6 мая, утро.
На удивление, я получил намного меньше выговоров от Лео, чем ожидал с самого начала. Он даже не стал отчитывать меня за потерянную маску, однако взял с меня слово вернуть её как можно скорее, если всё-таки выпадет такая возможность, о чём лично я сильно сомневаюсь. Мастер Сплинтер хотел одолжить мне ещё одну до той поры, пока я не верну свою собственную, но я отказался. Отныне эта безликость будет для меня наказанием, раз мой проступок показался Лео и остальным проявлением героизма. Хотя о чём это я? Они ведь и не знают ничего о том, что случилось на самом деле. А вот Микеланджело досталось по полной программе. А если точнее, то должно было достаться, но стоило только Леонардо повысить голос, а в глазах у моего младшего брата стали собираться слёзы горечи и раскаяния, меня будто в очередной раз огрели чем-то тяжёлым. Всё то же странное и неподдающееся каким-либо объяснениям чувство, словно мою душу с запредельной грубостью сжали в кулаке, как это было тогда, во время случая на балконе. Уж больно он мне в этот момент напомнил её, а только ей позволено быть такой слабой. Я просто молча встал между Лео и Майки, загородив своей спиной последнего. Нунчаконосец тут же схватился за мою руку и доверчиво спрятал своё лицо в потёртых щитках моего панциря в поисках немой поддержки и понимания. Думаю, что он всё это нашёл намного быстрее, чем ожидал. Ещё большая уверенность в правильности моих действий затопила с головой, опьяняя и нашёптывая в уши слова согласия: я знал, что должен был так поступить. — Ты же сам понимаешь, что он не виноват, Лео. Это могло произойти с каждым из нас, так что не стоит сетовать на случай. Давай просто забудем об этом и вернёмся к своим делам. Я видел, как лидер нашей черепашьей команды растерялся от подобного напора с моей стороны. Да, на его месте я поступил бы аналогично: где это видано, что сам Мистер Темперамент осознанно записался во всеобщие защитнички во имя пиццы и справедливости? Но я также заметил и одобрение в глазах Мастера, чего не бывало за последние несколько лет. Ведь обычно он смотрит так только на своего любимчика Лео — ярого фаната всего правильного и вместе с тем до абсурда занудного. В груди приятно забурлила истома умиротворённости и спокойствия. Вот оно значит как — быть героем для кого-то. Потому что Микеланджело смотрел на меня именно как на своего героя, спасшего его за один день уже дважды. Это… круто, да. Интересно, будь у нас хоть немного времени, смотрела бы она на меня также? Или же я так бы и остался в её глазах уродливым мутантом, не имеющим шансов на жизнь? Сбитый с толку Лео отступил во всех возможных смыслах, не сказав больше ни слова против. Да и в целом он тоже предпочёл промолчать. Не ожидал подобного, м? Рафаэль тоже кое-что стоит, поверь. Я, конечно, не ты, но тоже иногда бываю прав. Удивлён? Он вдруг чуть улыбнулся мне одними уголками губ. Мой соло-номер был на этот раз встречен без осуждения или былого неодобрения, как бывало в детстве. Всего на секунду я увидел в его взгляде одну фразу: «Спасибо за Майки». Ты сегодня слишком сентиментален для знаменитого в узких кругах Бесстрашного Лидера, Леонардо. А потом он и Мастер ушли в додзё. Снова медитировать, естественно. В любой непонятной ситуации это прокатывает — особенно в случае с Лео. В общей комнате нашего Убежища остались только не отлипающий от меня Микеланджело, явно тронутый столь неожиданной поддержкой, и Донни, который был занят чем-то своим бесспорно гениальным — простым смертным не понять, чем именно, да и не очень-то охота. Но учитывая то, что он уже минут десять просто вертел в руках одну единственную деталь от какой-то своей очередной заумной штуки без особого смысла… — Эй, Дон. Донателло замер на своём месте, со вздохом отложив свою волшебную штучку-дрючку в сторону с видом вселенского одолжения — настолько фальшивого, что меня пробрало на тихий смех. Донни спустя секунды тоже улыбнулся. — «Заштопай»? — передразнил мой будничный небрежный тон умник, повернув голову в нашу сторону, пока я невозмутимо пытался отколупать от себя намертво прицепившегося младшего братишку. Вот оно что, а я уж думал, почему он всё ещё тут, а не в своей драгоценной лаборатории, из которой он сутками не вылезает. Оу, заботистая заботка, как мило. — Мысли читаешь? Майки ведь ещё в наказание всё Убежище драить. Как я ему смогу помочь с таким плечом?***
7 мая, утро.
