ГЛОКАЯ КУЗДРА...

А мобильник у гламурной блондинки был украден не зря. Ох, не зря! Приведенческий детеныш с тихим голосом, уговаривавший его прошлой ночью тут, в сортире, умыкнуть у ходячего гламура строгую, классическую, бело-черную мобилу с какой-то детской подвеской в виде котика в камушках, как в воду глядел. В ту самую воду в сливном бачке унитаза, куда Маевский - под горячую руку - в итоге и херакнул этот гребаный телефон, так не вовремя зазвонивший посреди ночи и напугавший его до икоты в мыльных пузырях. Серега решительно вытер сопли, встал, открыл дверь ванной. Он собирался вернуться в комнату, где издерганный происходившим в течение дня, попыткой изнасилования, бенефисами "братика" Сеймея с криками и воплями, скоростным квестом "Поймай мелкого ушлепка и отхреначь ему голову", вдруг возникшей зеленой вязью на собственной шее, складывавшейся в такое красивое, такое завораживающее слово - "СЕРЕГА" - продублированное на тощей, костлявой ручонке самого Маевского, на единственной кровати спал очумевший от изобилия жизненных ощущений гламурный блондинка. Блять, спящий красавица! Спал он развратно - по подушке были рассыпаны серебристые волосы, посверкивающие в ночном полумраке. Запрокинутое лицо, беззащитно открытая, длинная шея с темно-зеленой, ажурной вязью букв. На самом деле это уже потом Серега смог оценить и тонкую линию точеного подбородка, и густые щеточки ресниц, даже в темноте отбрасывающие на веки чернильные тени. Потому что в тот самый момент, когда Маевский, утерший сопли безутешных страданий и зреющих баклажаном комплексов, вызванных извращенно-болезненным интересом к блондинистому гламуру, шагнул к порогу ванной комнаты, у него в заднице что-то затряслось. Заерзало и завибрировало. А потом эта тварь заорала дурным голосом! Ровно из серегиной задницы, практически из трусов. Мысль, что он так старательно прятал эту хренову мобилу от всех, изолируя, по совету малолетнего призрака, блондинку от крайне ненужных тому звонков, что, выключив, как учил призрак, звук, буквально засовал ее себе в подштанники, а, значит, бояться нечего - была второй. Поначалу-то он чуть не обосрался от страха - так внезапно что-то затрясло его за задницу, а потом из нее же и заорало. Маевский, шипя и матерясь, со всей дури лупил себя по тощим ягодицам, нащупывая под джинсиками злосчастную трубку, и вопрос к звонившему у него был один-единственный и недобрый. Что тебе надо, тварь?! Вот сейчас, во втором - согласно пошловато-декоративным часикам на стене коридорчика - часу ночи. Что тебе надо, уёбок, чего не спишь?! Наши, в смысле - отельские, все дома. Но, главное - ты ж блондинку разбудишь, ублюдок! Дай пацану поспать! Еще под впечатлением собственных недавних размышлений о необходимости войны, о том, что никто, кроме него... О том, что придурошный блондинка спит - такой беззащитный, такой... Блять! Нельзя об этом думать! "И десантник этот зае...!", тварь, в смысле! Звонит и звонит, словно ей тут медом намазали! Маевский выковырял, наконец-то, орущее бело - черное чудовище из штанов - зажимая пальцами все отверстия, которые в полутьме видел на трубке, сжимая ее между ладонями - и все это с единственной целью: хотя бы немного приглушить истошное вытье, грохотавшее в ванной комнате. Еще несколько секунд старательно рвал трубку в разные стороны - то пытаясь ее раскрыть, как книжку, то сдвинуть вверх-вниз, как разъезжающиеся панельки. И вот как тут, у них, включаются телефоны?! Может, плюнуть надо? Или ногой наступить?! Звонящая тварь была упорной и терпеливой - она дождалась того момента, когда