Давай полетаем?

Я переоделся. Его мяучело лежало на моём костюме. И теперь я красный в голубую крапинку. Человек-Паук скучал у двери. – Мы куда-то идём? – на улице дождь, куда он собрался? – Ты когда-нибудь летал под дождём? – Питер улыбнулся, обматываясь паутиной, как верёвками. Такое ощущение, что он себе кокон делает. Не летал… Стоп, серьёзно? Паучок хочет полетать со мной? Ночью? В дождь? О, это так романтично! Концы верёвок Питер кинул мне. И всё-таки я сверху! Яйца в кулак. Глаза закрыты, задом чувствую напряжённую спину Питти, руки цепляются за его плечи. Он пробегает немного вперёд, и мы взлетаем. Резко, рывком, в прыжке – это тебе не частный самолёт Тони Старка. Зрачки под веками закатываются, в горле становится сухо, а желудок прилипает к нёбу. – Чёрт, сколько ты весишь? – Питер не успевает зацепиться паутиной за фасад приближающегося здания. Он срывается вниз, из-за чего в ушах звенит ветер и начинает тошнить, но потом резко вырывается вверх, к серым тучам и неровным линиям дождя, режущим, словно иглы с неба. Я дышу медленно, пытаясь успокоиться. Раз-два-три-четыре-пять, Спайди вышел погулять. Страх потихоньку исчезает, я открываю глаза и… ПРЕСВЯТЫЕ ЯЙЦА КОЛОССА! Меня переполняет дикий восторг, я лечу, вашу мамашу, лечу! На спине у самого охуенного супергероя Нью-Йорка! Перед глазами мелькают огни, я верчу головой так, что она скоро отвалится. Паучок вроде откалибровал свой паучий глазомер и привык к новому весу, так как мы больше не срываемся прямиком в ад. Вверху неподвижные звёзды, галактики, куча неизведанных миров; внизу серыми пятнышками бегают человечки, игрушечные машинки и всякая другая бурда; а прямо передо мной рука мутанта выплёвывает паутину на стены высоток. Сказка! Я не замечаю смены направления и того, что мы начинаем набирать высоту. Вверх, вдоль небоскрёбов, всё выше и выше. Понимаю я это, лишь когда вижу через окна лица ошеломлённых менеджеров, оторвавшихся от компьютеров, чтобы поглядеть на неопознанный летающий объект. Объекты. Один этаж, другой, всё слишком быстро, но я всё же успеваю улыбнуться им, приподняв маску. Кажется, одна дамочка грохнулась в обморок. А это весело! Мы летели уже минут пятнадцать. Куда, зачем, я не знаю. Ветер бил в лицо, дождь хлестал так, что костюмы давно насквозь промокли. Но за одно ощущение полёта, короткого падения, когда всё внутри сжимается, за обострение чувств во время резкого взлёта под облака, за этот дикий страх разбиться насмерть каждую секунду, причём разбиться в такую кашу, что никакая регенерация не поможет, за безумную скорость и щемящий сердце восторг, от которого хочется визжать – за всё это я всю жизнь буду благодарен Питеру. Как же ему повезло с суперсилой! Любого урода заткнуть может, по стенам тараканом бегать, прыгать, словно Тарзан на лианах, знать заранее обо всех опасностях, да ещё и иметь такую милую мордашку! Везёт. Паркер молчал, сосредоточенно вглядываясь в темноту, двигаясь по определённому маршруту сквозь неплотную стену дождя. Было холодно. Я решил подбодрить Спайди: – Мы с паучком летим и поёёём, куда мы летим, не знает никтооо, мы с паучкооом… – Уэйд. – Мм? – Помолчи, пожалуйста, – я ему мешаю? А что, если… Я наклонился и резко сдёрнул с него маску. Спайди заверещал и, потеряв ориентацию в пространстве, рухнул вниз. – Прости-прости-прости! – я зажмурился и вжался в Питера всеми конечностями. Скорость – это больно. Нет, Паркер меня всё же не уронил, хоть и махал руками, беспорядочно стреляя паутиной во все стороны, просто я слегка проехался рёбрами по асфальту. Ничего, заживёт. Питти злобно глянул на меня: мол, сидел бы спокойно, сам виноват. Дождь не прекращался, небо стало совсем чёрным, эту черноту иногда прорезали молнии. Да, самое лучшее время для прогулки. – Больно? – Питер коснулся раны на боку. Костюм разорвался к чертям собачьим, и теперь Спайди в открытую удивлённо следил за процессом наращивания тканей. Я умилился – такой неподдельный детский восторг в глазах Питера нечасто можно было увидеть. – Паучок? – А? – у него усталый голос. Ну конечно, я же вам не пушинка Мэри Джейн! – Сможешь забросить нас на крышу вон той громадины? Питер