудами. Восстановленные замки. Утки на пруду... Парк - оживший, проснувшийся от ночного кошмара. Прекрасный! Два человека - на постели. Скромно, нежно. Прерывающимися, робкими линиями. Только - намеком, только контуром. Вот она - любовь. Стас сидел рядом с сумкой, на полу - он даже не чувствовал, как по щекам сползают одинокие, беспомощные слезы. Слезы стыда и благодарности. Он еще долго смотрел альбом Игоря. Потом - аккуратно убрал в сумку, на место. Когда он встал с пола - он уже знал, что будет делать. Картинка стояла перед глазами, как кадр прекрасного, потерянного в суете и - чудом! - найденного фильма. Да, это будет так. Только так. Потому что по-другому - нельзя. ***** ***** Уговорив печально избитого Женьку Гончарова, всё же, посмотреть кино, "чтоб отвлечься", Герка Карташев поставил на плазму флешку со своим любимым фильмом - "Счастливого рождества, мистер Лоуренс!"... Как хорошо, что на съемной квартире, где они живут уже больше трех недель, такая качественная плазма! И Женька отвлечется от своих синяков... Он и так держится молодцом! Но все же - трудно, Герка это видит. Фильм начался. Синий ночной фон...Вторая мировая война... Остров Ява... Японский концлагерь для британских пленных. Музыка. Странная, неземная. Колокольчики - и эхо колокольчиков. Пение тропической птицы, и невидимый плач человеческого сердца - одинокого, мятущегося, ищущего и не находящего что-то важное, бесценное, необходимое для того, чтобы просто жить дальше. Ибо без этого - ненайденного и непознанного - просто жить уже не получится. Сакамото. Эту фантастическую музыку написал Рюичи Сакамото - японская рок-звезда, композитор, актер. Потрясающе красивый парень. Он сыграл в фильме главную роль - но только после того, как ему разрешили написать к нему музыку. Музыка стала частью его роли... Его герой наполовину состоит из этой удивительной музыки, каждой нотой, каждым тактом рассказывающей о трагедии молодого японского капитана, коменданта концентрационного лагеря для британских военнопленных. Первые кадры, начинающие плавное, ненавязчивое повествование, они с Женькой пропускают - Герка осторожно перемещает пострадавшего, лежащего на спине, по кровати - чтобы ему было видно экран. Перемещает осторожно, еле касаясь, чтоб не доставлять боли. Пошел фильм. По зеленой поляне на границе с тропическим лесом идут - спокойно, не спеша - три человека. Они идут, как друзья, хотя один из них - заключенный, второй - конвоир, а третий - начальник конвоя. Идут враги. Женька заинтересованно завозился на кровати, полез поворачиваться на левый бок - чтобы лучше видеть плазму... Даже про побои и синяки, похоже, забыл... Ему интересно - куда идут, зачем идут... Куда именно начальник конвоя, знаменитый японский режиссер и актер Такеши Китано, помахивающий бамбуковой палкой, которой он только что разбил голову несчастному пленному в бараке, ведет пленного знаменитого английского актера Тома Конти, который идти не хочет - потому что понимает - добром не кончится... Но у него - без вариантов... Или идешь - или убьют... Герман бережно поддерживает Женьку за плечи, помогает повернуться, поправляет подушку... То и дело, легко касается губами щеки Женьки, плеча, шеи, груди. Что попадается под губы - то и целует. Так спокойнее - целовать Женьку. Герман почти не смотрит на экран - он отлично знает этот фильм... И понимает, что именно, какую картинку, разглядывает Женька. И - очень хорошо знает музыку. Слишком хорошо. А еще - Герман слишком хорошо знает, что такое - "или идешь, или убьют". В эту игру он сыграл только один раз, но этого раза ему хватило на всю жизнь. Или даже дольше. Воспоминания подошли вплотную, резко взяли за горло, сдавили, посмеиваясь и требуя обратить на них внимание. Главное, чтобы Женька ничего не заметил. Не заметил, что у Геры похолодели руки и на