бело-черный кусочек пластика мягко распался в серегиных ладонях на две части, открывая нечто, похоже на мембрану. К этому моменту от Маевского можно было уже не просто прикуривать - он вполне годился для того, чтобы разжигать собой большие партизанские костры для встречи самолета с "большой земли". Трясущейся от бешенства рукой он поднес к уху бело-черный пластик с висящим на нем придурочным котиком. Вот обвесился же, идиот гламурный! Из трубки дохнуло холодом Арктики и неумолимой обреченностью. - Соби-кун? - голос спокойный, тихий. Ледяной. Страшный своим ледяным спокойствием и той самой неумолимой обреченностью, к которой даже бесполезно взывать. - Соби-кун... Ты... не спишь? Если бы Сереге было сейчас двадцать, может быть, он и впечатлился бы байроновской отстраненностью и безжалостностью этой, с виду такой мягкой, интонации. "Лишние люди", Печорин, Базаров, бла-бла-бла... Подростков возбуждает. Но Маевскому было тридцать два, и вести разговоры о фактуре наливных полов в рабочем кабинете олигарха, когда в полушаге от него ему же в спину дышат три профессионально готовых к броску охранника, а "пушки" у этих ребят далеко не игрушечные, ему было не привыкать. Только ему бы в этот момент еще под ноги посмотреть в этой гребаной ванной, а он, мудак, задумался! О рассыпанных по подушке серебристых волосах и беззащитно открытой длинной шее. - Соби-кун? - чуть более напряженно напомнила о себе тварь в трубке и еще больше подгадила ситуацию. На протяжении прошедшего дня на этом кафельном, выложенным бело-голубой плиточкой полу стояли, сидели, ходили, насильничали, читали стихи, ржали, орали и буйствовали все, кому не лень. Последним был сам Серега - бездарно хнычущий и развозивший мокроту по морде. Собственно, из-за блондинки и развозивший. Что уж из кого накапало, где у кого протекло. А мокрые плиточки в ванной - страшная вещь! - Ну? - сдавленно буркнул Маевский, нечеловеческим усилием пытающийся сохранить вертикальное положение при враз разъехавшихся на чем-то влажном в разные стороны тонких ногах. - Чо? - Соби-кун... Что у тебя с голосом?... Тебя волнует мой звонок? - в ледяной Арктике занялся рассвет. Обманчивый луч солнца скользнул в мембране телефона. - Ты... ждал моего звонка, Соби-кун? Страшно пыхтящий, как встающий на ноги новорожденный слоненок, виляющий детским задом, обтянутым джинсиками, чтоб устоять на раскляченых ногах, Маевский смачно хрюкнул в трубку, что вполне соответствовало судорожному вздоху или всхлипу. Он безуспешно пытался дотянуться до любой поверхности, за которую можно ухватиться - и ближайшей оказалась крышка сливного бачка. Серега так тянулся к этой злосчастной крышке, что почти не фиксировал арктические придыхания, ласкавшие ухо из бело-черного кусочка пластика. - Соби-кун... Мне сообщили, что у тебя проступило имя. Но это исключено. Ты - чистый боец. Здесь что-то неверно... И мальчик... Я уже знаю, что он странный. Он стал странный... Ты должен вернуться, Соби-кун. Вернуться ко мне, в школу. Вместе с мальчиком. И... ты сам этого хочешь... Ведь так? Выполнявший в темноте и тишине ванной танец "Электричество - наш друг! Пропусти через себя двести двадцать!", дергающийся и растопырившийся, как упившаяся в доску морская звезда, Маевский много имел, что сказать на это! Особенно по поводу "вернуться" и "сам хочешь". А также - звонка во втором часу ночи! - Не так... - прорычал он в трубку, ухватившись левой рукой за фаянсовую крышку бачка. - И имя есть!... И Соби - мой!... И... Крышка бачка под нажимом детской ладошки внезапно поехала в одну сторону, обе ноги ушастого