удивлённо посмотрел на меня. Я прыгнул к нему на спину и погладил по щеке: – Хочу извиниться. Паркер вздохнул и уцепился за карниз старенького здания, а оттуда в прыжке выстрелил в бетонную панель высотки. Всего пару раз тряхнуло: Питер карабкался по стене, придавливаемый моими руками за шею. Я посмотрел вниз – мама дорогая! И обхватил руками и ногами Паучка так, что он не мог двигаться. Паркер зашипел на меня через плечо, я немного испугался и ослабил хватку. Мы приземлились на крыше. Питти скинул меня со спины и похрустел позвонками. – И как ты собираешься извиняться? Я сразу заметил на крыше маленькую будку – она выделялась тёмной стрелой, пущенной в небо. Я сгрёб в охапку Питера и подтащил его туда. Дверь была открыта – о, как всё удачно складывается! Ветер усилился, вымокшие костюмы прилипли к телу. Стало очень холодно, поэтому я мигом втолкнул в будку Паркера и зашёл следом, закрыв дверь. Тут было немного теплее. Питер сидел на лестнице и выжидающе сверлил меня взглядом. Я подошёл к нему и, подняв, прижал к стене. Спайди упёрся ногами мне в грудь, пытаясь отстраниться, но я лишь улыбнулся и положил руку ему между ног, а второй быстро стянул маску ему на глаза и зажал ладонью рот, мокро целуя через ткань в шею. Я вспомнил про засос, оставленный непонятно кем, но решил спросить об этом позже. Паучок шумно выдохнул, стянул с меня маску и бросил на пол. Я продолжил целовать его, постепенно освобождая от прилипшего костюма. Влажная от дождя кожа напомнила стены сауны. Меня пробрала дрожь. То ли озноб, то ли похоть. Рукой я чувствовал, как Питер начинает возбуждаться. Было темно, тепло и тесно, наши тела соприкасались почти везде, хотелось многого и долго. Паркер целовал меня властно и глубоко, прикусывая, вылизывая губы. Дождь, бьющий по крыше будки, отдавал сердечными ударами в голову, дурманил мозг, заглушая зрение и слух. Тактильные ощущения усилились в двадцать раз, и теперь обычный поцелуй мог довести до предела. Я даже не заметил, как именно рука Питера легла на мой член, но было ясно, что положил он её туда не просто так. Теперь я оказался у стенки. Из костюма на мне оставались только штаны, но Паучок в доли секунды снял и их. Наши взгляды встретились, и я восхищённо ахнул: в больших голубых глазах читался безумный голод и желание. – Уэйд, знаешь... Белая вспышка. Молния разделила небо. Я закрыл глаза и сосредоточился на ощущениях… Пальцы Питера сжимают ствол и перемещаются по всей длине – дыхание спёрло. Волнообразные движения, меня укачивает, сердце колотится, нечем дышать. Он что-то шепчет, но я снова не слышу. Его пальцы массируют головку, опускаются к основанию ствола. Он дрочит мне двумя руками. Пот стекает ручьями на пол – Питер останавливается, открывает дверь и выталкивает меня под дождь. Я открываю глаза: вокруг весь Нью-Йорк, золотистый и кружащий голову ошеломительной красотой, но мне нет до него дела, когда передо мной на коленях сидит обнажённый парень с мокрыми волосами и бездонными глазами, сидит и смотрит мне прямо в душу. Откидываю голову назад, глотая капли дождя, а Питер берёт рукой мой член и снова дрочит. Сильно. Резко. Я забираюсь рукой в волосы Паркера и прижимаю к себе. Ну давай же… Снова вспышка. Опасно. Плевать. На всё плевать, ведь эти нежные губы скользят вокруг моего пениса, сжимаются у основания и отпускают, лаская языком уздечку, облизывая вокруг, снова впускают до конца, водят вверх-вниз, ускоряя темп, создавая безумный вакуум вокруг члена и в голове. Капли дождя, стекая по мокрым волосам Питера, падают на пенис, усиливая ощущения. Ещё минута, и мне конец. Я прижимаю к себе Питти, насаживая его глубже, но он и так знает… откуда он всё знает… Ещё одна вспышка, но это уже не молния. Это цунами. Искра, буря, безумие. Я резко отталкиваю Паркера и, едва коснувшись члена своей рукой, кончаю. Я никогда не стонал во время оргазма, но сейчас хотелось кричать. Я прислонился к стене и сполз вниз. Когда сознание вернулось и я открыл глаза, первым, что я увидел, был стояк Питера. Бля, а я и забыл. И только я наклонился, чтобы отплатить Паучку, как мне в голову пришла мысль. Мысль, о которой я наверняка потом пожалею.