побелевшем от напряжения лбу выступили бисеринки пота... Два года назад - ему тогда было семнадцать - его также вели два человека - по коридорам элитного закрытого клуба для очень ограниченного числа гостей, маскирующегося под полуразвалившийся особнячок восемнадцатого века в глубоком Подмосковье. Вокруг особнячка, неприметно хоронясь в кустах, круглосуточно дежурили "свои" таксисты - мало ли, кому-то понадобится машина. Конвоиры Германа не торопили, не дергали - подстраивались под его шаг, смотрели сочувственно, то и дело отворачивались... Они вели его в зал для участия в "аукционе"...На этом "аукционе" для особо состоятельных ценителей и "нужных" людей выставлялся "живой товар" - который можно было купить, за который нужно было заплатить ломовые бабки и далее - делать с ним все, что пожелаешь. В основном, конечно, покупали - для постели. Во всем зале Германа интересовал только один - единственный человек. Многоходовочка, в которую он ввязался на этот раз, за очень приличные деньги, начиналась с того, что ему нужно было добиться внимания и интереса именно этого типа. И сделать так, чтобы этот тип его и купил. А вот если купит кто-то другой... О степени опасности его предупредили честно, когда, сутки назад, объясняли задачу. Убить могут в любую минуту и на каждом шагу. Убить может кто угодно. И никто об этом уже никогда не узнает. Тем интереснее, со всей своей семнадцатилетней дурью в башке, решил Герман - и согласился. В семнадцать лет он уже был очень красив - выточенное лицо, огромные черные глаза, роскошная русая шевелюра. Худой, но крепкий, даже жилистый, Герман везде, в любой компании сразу же бросался в глаза. Не заметить его было невозможно. - Дело вот еще в чем... - потупив глаза, объяснили ему. - Ситуация может сложиться так, что придется... м-м-м-м... Ну, как сказать... Лечь в койку, наверное. "Трахнут. По тому, как говорят - похоже, обязательно трахнут." - понял Герман. Но и это его не смутило. Он был жаден до жизни, до ощущений. Надо же когда-то попробовать, как это бывает! И семнадцатилетний девственник Герман Карташов согласился отправиться в вертеп. Как его подводили к тому, что он оказался среди продаваемых жертв - он не знал, этим занимались другие люди. Его просто привезли на машине, передали с рук на руки... Кто-то с кем-то обменялся деньгами. Никого из этих людей Герман не знал. Он сразу же узнал того человека, который был ему нужен - он сидел за ближайшим к сцене столиком, скучающе смотрел на сцену, лениво попивал коньяк. С этой секунды Герман смотрел только ему в глаза. Не отрываясь. И когда ему велели расстегнуть рубашку... И когда приказали чуть приспустить джинсы, чтобы показать линию бедер... Он послушно исполнял все, не слушая как его нахваливают, не замечая, какими пожирающими глазами на него смотрят все присутствующие. Зал был в упоении - такого красавца на подобных мероприятиях еще не видели. Цены понеслись в рост, как снежный ком с горы. Герман, не замечая ничего, смотрел в глаза тому, ради кого он сюда пришел. Красивый парень, лет двадцати пяти - двадцати шести. Высокий...Длинные черные волосы свободно падают на плечи. Крепкий, даже - плотный, но сразу понятно, что это всё - мускулы. Ни грамма жира. Литая, единая мускулатура. Парень тоже уже смотрел на него с интересом. Под его взглядом Герман почувствовал, что у него пересохли губы - взгляд парня не сулил ничего хорошего. Он инстинктивно облизнулся - глядя парню в глаза. Тот беззвучно рассмеялся - и резко встал. Объявил свою цену. Зал ошарашенно притих - названная сумма делала дальнейший торг бессмысленным. "Во, эти краснодарские жируют от нехер делать..." - завистливо пронеслось в воздухе. Герман понял, что первый этап игры он прошел успешно. Чуть слышно перевел дыхание - все же страшновато... Особенно, когда он разглядел, какие морды в зале