малолетки - по закону подлости - в другую. - И... БЛЯТЬТЫЖЁБАННЫЙНАХЕР! - Маевский, не удержавший равновесия, приземлился рожей ровно в бачок, отбив себе фаянсовым краем грудную клетку. Булькнуло от души. Через долю секунды - с мягким, почти беззвучным всплеском - на дно бачка опустился бело-черный кусочек пластика, вылетевший из детской ладошки. Еще секунду он светил сквозь толщу воды зеленоватым окошечком дисплея - и погас. М-да... Поговорили. Маевский вынырнул лицом из сортирной воды, встал, наконец-то, на ноги. Потер ушибленные ребра. По рубашке - на груди и на спине - сразу же потекло, телу стало прохладно. - Чистый боец... Грязный боец... Полы вытирать надо, суки! - Серега стряхнул ладонью капли воды с лица, печально смотрел на сдохший в бачке мобильник гламурного блондинки и прикидывал, слышал ли его собеседник последнюю реплику , ну ту, которая от души? По всему выходило, что слышал. Ну и тем лучше! Он, Маевский, честно предупредил... Ну, что легко не будет. А какого черта они вообще понимают тут русский мат?! Это наш мат, русский! И какого, собственно, хера?! А для него, для Маевского - это ж просто рабочий сленг! Профессиональная лексика, узкоспециализированная, между прочим... Формами одного и того же слова диалоги можно вести! Мокрый Серега насупился и оскорбленно запыхтел - он чувствовал себя великим носителем изощренной словесности, которую с какого-то перепугу вдруг покрали ушастые гопники. И вообще, если у ходячего гламура все звонки связаны с такими физическими испытаниями - то падать, то нырять - на хера ему вообще телефон?! А тогда - все получилось по уму. И этот... гаденыш... предупрежден. Не будет теперь легко и просто. Ох, не будет. Маевский, разумеется, прекрасно понял, кому он был обязан счастьем искупаться рожей в бачке. А также ночным звонком и откровенной попыткой по-новой подгрести под себя гламурного блондинку. Тот самый Пупусечка... Минами Ритцу. Автор уродливых шрамов на худощавой тонкой спине томного гламура - и ночной кошмар мелкого, тощего уебка с ушами, сидящего по ночам на крышке этого самого унитаза. Настоящего хозяина младенческого тела - Рицки. Серега, за последние годы своей активной прорабской деятельности пообщавшийся с безумным количеством людей самых разных уровней - от олигархов до бандюков всех мастей, прекрасно понимал, как мог действовать на гламурного красавца с фиолетовыми глазами этот заунывный, зомбирующий голос - Маевскому для этого было достаточно услышать всего-то пару фраз. Погано мог действовать. А вот с Серегой такие финты уже давно не прокатывают. А, значит - подьте на хер, пионэры! В бачок с разбегу! Противнику он свое наличие обозначил, про "Соби - мой!" - честно предупредил. А блондинке сейчас надо спать, а не отвечать на невъебенно умные вопросы. А вот кто сливает поганцу рабочую информацию - имя там, мальчик, видите ли, ему странный - будем думать утром. Хотя, чего тут думать?! Вариантов - два, и оба реальные. Что пеньком об сову, что совой об пенек... "Братец" и "зефирка"- Нисей, больше некому. А и хрен бы с ними! Не до придурков сейчас! А вот что "мальчик странный" - блять, Серега на этого люмпена бы посмотрел, свались он внезапно к Маевскому на объект, и чтоб сразу арматурную сетку под теплоизоляцию ставить! Вот уж кто был бы странным! А еще - порезавшимся, с воспаленными, саднящими глазами и нанюхавшимся клеевой основы! Дальше мериться будем?! То-то же. Серега понимал, что происходящий вокруг болезненный бред - а это был именно бред ,и по-другому он даже называться не мог! - начинает засасывать его с головой. Ему, действительно, было