Маску я так и не нашёл. Меня это совсем не удивило, так как я с самого начала не надеялся отыскать её там, где так глупо оставил, так что оставалось только развести руками и вернуться в Убежище ни с чем. В глубине души, пожалуй, я надеялся, что именно она найдёт её, но очень-очень в глубине. Даже самому себе признаться тяжело. Какой-то там девчонке не поколебать моё состояние духа, тем более такой, как она. Всё бы так и пошло по намеченному сценарию, так как я не хотел даже смотреть в сторону окон моей новой знакомой. Я не хотел знать, жива ли она или же нет. Мне было не интересно. Меня совершенно не волнует её судьба, какой бы она жестокой не была. И не посмотрел бы, если в тот день рядом со мной не было бы Майки. Судьба не желала отпускать из своих сетей так просто, как мне бы хотелось. После вчерашнего разговора я решил больше не откладывать неизбежное. Рано или поздно, но я должен был прийти сюда с явной целью вернуть себе то, что принадлежит мне, а не по какой бы то ни было иной причине. Я слишком привык к своей маске и чувствовал себя немного… уязвимым, кажется. Вроде бы так это называют обычно. Я вышел вечером, не сказав никому ни слова, но, как это частенько бывает, по пути мне «случайно» встретился Микеланджело, который и без этого мне покоя в жизни не давал, так ещё и после того случая проникся ко мне братскими чувствами сильнее прежнего настолько, что мне приходилось прятаться от него в самые тёмные углы, чтобы вздохнуть пару раз свободно. Так и в этот день он навязал самого себя — вызвался помочь, клятвенно обещая не говорить другим ни слова. Особой разницы для меня не было: что с ним, что без него — всё едино. Разве что болтовни в пути стало порядком больше обычного, но меня это практически и не бесило. Каким бы я не был поклонником тишины, даже мне порой хочется с кем-то поговорить. Особенно если без проблем говорят за тебя. Кровь с пористого каменного пола стёрта, но светло-алое пятно на этом месте осталось — его уж больше не вывести. Я присел рядом спиной к окнам и потёр его костяшками пальцев. Такое чувство, что тут стоит гигантский памятник с огромной подписью «Здесь был Рафаэль». Я часто бываю не аккуратен, конечно, но подобных проколов в моей жизни ещё не наблюдалось. Ну и подумаешь, мне до этого дела нет. Что сделано, то сделано, верно? — Эй, Рафи, маски нет? Рафи! Да сколько уже можно действовать этим глупым сокращением мне на нервы?! — Я же просил не называть меня так! — сквозь зубы злобно процедил я, резко сжав вытянутую к полу ладонь в кулак. Майки с простодушием замахал перед собой руками, после чего завёл их за спину, и примирительно улыбнулся удивительно широкой и добродушной улыбкой. Я же остался сидеть на корточках и разглядывать рваные края въевшегося в поверхность пятна с явной целью не замечать кривляние младшего братца. Настроение совсем упало в минус так быстро, что даже я не успел понять причину этому резкому изменению во мне. — Извини-извини! Само вырвалось, честное слово! — Со скоростью света протараторил нунчаконосец, опустив свою руку на моё плечо. Поддержать решил? И чего меня поддерживать? Лучше бы маску нашёл, чем всякой ерундой заниматься. Майки, потеряв ко мне на секунду интерес, подставил своё лицо лучам восходящему, уже согревающего мир весеннему солнцу и весело замурлыкал себе под нос что-то весёлое и жизнерадостное — совершенно не соответствующее содержанием в моей не самой счастливой ситуации. Ну, а хотя что ему, реквиемы на распевку брать? — Может, она улетела куда-нибудь? — просочилась сквозь простенькую мелодию фраза, на что я лишь пожал плечами и поднял взгляд к ещё тёмному небу, которое лишь у горизонта светлело протяжной полосой. — Угу, — нехотя промычал я с закрытыми глазами, всем своим видом показывая, что на хороший и увлекательный разговор Майки расчитывать не стоит, — улетела. — А может быть и нет. — Может и нет, — в очередной раз убеждённо согласился я, пока думал совершенно о других вещах. Логики в его рассуждениях, конечно, не занимать, но результат остался тем же — маски в моих руках всё ещё не наблюдается. Вполне проще было бы попросить у Мастера