бились за него, а теперь стояли у сцены, откровенно расстроенные сорвавшейся покупкой. Парень расплатился, подошел к Герману, крепко взял его за руку... - Ну что, детка?... Пошли? - он не спрашивал - он приказывал. И глаза его не сулили ничего хорошего. Потом началось самое страшное. Комната, в которую парень привел Германа, была, на самом деле, гостиничным номером, состоявшим из двух комнат, кухни и ванной. Его завели в спальню - в центре которой возвышалась кровать таких гигантских размеров, что с нее, наверное, мог бы спокойно взлететь маленький двухместный самолет. Тихо играла удивительная, загадочная музыка. Музыка Сакамото, это он выяснит позже. А еще - Герман не ожидал, что они будут не одни... Кроме них в спальне были еще два человека - примерно, того же возраста, такие же крепкие... Сидели в креслах у окна, с интересом глядели на вошедших. Приятные, но не такие красивые, как тот, что его купил. - Ну, что детка. Порадуй нас... - парень, недобро глядя, резко толкнул Германа к кровати, его приятели заулыбались, начали подниматься из кресел. Герман понял, что это - конец. Троих он просто не выдержит. Да еще таких здоровых. Он за одного-то не был уверен... Голову затопил липкий страх, и от страха, от понимания полной безнадежности, Герман нахально вскинул голову и процедил: - Хорошо. Только одно условие... - Ты мне условия будешь ставить, детка? - ласковый голос парня был настолько угрожающим, что у Германа по спине побежали мурашки. Но ему уже нечего было терять. - Да. Условие. Первым будешь ты... Я - девственник, и хочу первым - тебя. Потом - что хотите делайте... Парень - удивился. Удивился так явно и откровенно, что Герман на секунду испытал торжество. - Девственник? Ты?! - парень смотрел на него изумленно и недоверчиво. - Думаешь, я поверю?!...Сюда девственников не берут, дурку мне не валяй. Стоявшие по бокам от Германа приятели парня засмеялись - но как-то неуверенно. Слишком уж нахально-убежденный вид был у этого пацана, которому жить всего ничего - до утра. - А чего мне тебе дурку валять? - Герман был нагл и самоуверен. Внутри все визжало от ужаса. - Ты же сам сейчас все почувствуешь...Короче - тебя хочу первым, понятно? - Понятно. - недобро прищурился красавец-брюнет.Глаза у него напоминали два лезвия. - Я тебе сейчас поверю. Так и быть. И даже буду осторожен. Но смотри, если соврал... - Больно надо! Врать... - пробурчал Герман, и, понимая, что все равно, не жилец, под пристальными взглядами всех троих, трясущимися пальцами стал расстегивать рубашку. И парень - убедился. Еще как! Германа разложили на кровати. Парень, раздевшийся догола, забрался к нему на кровать. Двое других сперва пытались держать Германа за руки, но, поскольку, он не сопротивлялся, даже не дергался - через короткий промежуток времени отпустили. Германа трясло от страха, он никак не мог сдержать эту дрожь. И парень сперва почувствовал именно это. - Смотри-ка...Действительно, боится, как в первый раз. - усмехнувшись сказал он приятелям, обнимая Германа, прижимая его спиной к своей груди. - Эй, детка, ты что - правда, не соврал? И убедился, что "детка" не соврал. Когда Герман почувствовал в себе чужие пальцы, он забился, вцепился в парня обеими руками, даже попытался чуть ли не спрятаться в него, чем вызвал общий смех. Но смех был несколько озадаченный, а парень с того момента стал осторожен и внимателен... Самое страшное было то, что с какой-то минуты у ужаса и ожидания боли, которые просто задавили Германа, появился спутник - наслаждение. То, что делал с ним этот парень, как он его обнимал, ласкал, дотрагивался, сжимал и тискал - почему-то доставляло огромное наслаждение и будило желание чего-то большего, что еще безумно хотелось испытать!... Эта потребность большего, это выносящее мозг блаженство тела прорывались наружу стонами, которые