Инженер путей Господних или Исполнитель

Утром, открыв глаза, и осознав, что сегодня не нужно никуда торопиться и бежать, Гейне постарался скривить губы в улыбке. Вышло в целом не очень, но попытку можно было засчитать. — Осталось еще одна, и можно… — протянул он и задумался. Можно — что? Вешаться? Младенца от темной ведьмы оставлять себе он не собирался. Он знал, как будет — привяжешься к ребенку, опутаешь себя нитями долга, заботы и сочувствия, а после — ведьма использует его в каком-то мрачном и темном ритуале. С другой стороны, оставлять бедного ребенка без пригляда — дурное дело. Ответственность есть ответственность, а совесть умеет грызть. Потом вопрос Катарины — нужно заниматься свадьбой, как-то интегрировать ее в магический мир, ведь в маггловском Лили — потенциально сильная волшебница — будет светиться как пламя костра в ночи. Еще и Глэм — вот же демоны понесли делать ему предложение поучаствовать в круге у Грааля! — Ебаный Мерлин, — печально сказал Гейне и сел, движением отдергивая занавеси полога Хотел поваляться в кровати, а мысли, как дикие еноты, вздернули нерв. — Что, Гера, не весел? — спросил его Саша. Он сидел напротив и как раз задумчиво натягивал на ногу полосатый носок. Полоски рябили и менялись цветами, так что Гейне отвел взгляд — после вчерашнего (позавчерашнего-поза-позавчерашнего) ему стало дурно. — Да вот, думаю про Грааль, Саша, — сказал Гейне и вздохнул. — Это что? — наконец закончив с носками, он потянулся за брюками. — Это столп мира. Наверное, их несколько, а может — он один. Но он словно основа мира, как его ядро, как… — Гейне вздохнул. — Когда придет время, Грааль растворится в мире, дав ему новое начало. Начало нового безгрешного мира… так они говорят. Кто его знает, о чем они… но я думаю, что это точка самосохранения для мира. Когда грянет истинный апокалипсис, Грааль однажды сможет воссоздать этот мир. — Ты граалист? — спросил Флоран, отдергивая полог. Он валялся одетым, и, видимо, читал книгу, которую сейчас отложил на тумбочку. — Граалисты, наверное, те, кто верят в Грааль? Флоран лениво угукнул. — Тогда я граалист. Флоран снова угукнул и звучно зевнул. — Это в основном древние деды. Ты вечно что-то очень странное про себя рассказываешь. — То, что он древний дед — мы и так знаем, — влез в разговор Долохов, который наконец перешел к ботинкам. — Кстати, — сказал Гейне меланхолично. — Приглашаю вас после экзаменов к себе — у меня дочь родилась. Долохов выронив ботинок, вскочил на ноги. — Дочь? И тут меланхолия закончилась. На этот раз он покидал Хогвартс не по плану экстренной эвакуации, а совершенно официально. С запросом в адрес дирекции и подписью Слагхорна. Декан поджимал, конечно, губы, качал недовольно пока еще не лысой головой, но разрешение подписал. Гейне и сам понимал, что скоро должны были начаться экзамены, ни один школьник в это время не взял бы отгулы от учебы, но экзамены экзаменами, тем более с практикой вопросов быть не должно, а теорию — вывезет как-нибудь. Не совсем же он балду пинал весь год. Гейне прошел через половину замка, пересек поляну, и, спрятавшись под сенью леса, аппарировал. Сразу же полуденный зной раннего шотланского лета сменила промозглая сырость. Он поуютнее укутался в обросший мехом палудаментум и вздохнул. Гейне аппарировал на зов. Он чувствовал себя, как городской сумасшедший, который все больше и больше погружается в свое безумие. Он все больше и больше погружался в пограничные зоны магии, какие-то мистификации, все дальше уходил от того бравого аврора с палочкой, да даже от того вальяжного импозантного мужчины, который круто рулил в Визенгамоте. Погруженный в безумие дикой, неупорядоченной магии, сталкиваясь на каждом шагу с мистикой и тайнами, сам мистифицируя, он словно отдалился, и отдалялся все дальше от того, кем был раньше. Он терял себя. Сменил имя, завел ребенка, создал какой-то странный род… Герман Гейне. Не Гарри Поттер. Вот и аппарировал он на зов, на маяк тонкой нити магии, а не по заданным координатам. Оказался он посредине болота — добротного английского болота, настолько унылого, насколько оно вообще может быть, источающего смрад гниения — посреди небольшого клочка суши с прогнившим у основания деревом и хибарой с качающейся на одной петле двери. Аккуратно сняв эту дверь с петли, чтобы она его в спину не попыталась придавить, Гейне шагнул внутрь, засветив впереди несколько неясных огней Эльма. Первое, на что он наткнулся — была рабыня. Она лежала на грязной соломенной подстилке. Почувствовав приближение Гейне — каким-то шестым