новую, но для меня это не кажется нормальным решением гордого бойца, уверенного в своих силах, да и… — Эм… Рафи… Во мне словно короткий фитиль подожгли, который вёл прямиком к мощнейшей бомбе, после взрыва которой мало никому не покажется. Я тут же вскочил на ноги, грубо сбросив ладонь брата со своего плеча, и раздражённо уставился прямо в его по-детски невинные голубые глаза, которые так и сверкали удивлением и… страхом? — Майки! Я же В бесконечно жизнерадостном нунчаконосце что-то поменялось. Он вдруг как-то резко помрачнел, поспешно закрыл одной рукою мне рот, а другую с тревогой на лице вытянул в сторону дверей балкона. Я послушно затихать не хотел, поэтому уже захлебывался в застрявших в горле ругательствах, которые всё не могли вылиться из меня по вполне понятной причине. — Тут человек, — на ухо зашипел мне Микеланджело в то время, пока его взгляд был прикован к… к ней. Значит живая всё-таки? Ну и славно. Что я ещё могу сказать самому себе, как не это? Она лежала там же, где я увидел её впервые, разве что в этот раз рядом с ней не кружили бессмысленный хоровод другие люди — девушка была абсолютно одна и лишь капельница была ей сейчас скудной компанией. Предполагаю, что в таком состоянии её оставить в квартире без присмотра не смогли, поэтому женщина с седыми волосами и её дочурка где-то недалеко. Может как раз сейчас чаи на кухне гоняют — как знать. Прошло три дня, а я уже вижу значительные изменения в её состоянии невооружённым глазом: смертельная бледность больше не бросалась в глаза так сильно, а на щеках даже блёклый румянец играл. Значит ли это, что гроза всё-таки обошла этот дом стороной? Надолго ли? Не сказать, что я был до безумия рад или что-то вроде того. Не вздыхал с облегчением, не улыбался от счастья, не благодарил небо — ничего этого не было. Если совсем честно, то я практически ничего особенного не почувствовал, но на душе на крохотный камень стало меньше, а это для меня уже что-то да значит. Можно было теперь и забыть об этом странном случае, чтобы не мучать ни себя, ни её. В особенности её. Зачем кому-то вообще знать о какой-то там мутировавшей черепахе из канализации? Вот и я думаю, что подобное знакомство принесёт за собой мало хорошего, взять хотя бы Эйприл примером, так что я с самого начала не смел надеяться узнать эту девчушку чуть ближе дозволенного. Да и так ли это хотелось мне на самом деле? С чего я вообще решил подумать о чём-то подобном? — Что нам делать? — окликнул меня снова Майки после довольно затяжной паузы с моей стороны. Он наконец-то с опаской отнял от моего рта свою руку, но продолжать перепалку мне больше не хотелось, так что его опасения сейчас были излишни. — Она всё равно спит. Пошли домой. Ох… Кажется, что я зря сказал о… — Она? Откуда ты знаешь? — заинтересованно протянул он, бесшумно ступая ближе к окну. Я с показной медлительностью раздражённо закатил глаза и сложил руки на груди. Зачем он задаёт такие глупые вопросы, когда сам лично видел, как я на короткое время зашёл туда внутрь? Майки буквально впечатался вечно влезающим в чужие дела носом в стекло и раскинул свои трехпалые руки в разные стороны. Он увлечённо разглядывал чужую комнату и спящего мертвецким сном человека в ней, лишь изредка прерываясь на короткие и невнятные восклицания, из которых я ничего членораздельного разобрать не смог. Да я и не слушал: скосил взгляд куда-то в сторону и нетерпеливо переступал с одной ноги на другую. Минуты две стоим, сколько ещё можно пялиться? На что там смотреть? Атмосфера вокруг меня сама собою нагнеталась. Я чувствовал, как несуществующий запах лекарств и смерти окутывает меня в очередной раз с головой, как застревает в горле и не позволяет дышать. Я бесшумно давился им. Хотелось не идти, а бежать, бежать отсюда прочь, чтобы снова не почуять всеми вибрисами души чужую слабость, которая вполне могла оказаться заразной. Ещё совсем немного и я просто схвачу местную Любопытную Варвару за шкирку и утащу подальше отсюда. И не вернусь сюда. Ни-ког-да. — Какая красивая… … Если бы я сейчас пил, то без сомненья поперхнулся бы до смерти. Эта фраза произнесена достаточно