уже важно и принципиально посмотреть в глаза этому извращенцу Пупусечке... или как там его. Отучить "стучать" братца-Сеймея, потому что это - не "по-пацански". А также - не хватать чужое и не издеваться над людьми. Казалось очень важным помочь затравленному окружающей сволотой двенадцатилетнему щенку с грустными черными ушами, в теле которого он сейчас находился, научиться давать в зубы и посылать "на хер"! А еще - не бояться. Никого не бояться! И верить в себя. Ну, раз никто пацаном всерьез не занимается. Только для всего этого нужны были силы. Которых, как раз уже почти и не было. Скотское животное - человек. Ко всему привыкает. Вот уже несколько последних часов Маевский не вспоминал о доме, о работе. О своей тридцатидвухлетней жизни до... Он просто пользовался полученными за эти годы навыками и жизненным опытом и решал совершенно другие задачи. И черноголовый, ушастый, печальный младенец, сидящий вчера ночью на унитазе, для него был сейчас намного более реален, чем его последний заказчик, деньги которого он, похоже, окончательно просрал. Маевский утерся полотенчиком, висящим на крючке, осторожно снял промокшую рубашку, повесил ее на пластиковый белый выступ на стене, назначения которого так и не понял. Ну, висит и висит! Главное, чтоб высохла. А потом - сам не понимая, какого хрена - он запустил руку в бачок, отодвинув крышку, вытащил хлюпающий и истекающий водой сдохший мобильник и аккуратно отсоединил от него дебильного котенка в камушках - глупую, детскую подвеску. Мобильник бросил обратно в бачок - зато никто уже точно не позвонит. Радует! А подвеску старательно промакнул полотенчиком, протирая камушки - и решительным движением засунул в карман джинсов. Он уже понимал, кому придется ее отдавать - ну, пока этот спящий красавец не озаботится приобретением нового телефона. И ведь котенок... Твою же мать! Маевский осторожно, на цыпочках, стараясь не шуметь, вернулся в комнату. Босиком, в одних джинсах, без рубашки, печально-лохматый - и с отбитой грудью. Гламурный блондинка спал, разметавшись на кровати... Вот тогда, подойдя почти вплотную, Маевский заценил и серебристые волосы, и запрокинутую голову, и доверчиво открытую шею. Ему стало тошно, он снова насупился и полез на кровать, как был, в штанах, стараясь не коснуться спящего парня даже мизинцем. Благополучно залез, сел рядом, тяжело вздохнул. Чуть склонившись, стал рассматривать спящего гламура - пристально, словно перед ним лежал не почти обнаженный, чуть укрытый простыней спящий юноша, а новый, незнакомый, не опробованный строительный материал, таящий в себе уникальные возможности. О которых никто еще не догадался. Взгляд скользил по умиротворенному, дышащему каким-то внутренним спокойствием лицу, по рельефной линии губ, по подбородку. Маевскому казалось, что он пальцами ощущает мягкость и теплоту упругой кожи, шелковистую покорность серебристых волос, рассыпанных по подушке. Ощущение было настолько реальным, что он даже рукой шевельнул. Пальцы дернулись, но ощущение никуда не пропало. Он скользил взглядом по длинной, открытой шее, словно касаясь ее губами - по шее, на которой вот уже несколько часов не было уродующих, кровоточащих шрамов... Только изящная зеленая узорная вязь, шесть зеленых букв, из которых, как ни крути, получалось только одно слово: "СЕРЕГА". На губах, как и на руках Серега странно ощущал тепло другого тела... Словно он только что по-настоящему провел губами по этой завораживающе-беззащитной шее. В затылок, в виски что-то стучало, колотилось. Как маленькая птица... Нежная и назойливая. Какая-то