он глушил, кусая руки, стыдясь того, что прикосновения этого совершенно чужого человека доводят его до такого состояния... Когда он готов умолять его, чтоб парень не останавливался. Но один из стонов он сдержать не смог. - Стони, детка, не мучай себя. - казалось парню, который сейчас вплотную занимался членом Германа, понравился этот полу-крик. И Герман отпустил на волю все, что переполняло его изнутри. Он стонал, скулил, орал. Стонал и скулил, когда парень - бережно, но настойчиво - лапал его, ощупывал, раздвигал колени мял ягодицы, кусал живот. Орал до хрипоты, когда болевая вспышка - до искр в глазах! - пронзила его от макушки до пяток... Даже плакал... И хотел! Хотел еще! Снова! Опять... Подавался к парню всем телом, пытаясь вобрать его глубже, еще глубже. Заполниться им, всему, навсегда. Как последняя шлюха. Чувствуя руки парня по всему телу, обжигаясь этими прикосновениями и желая большего. Орал, когда волна наслаждения вынесла мозг и превратила его в один восторженный вулкан. Потом лежал, задохнувшийся, обессиленный, ничего не соображающий... Как в бреду, слышал над собой хрипловатый голос парня - Детка, ты охуенный. И ты не соврал... Поэтому ты будешь жить. Отвечаю... И не хер мне тут рожи корчить! - это он уже рявкнул двум другим. - Я платил - я сказал! Всё!... Этого я отпущу... Хотите жести - платите сами. Парни недовольно забубнили - они хотели жести, но платить им было дорого. В отличие от третьего. Но им всем понравилось, как Герман орал... И хотелось послушать это снова... Они решали, кто будет следующим. Герману было на все плевать! Он приподнялся на дрожащих локтях, подполз к парню - и осторожно сомкнул губы на его усталом, только что отработавшем члене. Русые пряди волос рассыпались, завесив лицо. - Ну, ни хера себе. - потрясенно сказал парень, которого откровенно домогался только что трахнутый им мальчишка. - Во дает! Повезло нам сегодня... Учитесь, уроды, без жести удовольствие получать... давай, тогда ты, что ли... Нет, погоди секунду... Он обеими руками подхватил Германа под плечи, рванул на себя... Тот, когда его вдруг оторвало от члена парня, разочарованно замычал. Говорить сил не было вообще. - Да не плачь ты, сейчас получишь. - засмеялся парень, подтянул голову Германа к себе - и вдруг поцеловал. Поцеловал так яростно и страстно, что у Германа закружилась голова. А потом аккуратно вернул его на место, себе на живот, и махнул рукой: - Ну и ты тоже давай, не спи. Герман, снова завладевший членом парня, почувствовал, как чьи-то руки раздвигают ему ягодицы... И понеслось! Всю ночь он орал, стонал, мычал, подставлялся, прогибался, изворачивался, раздвигал колени, открывал рот, закидывал ноги, просил - Ещё!... Ещё! - доводя своих любовников до феерического наслаждения, радостных воплей и смеха... И всё время Герман пытался подползти к черноволосому парню, отдаться именно ему, ощутить именно его руки... он не думал, что это кто-то заметит. Потом в ход пошел коньяк... Они пьянели на глазах... Черноволосый не пил. А потом чуть не убили его - случайно. Черноволосый парень вышел по делам, его не было около часа. За этот час двое оставшихся измучили Германа так, что он уже всерьез мечтал умереть... Нет, они не били его, не издевались. Им вдруг стало интересно, а какие предметы могут вызвать у человека оргазм?... Ну, или хотя бы, чтоб встал?... Сначала был горячий спор, в котором он не участвовал, потом перешли к практике. Испытательным полигоном стал, разумеется, Герман. Они даже заставили его выпить коньяка. Когда вернулся черноволосый, Герман плакал в голос, но при этом не сопротивлялся... Ощущения все равно были странные, и некоторое удовольствие присутствовало. Только выглядело это ужасно. Черноволосый побелел от увиденного, мгновенно включился в действие, а, проще говоря, расшвырял подельников по кровати, сгреб