чувством, он двигался бесшумно, рабыня вскочила но, увидев, кто гость, бухнулась на колени. Ее грязные, нечесаные волосы тяжело качнулись, и Гейне отступил назад, на секунду вообразив, как жирные вши копошатся в этой гриве. Качнув головой, Гейне прошел мимо коленопреклоненной и — надо отдать карге должное — вовсе не тщедушной фигурки и толкнул дверь. Самое логово карги. Чего ты ждешь от такого? Поттер ждал уютного интерьера, плюшевых подушек и ковров. Ждал, пока не оказался у домика. Здесь же — голые стены в глубоких трещинах из глины и соломы, соломенная же крыша, маленькое оконце… Комната ничем не отличалась от коридора, разве что в ней было тепло — даже жарко, угли светились даже не в камине, в костре, разведенном у ложа, полного шкур животных. Одна из шкур шевельнулась и с нечеловеческого, гладкого лица ведьмы глянули на него черные глаза. — Пришел, таки, светлячок… — прошипела карга. — Почему ты живешь тут, почтеннейшая? Где твой дом, почему ты ждешь родов здесь, в… этом месте? — не удержался Гейне, глядя, как мимо деловито пробегает крыса. — Думаешь, дети в светлом месте появляются? Дети — всегда грязь и кровь, вот и пусть себе в мрачном месте появится, пусть привыкает к миру. — И все же, почтеннейшая? — Гейне вынул палочку, и очистил воздух от дыма. Карга еще откинула шкуры, и явила в тусклом свете костра нагое тело — такое же совершенное, как и лицо, но столь же совершенно нечеловеческое — гладкое, прямое, без единой мышцы, складки кожи или выпирающей кости. Даже грудь ее, хотя и вполне женская, выглядела, как у куклы барби — застывшей, гладкой и без сосков. — Да где первый раз рожала, там и рожаю. В этом доме меня снасильничал кузнец, в этот дом я выдана замуж, тут первый раз и родила в двенадцать. Мертвенького. А после уж они все тут в болото и ушли — и кузнец, и родители мои, и соседи добрые. Гейне слушал молча, не проявляя сочувствия. История могла быть как и правдой, так и совершеннейшей выдумкой, так что чувств он себе не позволил. — Вот и пришла я рожать на костях, — карга попыталась расхохотаться, но получилось только пыхтение, переросшее в стон, полный боли. Отдышавшись, она снова заговорила: — Раз уж ребенка не стал вырезать из чрева, скрылся, змей, думала, не придешь. — Я вижу твоего сына. Он то нейтрал, то светлый. Словно двоится. — Близнецы то были. Я из двух одно и склеила, двоих-то тяжело бы было выносить. Гейне еще раз огляделся и покачал головой. — Ты не родишь тут, почтеннейшая. Только не тут. Карга извернулась, как змея, упавшая брюхом вверх и неуверенно поднялась на ноги. Гейне отвел взгляд. Искусственная, словно кукла, нагая фигура внушала вполне рациональный ужас. — Вот это очаг, — указала она на костер. — Вот здесь течет вода, — длинный белый безсуставный палец показал на стекающий по стене и уходящий в землю ручеек. — Это земля, — она ударила пяткой о землю, и Гейне проследил, как не выделяя коленную чашечку сгибается ее нога — словно соединили резинкой две палки. — А все остальное — воздух. Почему же роды мои не смогут закончиться хорошо, светлячок? — Должен быть чистый огонь. Незапятнанный. Нужная нам вода не течет с болот, а воздух — не мешается с испарениями. Земля же не должна взывать о возмездии. Если у тебя нет иных причин для того, чтобы родить ребенка в этом бараке, переместимся в поле. Карга покачала головой, но подчинилась. Они появились в вихре аппарирования, свалившись чуть ли не на плечи ругнувшегося от такой неожиданности Глэма. Его жена, Джорджиана, дочерчивающая круг, вскочила, отбросив мел, и, подхватив каргу пол руку, помогла ей улечься на теплое одеяло. — Герман, мы ждали вас позже, — совершенно по-маггловски подал руку Глэм. Гейне невесело фыркнул. — Не все готово? Глэм махнул рукой, указывая на недорисованный круг. — Остальное в порядке. Начнем на закате. Они выглядели как кучка культистов, которая задумала что-то кровавое: несколько устрашающего вида пентаклей, вписанных в трискилион, печати соломона на двенадцать сторон света, свечи, парящие в воздухе и костер у каменного алтаря. И беременная жертва. Самая страшная из них — сила гнула ее приливами, то появляясь, то исчезая, и с этими приливами трава вокруг все больше и больше чернела. Они сами сдерживали натиск ее силы — Джорджиана, очевидно, была привыкшей к этому, Гейне — пользовался поддержкой своей силы, а Глэм… Гейне пригляделся и опознал в слегка переливающейся радугой оболочке действие артефакта. Само по себе действо это не должно было занять много времени — достаточно было перевести мать в призрачное