далекая, странно-незнакомая, но когда-то, явно, своя мысль билась, не в силах прорваться сквозь заслоны. Она напоминала ребенка, которому безумно важно влезть по огромной, отвесной скале. У мысли были маленькие, детские ручки и ножки, она пыталась цепляться за выбоины в камне, тянулась наверх - и снова и снова срывалась вниз. Ее не видели. Тогда она пыталась кричать - ее не слышали. Она была ужасно важной, эта мысль, но Маевский чувствовал только дуновение крыльев маленькой птицы у виска - и не понимал, что от него хочет собственная голова. Ему и так было жутко. Он смотрел на тонкие с виду, но явно сильные плечи, на ребра, чуть проступающие под кожей. У Маевского уже на полном серьезе срывало дыхание и крышу, его поколачивало - чувство, что он только что с силой сжимал ладони на этих плечах было запредельным. Блять, ну что они тут все же курят?! Дайте адрес, я в Москву с собой возьму! На память. Он прекрасно понимал, что лежащий рядом с ним гламурный блондинка уже какое-то время абсолютно не спит. Просто лежит - молча, не двигаясь. Почти не дыша. Поэтому когда черные густые ресницы взмахнули веером, а фиолетовый взгляд прикипел к его лицу - Маевский даже бровью не повел. Серега в этот миг яростно боролся с собственным сумасшествием, пихавшим его под руку, коварно нашептывавшим на ухо, что вот он - единственный шанс! Его, Сереги, единственный шанс! И другого не будет. И только полный идиот, только мудак будет упускать такую возможность... Когда - всё на блюдечке, когда ему всё позволят, все отдадут. Ни в чем не откажут... Словно в подтверждение этого рука юноши медленно стянула укрывавшую его во сне простыню. Теперь блондинка лежал перед Маевским абсолютно обнаженный, замерший, почти не дыша. Они молча смотрели друг другу в глаза - и Серега видел в мерцающем фиолетовом взгляде растерянность. Беспомощную, печальную растерянность. И непонимание... И каменеющую готовность - что, если только так... Если только через это... Если по-другому нельзя... Серега чуть протянул вперед ладонь - и провел высоко над худощавым плечом, над грудью, над бедром. Блондинка вздрогнул - будто его рубанули током. Да, всё так... Ладонь горела ощущением чужого тепла, упругой кожи, чуть дрогнувшей на вдохе груди. И молчаливое несопротивление в тоскующих фиолетовых глазах. Да, блондинка... Что-то заигрались мы с тобой. У вас тут, конечно, кунсткамера для душевных инвалидов, но причинно-следственные связи еще никто не отменял. Маевский тяжело поднял голову. Он смотрел на стену номера, за которой находилась ванная. Он не видел, он знал, что тихо сидящий в этот миг на крышке унитаза черноволосый ушастый задохлик, закусивший губу и прикрывший в отчаянии глаза, медленно опустил голову и уткнулся лбом в крышку сливного бачка, в котором до этого уже был торжественно утоплен бело-черный телефон гламурного блондинки. И замер. Ну, что?... Будем ждать следующего утопления? А вот подьте на хер, пионэры! Серега Маевский давно обожал сам себя за то, что в любой ситуации, при любом раскладе знал, где край, и при необходимости мог за кишки выволочь себя в нужном направлении. Чего бы это потом не стоило лично ему. Потом бывали и истерики, и запои, и депрессуха пару раз догоняла. Но в любой момент Маевский знал, что он сделал правильно. Потому что иначе было нельзя. Вот как сейчас... Двигающийся с трудом - накрывшее его, Серегу, внезапное возбуждение тяжело далось телу двенадцатилетнего мальца - прокусивший до крови губу и не заметивший этого, бешено давящий пожиравшее его изнутри сумасшествие, Маевский привстал на кровати на