Германа в охапку, помог ему избавиться от пустой коньячной бутылки, загнанной в него почти полностью... Рывком расстегнул свои джинсы, подгреб Германа под себя, и через несколько минут, тот уже опять стонал и мычал, ощущая в себе ставшего вдруг за ночь дорогим и важным, совершенно незнакомого брюнета. Парни рядом, на кровати, уснули почти мгновенно - Герман их достаточно измотал. Именно из их пьяного разговора он и получил ту, самую нужную ему информацию, ради которой он вообще сюда пришел. Где сейчас находится дочь одного состоятельного бизнесмена, про которую все думали, что ее похитили ради выкупа. Только про выкуп что-то долго молчат. А эта сучка, мало того, что, оказывается сбежала сама с одним из пацанов этой группировки, так еще и, смотавшись от него, осела в одном из наркопритонов Краснодара. Теперь Герман знал адрес этого притона. Поэтому он и позволил трахать себя бутылкой - очень внимательно слушал что они говорят. Парень держал его в охапку еще долго. Все то время, пока заплаканный, наоравшийся Герман, решивший свою задачу, задремывал у него на плече. Потом осторожно опустил на кровать, сам уснул рядом. Чуть слышно, звучит до утра поставленная на "нон-стоп" музыка Сакамото.... Фильм идет дальше. Герой Сакамото страдает... Женька, затаив дыхание, не отрывает глаз от экрана плазмы. Герман смотрит на часы на стене. Как тогда. Герман смотрит на часы на стене. Циферблат плавает, взгляд, из-за проплаканных ночью глаз, никак не сфокусируется...Герман собирается с силами, ладонями сжимает виски. Восьмой час утра. Раздающийся вокруг него тройной храп - отличающийся только тональностями - дает надежду, что, может быть, удастся уйти... Герман торопливо сползает с огромной кровати - ноги не держат, колени подгибаются... Он опускается на четвереньки, собирает по пути свою, разбросанную по полу, одежду - и выползает на четвереньках в коридор... В голове только одна мысль - бежать! Бежать отсюда! Скорее! Сидя на полу в коридоре, он одевается. Встает, придерживаясь обеими руками за стену... Тело ломит так, что он уже устал прислушиваться к ощущениям. Болит всё и непрерывно. Бежать, скорее - он узнал все, что было нужно! Герман продвигается в сторону входной двери, слева от него - кухня. Страшно, безумно хочется пить. Пересохшее, кажется, до трещин, истерзанное горло требует хотя бы каплю воды. Из коридора Герман видит на кухонном столе несколько бутылок минералки... Вопрос пары минут. Из комнаты, в спину, несется дружный храп. Только пара глотков... Он сворачивает в кухню, подходит к столу. Дрожащими руками пытается открыть одну из бутылок. "Бон Аква"... Без газа. Голос в спину бьет настолько неожиданно, что руки сами собой разжимаются, и бутылка летит на пол: - Далеко собрался, детка? Герман медленно, обреченно поворачивает голову. Будь проклята эта вода! на пороге кухни стоит ОН. Парень, купивший его на "аукционе"и вытворявший с ним всю ночь такое, что одна только мысль об этом вызывает сейчас физическую боль... Парень, не позволивший двум все еще храпящим в комнате пьяным подонкам замучить Германа насмерть... Парень, который делал с ним все, что хотел, а Герман, задыхающийся, сходящий с ума от прикосновений этих рук, просил, умолял, стонал, как последняя блядь - Ещё!... Ещё!... Ещё!... Герман тоскливо смотрит в сторону окна, даже подается в его сторону - далеко. Несколько шагов... Ему просто не дадут их сделать. Зато - уже точно, ни боли, ни мучений. - Э-э-э, детка! Ты чего это? - Парень, стоящий на пороге, быстро входит в кухню, подходит к столу, поднимает упавшую бутылку. - Ты чего удумал? Мне в таком месте только неприятностей и шума не хватало. Внимательно смотрит на Германа, на его распухшие от поцелуев, потрескавшиеся от жажды губы. - Пить хочешь? Так ты скажи. Думаешь, мне для тебя воды жалко?... - он свинчивает