состояние, изъять плод, укутав его в золотистую сферу, чтобы он дальше зрел в ней, рос и набирался сил, и помочь матери привести организм, рассинхронизированный из-за несвойственных ему магических манипуляций, в норму. Но видимая легкость требовала невероятного вложения сил. Карга изначально и не догадывалась о таком способе, а Джорджиана, поднявшая архивы, изучила всевозможные ритуалы — от шумерских кровавых, до чукотских призрачных — и составила дикое смешение из них. Как же повезло, что она фанат своего дела. Они с Глэмом встали вне рисунка, как мужчины, как те, кто не имеет женского начала. Джорджиана остановилась внутри, на острие одного из пентаклей, прямо напротив карги, которая лежала на одеяле. Не было ни света, ни спецэффектов, даже заклинания они не читали, просто в какой-то момент весь массив накопленной в артефактах силы навалился на плечи, Джорджиана сухо сказала — «сейчас» и вот уже через секунду в воздухе зависла золотистая сфера размером чуть больше мяча, а еще две минуты ожидания заставили каргу затихнуть. Несколько секунд в воздухе царила тишина, потом все рисунки, свечи и даже артефакты, оставленные в «узлах» схем вспыхнули веселеньким алым пламенем и рассыпались пылью, истаявшей в воздухе. Джорджиана шумно выдохнула и на нетвердых ногах подошла к карге. Та смотрела в небо пустыми глазами. — Блядь, — тоскливо сказала Джорджиана и торопливо потянулась нащупать пульс. Гейне с места сиганул вперед, воспользовавшись остатками силы, импульсом сбивая Джорджиану с ног и отбрасывая от карги. Когда он приземлился на колено, карга уже стояла на четвереньках и тянула руку с заострившимися когтями к нему. — Т-ш-ш-ш, мальчиш-шка, не лес-с-сь, — зашипела она. Ее клыки удлинились и стали толще, лицо вытянулось и приобрело голубоватый оттенок, а глаза скрыла полупрозрачная пленка, как у дракона. Карга метнулась к Джорджиане, а Гейне, привстав, хлестнул ее в спину хлыстом белого света. Каргу унесло в сторону, концентрированный белый свет пожег ей кожу и мясо, красно-черные подпалины шипели и пузырились. Моргнув аппарированием, Гейне неуклюже встал перед Джорджианой и зажег в руке огненный шарик. — Пошла прочь, гниль! — воскликнул он. Карга поднялась на ноги тоже, в движении преображаясь в прекрасную, великолепную и такую же нагую женщину. Волосы струились по ее белому, словно лунный свет, телу, не скрывая, а скорее открывая сокровенную тайну соблазна. Она была прекрасна, как рассвет, порочна и невинна, чудесна и притягательна… Джорджиана застонала и потянулась к ней. Гейне, не отводя взгляда от карги, залепил Джордиане оплеуху. Она упала на землю и завозилась. — И что ты сопротивляешься, светлячок, — заговорила карга нежным, тонким голосом. как, бывало, говорили барышни, хотевшие выглядеть трепетными и невинными. — Я лишь отопью от ее источника… впрочем, мне и калека сойдет. Тут к карге рванул Глэм, которого Гейне не учитывал, как возможную жертву. Карги больше любили женщин. Гейне опрокинул на него благословение света, чтобы привести в себя, Глэм заорал и упал на землю — Свет никогда не был мягким и благосклонным, он — меч, что одинаково остер и для своих, и для чужих. — Тц-тц-тц, а ты повыдержаннее остальных, светлый. Думала, поддашься, что там, будто у тебя много женщин было… — Убирайся, почтеннейшая, — сквозь зубы процедил Гейне, — ребенка я забрал, ты жива — уходи. Оставь моих магов мне. — Ох, какой жалостливый, какой рачительный хозяин, — пошатнулась карга, и ее полные груди призывно качнулись, — а женщине в беде помочь не хочешь. Гейне поднапрягся и создал световой меч — совсем как тот, который он использовал во время самайновского бдения. Он знал, сил у него хватит совсем уж не на долго, больно много выпил ритуал, но карге этого показывать было нельзя. — Ох, белый лорд, больно ты грозен, — покачала головой карга и, завернувшись в черные тени, пропала. Гейне огляделся. Они находились в степи, Джордиана сняла верхний слой почвы, чтобы начертить рисунки, и только это выдавало, что они тут были. Кряхтя и охая, Гейне поднял Джорджиану, поймал в ладони золотистый шар и, добредя до Глэма, пнул его. Глэм признаков жизни не подавал. — Мэг, — позвал Гейне. Та появилась не сразу, но появилась. Замерла, принюхиваясь и присматриваясь, повела носом в сторону, где проходил ритуал, оскалилась туда, где пропала карга. — Возьми этого мужчину, если надо, приберись здесь, и пошли домой. Мэг повела маленькими лапками — Глэм взмыл в воздух в позе эмбриона — и уставилась на Гейне умными черными глазками. Они перенеслись домой.