колени. Зашарил по карманам. Ему казалось, что еще немного - и он начнет харкать кровью. Прямо на кровать. - Я тут... твой телефон похерил в сортире... Ты прости. - чужим, совершенно незнакомым голосом просипел он. - Вот, держи... Новый купим. Повесишь... В узкую ладонь с длинными, тонкими пальцами уютно скользнула подвеска - смешной котенок с камушками. - Рицка!... Это ты?! - фиолетовый взгляд оттаивал, заполняясь восторженной радостью. Обреченное оцепенение исчезло, будто его и не было. - Знаешь... Это очень глупо. Прости. Мне сейчас приснилось... - Знаю... Мне тоже. - Маевский, старательно укрывший томного обнаженного гламура простыней, торопливо сползал с кровати. Ощущение, что его только что безнаказанно мочило стадо упоротых боксеров нарастало с каждым движением. - Ты только подожди сейчас... Просто подожди. Всё хорошо, правда. Больно было во всех частях тела до охерения. Да, он ребенок. Ему двенадцать лет, точно. Вон, и ручонки тощие, с царапинами. И хвост - не к ночи будь помянут! - по заднице елозит. Но вот только что же, на этой самой кровати... Несколько минут назад... Он же был... Был - самим собой. И гламурный блондинка его видел. Видел Серегу Маевского! Настоящего. Ну, в смысле, метр восемьдесят шесть, семьдесят шесть килограмм, пятьдесят второй в плечах, сорок восьмой в бедрах... И настоящий Серега Маевский , не касаясь гламура даже пальцем, чувствовал его так явно, словно сжимал в объятиях и ощупывал с головы до ног. И гламур ходячий - что? Был готов...? Реально был готов, чтобы Серега - именно Серега Маевский, лично! - его трахнул?! Почему?! А мелкий ушлепок с заплаканными глазами?! Его куда?! И что это, скажите мне, за нахер?! Хорошо хоть блондинка решил, что ему все приснилось. Мол, сонный глюк. А если сообразит?... Нельзя! Рано! Слишком рано. Дайте ему хоть немного времени! Маевский сам еще не во всем разобрался. Скрючившийся в три погибели худенький черноволосый мальчишка с отливающими черной шерсткой ушками, закусив губу, упираясь руками в край кровати, добрел до изголовья, с которого на него лучистыми фиолетовыми глазами завороженно смотрел юноша с серебристыми волосами, старательно укрытый простыней. Маевский протянул тощую детскую ручонку, осторожно коснулся серебристых волос. Бережно погладил. - Кто-то вздохнул за стеной. Что нам за дело, родной? Глазки скорее сомкни, Спи, моя радость, усни! - Наверное, это была единственная колыбельная, которую Маевский вынес из глубокого детства. Он даже не прочитал, прошептал единственный запомнившийся, подходящий к ситуации отрывок - все еще сиплым голосом, срывающимся от задавивших его болевых спазмов. А потом - еще тише - шепнул: - Спи, родной... И все забудь. - и смотрел, внимательно смотрел, как заволакиваются сонным маревом фиалковые глаза, как на рельефных губах проступает умиротворенная улыбка. Как тонкая, узкая ладонь пытается закрыться, сжать в себе маленького смешного котика - и замирает, захваченная сном на полпути, а между длинных пальцев чуть посверкивают в лунном свете, падающем из окна, камушки. После чего, издавая то ли стон, то ли рык - "Да ебить же ж вашу мать! Чо ж так больно -то?!" - возбужденный до упора двенадцатилетний девственник с ушами и хвостом Серега Маевский, шипя и плюясь от бешенства, пополз в ванную. Своё альтер-эго он обнаружил там же, где и ожидал - на крышке унитаза, обреченно попирающим оцарапанным лобиком сливной бачок. Но сейчас Сереге было не до церемоний! Он вцепился в плечо горюющего хозяина своего тела, рывками потащил его на кафельный пол, одновременно взгромождаясь на крышку унитаза: - Быстро! Бегом! Сейчас туда, к нему! Потом сюда, ко мне! - перекошенное от боли детское лицо Маевского отметало любые иллюзии на тему шуток и розыгрышей. - Поможешь мне. И вопросы есть... А то вот сдохну - так и будешь всю жизнь атомом порхать! И в руке у него кошка твоя, с телефона... Смотри, чтоб не порезался. Единственное, что еще давало какие-то эфемерные силы - нежная, назойливая маленькая птичка, крылья которой Серега все еще чувствовал у виска. Что она хотела? А черт ее знает! Как только Серега перестал видеть гламурного блондинку, его понемногу начало отпускать. Внимательно вглядевшийся в серегино лицо Рицка напряженно сдвинул брови, чуть коснулся прохладными пальцами серегиной щеки, словно пытаясь поддержать - ушки на голове дрогнули черной, шелковистой шерсткой - и в одно мгновение исчез в дверях ванной. Серега жмурился и отворачивался, порыкивал и шипел сквозь зубы, делая все, что в его силах, чтоб не видеть, как в комнате тоненькая фигурка мальчика приблизилась к кровати, опустилась на край... Детские пальцы бережно, осторожно обхватили ладонь спящего с зажатым в ней котенком из цветных камушков, к которой через мгновение прижалась бледная, прохладная детская щека. - Рицка... - счастливо, не просыпаясь, выдохнул спящий, всем телом подавшись к краю кровати. - Соби... - чуть слышно, со старательно скрываемой нежностью, шепнул мальчик, чуть касаясь губами ладони, сжимавшей котенка. - Во я мудак! Прикинь! - уныло сообщил туалетному бачку истерзанный ломотой в теле Маевский, пытавшийся вспомнить: а когда же он еще раз был таким мудаком, как сегодня ночью? Получалось - что несколько лет назад. Во всяком случае, чувствовал себя Маевский тогда точно так же. - Понимаешь... Пошли мы как-то ночью...пьяные... купаться в шторм... в порту... - объяснял он туалетному бачку. И это, действительно, была одна из базовых историй его жизни. Бачок, помимо того, что грамотно утопил в себе более чем не нужный гламурному блондинке телефон, оказался еще и отличным собеседником. Между прочим, тот дальневосточный порт порт долго еще не забудет этого эпохального события. Хотя и прошло уже десять лет. Там даже чуть не уволили кого-то после этого. Ну, что допустили "проникновение на территорию" и тому подобная фигня. А они просто молодые были все - и пьяные. И, если уж совсем честно, именно там Маевский чуть не потонул, впервые в жизни. Потому что пошли купаться всемером, каждый пытался посчитать друзей, бросающихся в черные, вздымающиеся волны, объем употребленного за вечер рома автоматически то удваивал, то утраивал количество присутствующих, и итоговое число ныряющих получалось каким-то запредельным. При этом никто не понимал, откуда навалила такая толпа народу, почему все прыгают в воду одновременно, но спасти все пытались всех. Серега, бившийся с волнами, как лев, старательно волок на поверхность какого-то прочно засевшего в толще воды доходягу, при этом какой-то идиот, видимо, думая, что спасает, старательно пытался его же, Серегу, утопить, зачем-то дергая за ногу. Ром, помноженный на адреналин, вынес его к берегу. Все закончилось хорошо, выплыли все. Ну, Серега только ноготь на большом пальце правой ноги чуть сбил. И об волны побился. Рассказам протрезвевших друзей, что он чуть не утоп на глаза у всех, за каким-то хреном выволакивая самого себя из воды за ногу - протрезвевший Маевский не верил. Завистники! Кругом одни завистники! Просто он плавает хорошо, красиво - как лев! Но мудаком он себя тогда чувствовал знатным. Вот, как сейчас. История у сливного бачка успеха не имела абсолютно - Серега даже