крышечку с бутылки, смотрит Герману прямо в глаза. Мягким движением подносит горлышко бутылки к сухим потрескавшимся губам. - Ты - пей, я держу. Герман смотрит на бутылку. Тишину в кухне разрывает только его хриплое, сипящее дыхание. Вода! Пусть потом - что угодно... Сам виноват. А сейчас - вода! Всё ещё не доверяя - скорее всего, отдернет, чтоб посмеяться... или прямо в рожу и выплеснет! - он тянется иссохшими губами к горлышку бутылки. Парень перехватывает бутылку, держит так, чтобы Герману было удобно пить. Вода!... С каждым глотком, оживляющим пересохшую гортань, словно, прибавляется сил. Он захлебывается от нетерпения, закашливается... Вода проливается на грудь. - Тихо, тихо!... Не жадничай, не отнимают... - Парень смеется, убирает бутылку, ставит на стол... Берет со стола полотенце, промокает ему горло, рубашку на груди. Замирает, пристально смотрит в глаза мальчишке, стоящему напротив. Герман - который уже может вздохнуть, и изнутри не палит испепеляющая жажда - замирает тоже. Ну?... И что - теперь?... Давай уже, добивай! Глупо-то как!... Из-за воды... Парень смотрит ему прямо в глаза. - Уйти хотел? Ну, так уйдешь, чего дергаешься? - Он замечает, как Герман вздрагивает при слове "уйти". - Я и сам хотел тебя отправить. Попозже, чтоб выспался... Ты туда не смотри - эти мудаки коньяка ужрались, спать будут до полудня, проверено много раз...забудь о них вообще. Парень протягивает руку, перебирает русые, спутанные пряди волос. - Я-то думал, ты еще спишь... И время есть. - горячие пальцы гладят, ласкают голову, шею. У Германа перехватывает дыхание. - Слушай, детка... Может тогда... Порадуешь? На дорожку?... День у нас сегодня... тяжелый. Парень не приказывает, не требует. Он - спрашивает. А что будет - если сказать - нет?! Вот - нет! И что тогда?! Герман чуть заметно кивает - да. Мысль, что он сам хочет еще раз оказаться в этих руках - еще раз испытать то, что было ночью - настолько тяжела и отвратительна, что Герман делает все, чтоб не думать об этом, просто - кивает. Парень улыбается - он, конечно, прекрасно видит всю эту внутреннюю борьбу. И видит результат. Он берет Германа за руку, ведет по коридору в другую комнату, не ту, где они были ночью. Комната узкая, почти аскетичная... Письменный стол, стул... Узкая кровать - как армейская койка- заправленная одеялом... Герман дрожащими пальцами берется за "молнию" на джинсах. Парень движением руки останавливает его, показывает без слов - не надо, я - сам. Скорей бы.. Может, правда, потом - отпустит? Думать о том, что будет, если не отпустит - сил нет никаких. А еще он чувствует себя шлюхой и извращенцем - он снова хочет почувствовать руки этого парня, его тело... Ощутить его в себе. Он безумно хочет, чтобы парень его трахнул! Придурок!...Во попал! И так изнасиловали, чуть не изуродовали, а ему всё мало! Он изнывает от нетерпения, кусает губы, пока парень - осторожно, стараясь сильно не дергать - раздевает его. Быстрей, ну, быстрей!... Он всё выдержит - чего так долго?! Пока парень раздевается, сам ложится на узкую армейскую койку. Раздвигает ноги. Дрожит от возбуждения, жмурится. Парень ложится рядом, с силой обнимает его, прижимает к себе. Целует. Целует долго, дразняще, возбуждающе. Если бы это не звучало так дико - Герман подумал бы, что парень целует его - ласково. Но это же бред! Он доводит Германа до того, что тот, не прерывая поцелуя, уже требовательно мычит, дергается в сжимающих его руках - ну, давай! давай же! Чего ты ждешь?! Герман больше не может выдерживать это нарастающее напряжение - все внутри дрожит и вздрагивает в изнуряющем ожидании. Он жалобно поскуливает, пытаясь затянуть парня на себя. Тот смеется: - Что, проснулся? А то стоял совсем стеклянный, как неживой. Ну, раз проснулся - давай... И он решительно раздвигает колени Германа, одновременно