чётко и громко, а в тоне черепашки было столько восхищения, что я сразу же отмёл возможность того, что это была шутка такая. Похоже, что сейчас он был серьёзен настолько, насколько может быть серьёзен Микеланджело. Даже немного пугает. — Чего? — с непонимающей усмешкой переспросил я, отчётливо ощутив, как привычная моему лицу маска невозмутимости треснула по швам. Растерялся? Я?! Он про кровать? Или про что вообще? Я искренне не понимаю. Майки непринуждённо откинул голову назад и оценивающе посмотрел на меня сверху вниз, будто именно я, а не он сморозил какую-то глупость. Убедившись наверняка, что я сейчас серьёзно не врубаюсь в происходящее, он неопределённо хмыкнул и снова увлечённо пополз лицом по стеклу. — Красивая, говорю. Как хрупкий цветочек, смотри. Понятное дело, что мы с Микеланджело смотрим на мир совершенно разными глазами. Но, ей богу, может он видит то, чего я не вижу? Как ещё объяснить сказанное? Он что… про неё сейчас говорил? Я нехотя бросил свои тщетные попытки вернуть к себе привычное равнодушие, подошёл к окну и довольно грубо пихнул младшего братца в сторону, заняв его место собой для лучшего обзора. Майк возмущённо заворчал и принялся стучать по моему панцирю кулаками, но я, прищурив глаза, совершенно не обращал на это внимания. Лишь тяжёлым взглядом критично рассматривал девушку, словно собирался её покупать для каких-то своих целей. Ладно, признаю, в этот раз её волосы были тщательно вымыты, расчёсаны и заботливо уложены, что придало её осунувшемуся лицу след опрятности. Иссиня-чёрные, на вид очень даже мягкие локоны едва прикрывали всё те же до одури хрупкие плечи и длинную тонкую шею, от которой мои руки затряслись снова от ненормального вожделения, который раз сбив меня с толку. Но в остальном же на девушку страшно было смотреть: она была очень худа, измучена борьбой за свою жизнь. Глаза впали, синяки под ними стали ещё насыщеннее по цвету, а за излишне острые скулы и неровный нос с горбинкой её можно было окончательно вычёркивать из списков топ-моделек с обложек глянцевых журналов. Не урод всё же, далеко не урод, согласен, но и назвать её красивой… Я не понимаю. Готов повторить это столько раз, сколько будет нужно. — Что за бред? Нет в ней ничего красивого, ясно? Я сказал, что мы уходим, Майки. Микеланджело не заметил или же не хотел замечать откровенную прохладу и равнодушие в моём тоне голоса, от которого даже Лео порой не смел говорить мне и слова против. Потому что мы оба, будучи заклятыми соперниками в только нами осознанной братской борьбе, знали друг друга едва ли не как себя самих. Так было нужно, так требовали обстоятельства. Лео бы понял, какие бури сжирают сейчас мои внутренности, какие эмоции клокочут в горле, несмотря на то, что слова не сжёвывала дрожь в горле, а взгляд оставался неизменно стеклянным, как это и было в настоящих моментах полного равнодушия. Лео бы понял, как мутанту вроде меня сейчас больно стоять у тонкой стены надежды на что-то светлое и тёплое, которое вязкое субстанцией ворочается у ног не замечающих его людей. Но никак не у ног черепах-переростков из недр канализации. Это светлое и тёплое — счастье. И дело вовсе не в этой девушке, не в этой ситуации, не в сегодняшнем дне и даже не в маске. Хватает лишь просто осознания недоступности всего того, что позволено Человеку, как я сразу начинаю ощущать себя ошибкой природы, которой, если быть предельно честным, я уже являлся ещё с момента моей мутации. А я ненавижу, ненавижу это чувство! Я спасал и забирал столько чужих жизней, вершил судьбу всего города своей невидимой для глупых и ослеплённых собою людишек рукой, рисковал собой и своими братьями за добро, за справедливость, которая никогда — никогда! — не наступит для нас четверых. Мы сделали так много, не надеясь на самую жалкую награду… Словно так стремимся откупиться за то, что мы - другие. Словно только мы виноваты в этом! Своей и чужой кровью всё вымываем для себя место под солнцем, и каждый раз я задаюсь одним единственным вопросом: вымоем ли когда-нибудь? Лео бы понял. Вот только Майки, увы, не Лео. — Ты не прав, Раф. Да ты даже не смотришь на