расстроился. Зато дышать стало значительно легче. Но тут как раз подоспел мелкий ушлепок - расчувствовавшийся, нежно разрумянившийся, какое-то время даже не поднимавший на Маевского глаз. А всего-то - за ручку подержался. И Серега - старательно прижимая к себе свою смущающуюся копию - начал допрашивать маломерка, уже заинтересованно и прицельно - о нюансах, ускользнувших от него в первом разговоре на унитазе. Ему необходимо было как можно больше знать о Пупусечке. Ну, об этой самой... Минаме. И о... о Соби. В смысле, о гламурном блондинке. И о школе. Где эта самая Минама, судя по всему, заседает. А времени у него оставалось мало - катастрофически мало! И, по ходу, выспаться сегодня снова не судьба. Будь оно всё проклято! ***** - Рицка... ты мне не веришь?... - взгляд Сеймея был пристальным и напряженным. - Я дал тебе повод сомневаться во мне? Ну, погнали! "Веришь - не веришь..." Ага - ага. Мрачный, тощенький, черноволосый пацанчик с воинственно вздыбленными ушками, отливавшими черной, зло топорщившейся шерсткой, презрительно заржал, хмыкнул, утер нос кулаком и смачно цыкнул зубом. В номере отеля наступила тишина. Гламурный блондинка, как клептоман, безостановочно ощупывавший свою шею, фыркнул - и отвернулся. Маевский лично помогал ему утром одеваться и своими собственными - а вот же ж блядь! Не своими, что смешно! - ручонками раздергивал ворот джемпера, чтобы зеленые буквы были видны отовсюду, со всех сторон. "Зефирка"- Нисей" вытаращился на Сеймея, на блондинку Агацуму, на Серегу, снова на Сеймея. Покрутил пальцем у виска, заржал - и отвернулся. Сей, придурок, как будто забыл, что вытворял вчера тут, в номере, на глазах у своего брата. Маевский оскалился, улыбнулся. Вот-вот, на хер тебя, ущербный! Купи ромашку - и оттягивайся! - Ты не поверишь... - Серега грациозно обошел стоявшего посреди номера "братца" и, загадочно понизив голос, выглянул у того из-под левого локтя. - Я, между прочим, уже давно никому не верю. А знаешь, почему? - Почему? - А... был у меня приятель. Хороший такой пацан. Жена, дети - всё пучком. Я вот ему - верил, верил... А он сперва начал домой приходить, только когда дети уже спать уложены, а потом как-то сказал жене - "Я возьму у тебя одну сигаретку? Хочу приятелю позвонить, поболтать". А сам взял три - и в ноь съебался в Киров. - Куда?! - Не важно! Важно, что свалил. - И... Что? - И то! Вот и получается... Что верить нельзя никому. Мне - можно... - с непередаваемой интонацией актера Леонида Броневого заявил Маевский и разулыбался. Во весь рот. После того, что он узнал сегодня ночью на крышке унитаза от печально-счастливого призрака, насмотревшегося на своего Соби, Серега знал одно. Задачу - защитить блондинку раз и навсегда от всех! - он выбрал непосильную. И решение этой задачи будет запредельным. Но он обещал призраку. И кое-чему его научил. Дай бог, чтоб проросло! Другого шанса может и не быть. Ну, как ночью, с блондинкой. А этой ночью блондинка был ... такой... Такой... При мысли, что какой-то там Минама опять начнет протягивать загребущие ручонки в сторону ходячего гламура, Маевского перекосило в очередной раз. Так он и улыбался - злобно-перекошенный, единственный в этой комнате хотя бы примерно представляющий, что надвигается на них, четверых, по результатам сегодняшней ночи. Маевский ощущал себя Сашей Белым, которому доброхот случайным звонком успел сообщить, что сашину Бригаду, в полном составе, планируют поднять на ножи в ближайшие сутки. И что-то надо делать. Только вот что - непонятно. Пиздец, граждане! Вы даже не представляете, какой же это пиздец.