подхватывая его со спины. и всё повторяется! Все ночное сумасшествие повторяется снова и снова! Раз за разом он послушно раздвигает колени, изгибается и выгибается, подставляется под жадно шарящие по телу руки, под язык, пальцы, член. Стонет, умоляет - Ещё!... Ещё! - и тогда, когда парень вбивается в него до основания, и тогда, когда его собственный член оказывается в жарко-плавящем плену чужих губ. Он вскрикивает, а потом просто орет - не в силах сдерживаться, чувствуя, как эти крики нравятся парню. Он чувствует себя блядью - и не может остановиться, настолько это захватывающе и умопомрачительно! Любовь с врагом. Как в кино. Потом они лежат - обессиленные, еле дышащие - парень нежно теребит губами мочку уха Германа. И вдруг резко, до боли, прикусывает, зло говорит в это ухо: - Завязывай с этим. - Герману так хорошо лежать, прижавшись к парню, что он даже не сразу понимает, что тот говорит. - Слышишь?! Спящая красавица?! Тебе говорю... Завязывай с этим. - С чем? - голос такой... никакой. Еле слышный. - С походами своими - куда не надо! Ты, детка, чудом на меня попал - оттрахали бы и грохнули, и всё дела. Зовут тебя как? - Герман. - он сам лениво удивляется, как, однако, вычурно, его зовут. - Так вот, Герман, слушай меня внимательно. Будешь делать всё, как я скажу. По койкам больше не шаришься, хватит! У нас тут дело одно. Важное... Я его закончу и через три дня тебя заберу. Со мной будешь, никому тебя больше не дам. Мобилу оставь - я тебе позвоню, как освобожусь. И - чтоб никого рядом, ты понял?! Парень внезапно сжимает обеими руками голову Германа, внимательно смотрит в глаза: - Зацепил ты меня, детка... Сильно зацепил. Может, вместе и получится - по-другому? Мы с тобой уедем отсюда подальше, к нам. У нас хорошо... Ты только жди, я за тобой вернусь. - Уедем сейчас? Прямо сейчас? - Герман с безумной надеждой смотрит на парня. - Сейчас нельзя. Дела у меня... Я тебе сказал - три дня! И я тебя заберу Отвечаю! Герман с силой трется щекой о сжимающую голову ладонь: - А тебя как зовут? - Вежливый ты, детка. Это хорошо. Евгений меня зовут. А теперь давай, собирайся, пора - я тебя выведу... И - жди! Мобилу не забудь записать... Парень помогает Герману одеться, незамеченными они доходят до ворот... Там парень что-то шепчет на ухо одному из таксистов, тот с готовностью распахивает дверцу машины. Парень стискивает, обнимает Германа, прижимает к себе. Герман тает в его руках, слышит, как сумасшедшим дятлом стучит сердце в груди парня. Обещает ждать. Водитель отвозит его в Москву, вежливо спрашивает, по какому адресу доставить друга Евгения Сергеевича. Герман называет нейтральный адрес, с которого делает один звонок - рассказывает, что смог узнать "по теме". В первый раз категорически отказывается от денег за выполненную работу. Чего никогда себе не позволял. Второй раз он откажется спустя два года, после "крымской командировки", после встречи с Женькой Гончаровым. А тогда - он ждет... Ждет три дня. Ждет и понимает, что пойдет за этим парнем - Евгением - куда тот только позовет, не зная куда они поедут, где будут жить, ему - всё равно! Лишь бы - позвал! Он даже собирает сумку - чтоб быть готовым. Через неделю - бессонную, изматывающую неделю - он начинает наводить справки. И довольно быстро, с помощью нужных друзей, узнает, что вечером того дня, когда парень посадил его в такси, в ближайшем Подмосковье была крупная разборка двух команд, практически ОПГ, одна из которых заподозрила другую в сливе информации о действующем общем наркотрафике - силовым структурам. Групповая перестрелка, полегли, практически, все. Трех курьеров, прибывших от дружественной ростовской стороны с крупной денежной суммой для оплаты очередной партии наркоты одной из группировок, расстреляли сразу же, в спину, внезапно для них. На всякий случай, потому что лишние