неё! — Микеланджело упрямо замотал головой, заметив, что я отвёл взгляд куда-то в пол, окончательно потеряв интерес к происходящему. Нунчаконосец перестал предпринимать попытки сдвинуть меня от окна в сторону и снова посмотрел на спящего человека уже через моё плечо. А потом заговорил в очередной раз на несколько тонов тише обыкновенного. Только сейчас понял, что вполне может разбудить её своими криками? — Когда-то давно Эйприл приносила мне книгу со сказками… — задумчиво протянул он, коротко стрельнув взглядом в мою сторону, — интересная, кстати, тебе тоже советую, пускай ты и не любишь подобное. В-о-от… Эта девушка похожа на героиню одной из них. К слову, я тоже уже прочитал её. Что? Я просто не знал, чем себя тогда развлечь, почему нет? Так что аналогия мне была понятна без продолжения, потому что на этот раз наши мнения с Микеланджело совпали. На удивление. И именно это меня выбесило. — Кожа белая, как снег… — Прекрати! Какая глупость! Металлическая нить отчаяния и злости уже полосовала моё сердце, оставляя на нём короткие рубцы с обугленными краями. Я не хочу осознавать сказанное. Не хочу быть уязвлённым этим. Не-хо-чу! Хватит. — Губы красные, как кровь… — Да заткнись ты уже. Даже я, пока сходил с ума от внезапной головной боли, мгновенно заметил, как на короткую секунду мой голос стал ломким и каким-то вязким, так что последние слова выговорить оказалось предельно сложно, будто я на короткое время утратил навык членораздельной речи. От этого реплика растянулась на целый десяток секунд. Пробившийся из недр груди наружу хрипящий низкий бас распространял в пространстве открытую угрозу и ненависть, которые изнутри рвали меня своими тёмными затягивающими когтями. До этого мечтательно улыбающийся Майки нервно дёрнулся и отшатнулся от меня в сторону, резко протянув руки к своему оружию. Меня всё ещё слепил багровым туманом внезапно накативший гнев, я вконец потерял ощущение пространства, но даже в таком состоянии видел уверенную боевую стойку своего брата. И его широко открытые, потемневшие от ужаса и беспокойства голубые глаза, которые в секунду утратили детский блеск и былую лучистость. — Раф! О нет, только не снова, пожалуйста! По слуху, который и так был до самых возможных и невозможных краёв наполнен невнятными шорохами и околдовывающим перешёптыванием, резанул благоразумно приглушённый окрик нунчаконосца. В голове послышался едва слышимый треск, а потом меня оглушило резким звоном, схожим с разбивание тысячи зеркал одновременно. Кажется, что моё сознание после этого момента решило прилечь и немного отдохнуть, впрочем, тело тоже грешить отказом не стало, потому что с того момента память заклинило только на одной картинке, часто прерываемой проскальзывающими волнами помех. На ней был даже не Майки, что удивительно и необъяснимо. Похоже, что капельница нашей недавней знакомой на тот момент показалась мне куда интереснее. Когда я снова смог осознавать свои действия (а я понятия не имею, сколько времени прошло на тот момент с начала моего непредвиденного «отдыха»), моих губ касалось что-то шершавое, тягуче-влажное и такое тёплое… Сладко… Как же сладко… Нет! Не так! Нужно сосредоточиться… Нужно дышать, как показывал мне когда-то давно учитель Сплинтер. Вдох… Выдох… Вот так. Нельзя, чтобы эмоции управляли мной, потому что это я должен управлять ими. Нельзя, чтобы эмоции управляли мной… — Раф! Да очнись же, братишка! Микеланджело бы совсем рядом, судя по его звонкому голосу прямо у моего уха. Это хорошо, можно сконцентрировать своё внимание на нём, да и к тому же я практически в норме. И уже начинаю ощущать затапливающий стыд: грохнулся в обморок как… как… как девчонка! Ещё этого для полного счастья мне не хватало. Терпкий запах чего-то знакомого упрямо преследовал мои мысли и подогревал мой интерес к происходящему сильнее прежнего. Я ощущал щекой и носом липкую и тёплую жидкость, от которой и исходил этот сладковатый приторный аромат, но почему-то никак не мог определить, что это была кровь. Так. Стоп-стоп. Кровь? Я вдруг резко подскочил с пола, на котором так удобно лежал до этого, при этом успел не сильно стукнуться затылком о подбородок склонившегося надо мной братца, и принялся истерично смахивать с себя багровую жижу с исключительным отвращением на лице. Чья? Откуда?! Я красноречиво взглянул на перепуганного Микеланджело, который, быстро отходя от стресса, глуповато улыбался от радости за то, что я всё-таки очнулся. На этот раз он меня понял и робко указал пальцем куда-то в сторону от моей головы. — Ты когда в обмор… кхм… когда стал сильно, независимо и очень по-мужицки падать на пол, то зацепился плечом о ручку балкона. Рана снова открылась. Прости, я не успел помочь, всё произошло так быстро… Я… испугался. А вот я с диким облегчением выдохнул из лёгких весь воздух и потёр пальцами пока ещё ноющие виски. Меня замкнуло, да. В отключке я пробыл пару минут, потому что кровь на полу ещё тёплая, а утреннее солнце практически и не сдвинулось со своего места. Это хорошо. Все живы и здоровы. Никого спасать не нужно. Ну… типа ура, что ли. Всё в порядке. Кроме меня и пола. Последний так вообще победитель, за три дня второй кровавый подарок моего исполнения. Блеск. Я как ни в чём не бывало достал не зря захваченное с собой полотенце (как знал!), наскоро стёр с пола оставленное пятно, тяжело поднялся с пола и зажал рукой рану и окровавленные бинты на плече. Всё. Хватит с меня острых ощущений на сегодня. Всё равно очередь Лео идти на ночное дежурство, так что после такого я до вечера в спячку. — Я ухожу, а ты как хочешь. Микеланджело болезненно сморщился и кивнул моей удаляющейся спине, однако со своего места не сдвинулся. После случившегося он меня уж точно одного не оставит, так что его решение даже и не обсуждалось. Но я также знал причину его беспокойства. — Она спит. Она не видела. И отныне больше не увидит. Но, уже будучи у ограждения балкона, я немного повернул голову и, не находя нужных слов, тяжело вздохнул и небрежно почесал затылок окровавленной рукой. Гениальное решение. — И ещё одно, — нунчаконосец не удостоил меня даже простым взглядом, хотя произносимые слова дались мне очень тяжело, а он это понимал. Вот только всё сидел на коленях, прижав подбородок к груди, не в силах поддержать былой жизнерадостностью этот разговор. — Не говори Сплинтеру, Майки. И остальным тоже. Пожалуйста. — Не говорить о… о ней? Он меня, похоже, прекрасно понял. Я усмехнулся и неопределённо пожал плечами прежде, чем раствориться в тенях соседних крыш домов. — И о ней тоже.***
«Раф всё-таки ушёл. Нельзя оставлять его одного после случившегося. Нужно идти, идти срочно, пока он не натворил ещё каких-нибудь дел. Надо вернуться в Убежище и сказать мастеру Сплинтеру о… Нет. Раф же просил… Он лучше знает, что делает, правда? Или не совсем?» Омрачённый мучительными думами Микеланджело дрожащими руками тронул свежее туманное пятнышко от крови на полу и круговыми движениями мягко провёл пальцами от его краёв к середине. Пористый материал ещё хранил в себе искру уходящего тепла Рафаэля, но юноша зябко поёжился, спешно поднялся на ноги и, прикусив до крови губу, подошёл к стеклу балкона. Девушка, спала как убитая. А ведь братья-черепахи немало шума наворошили, но она продолжала лежать без движений, сродни разбитой фарфоровой кукле. — О, панцирь… что же мне делать, Белоснежка? — зачем-то спросил парень у неё, потерянно разглядывая россыпь угольных волос на слепяще-белой подушке и слабо подрагивающие длинные ресницы, под которыми сгущались тени отчаянной борьбы за жизнь. Она не ответила, но Майки больше удивился бы обратному. И всё же здорово, что Рафаэль спустя столько времени снова проявил слабый интерес к человеку. Даже к такому человеку. Пускай и в своём сомнительном стиле. Тем более в такое тяжёлое для него время. Микеланджело хотел было уже пустится вдогонку за Рафаэлем, но его вдруг пригвоздила к месту костлявая рука на одеяле, от которой искусной паутиной тянулись бесцветные провода капельницы. Её по-паучьи длинные и тонкие пальцы слабо, но с завидным упрямством стискивали рваный край кроваво-алой ткани, спрятанной в складках пушистого одеяла.***
8 мая.
Я, кажется, как-то говорил, что ноги моей не будет на этом треклятом балконе? Так вот: я солгал.