свидетели. Увидев в списке погибших имя Долматова Евгения Сергеевича, Герман перестает интересоваться случившимся. Выживает - с трудом. Год отказывается от всех предложений по "экстремальной работе". Пишет, пишет, пишет музыку. Заводит пару легких романов с симпатичными пацанами. Но - так, несерьезно. Заканчивает школу, сам поступает в консерваторию. Его музыкальные произведения вызывают восторг педагогов. Два года спустя он соглашается на летнюю поездку в Крым - вправить мозги одному дурику. Какому-то Женьке Гочарову... Первый раз в жизни увидев Женьку - в тот момент, когда Вадим небрежно, лениво бьет Гончарова по лицу, а тот даже не может отстраниться, только смотрит беспомощно-растерянно - Герман вдруг испытывает такую боль и отчаяние, как тогда, когда два года назад трясущейся рукой стискивал лист бумаги с распечатанными фамилиями погибших в бандитской разборке... И - смотрел на имя "Долматов Евгений Сергеевич". Больно было так же... Если не больше. И он делает всё, чтобы Женька - ожил. Чтобы Женька его заметил. И - полюбил. Ложится с ним в постель. Дарит незабываемую ночь. Уродует себе спину, чуть не загнувшись от болевого шока. Ради Женьки, чьи глаза перевернули ему душу. Воспоминания давят... Сжимают горло... Не дают дышать. Фильм заканчивается. Герои, зацепившие друг друга так, что бороться с этим невозможно - погибают. Как в кино. Герка щурится, закусывает губу. Музыка... Роскошная, великолепная музыка Сакамото. Которая звучала той ночью в огромной спальне. Потому что тот парень очень любил талантливую музыку. Он так и не успел сказать ему - Долматову Евгению Сергеевичу, двадцати пяти лет от роду, уроженцу города Ростова-на-Дону - что тоже пишет музыку. И будет поступать в консерваторию. Не успел. Думал сделать сюрприз. Сюрприза не получилось. С тех пор Герка ненавидит ждать. И не верит времени. Время - такая сука, и три дня могут растянуться навсегда. Герка жмурится еще сильнее - плакать нельзя, Женька испугается. Чертова музыка! - Гера... Гера!... Что такое?!...Что случилось?! - Женька, избитый, с перевязанной рукой, не обращая внимания на боль, тянется к нему, пытается обнять. - Иди ко мне!... Хороший мой, что случилось?... Герка подается к нему всем телом, прячет лицо на груди у Женьки... Чувствует, как разбитая рука гладит его по голове, по плечу... Поднимает голову, смотрит на своего Женьку - и тянется губами к его губам... Женька - лицо разбито, буро-синие цвета, и сияющие радостью глаза - обнимает Герку за шею и нежно, бережно целует... Целует так ласково, так восторженно-благодарно, что с Герки, как морской волной, смывает всю боль и переживания, настигшие и измотавшие его за то время, что шел фильм. Герка целует своего Женьку, ласкает его. Еще боится причинить боль, но уже понимает, что только на поцелуях они не остановятся - слишком плывущий, затягивающий взгляд у Женьки, слишком сильно трясутся в нетерпении руки у него самого. Он раздевает Женьку - бережно, осторожно, стараясь лишний раз не дергать - раздевается сам, ложится рядом. А потом они забывают о женькиных травмах - переплетаются руки, ноги, тела. Переплетаются души и сердца. И Герка - снова и снова сжимающий в объятиях своего Женьку, сам тающий в его руках - понимает, что не будет тратить времени на месть. Даже этому придурку Вадиму. При том, что с ним, кажется, реально, разобрались умные люди. Ни секунды не будет тратить ни на что - кроме Женьки! И - музыки. Потому что время - сука... И он словно слышит издалека хриплый, почти забытый, но такой родной голос: - Не будь идиотом, детка. Люби этого парня!... Важнее ничего, все равно, нет. Чтоб я раньше это знал!... А ты живи и люби - и за меня тоже. Герка обнимает прижавшегося к нему, избитого Гончарова. Ничего дороже, чем Женька и музыка, у него в жизни нет. А ему и не надо! Лишь бы Женька был рядом.