бесстыжий

– Ненавижу тебя, – цедит Сонмин сквозь зубы. Чимин оглядывается на него через плечо и сверкает счастливой улыбкой: – Я тебя тоже, пупсик. – Какой, нахуй, пупсик, – бесится Сонмин, сжимая кулаки, но Чимин все так же солнечно смеется и переворачивается на живот, утыкаясь в телефон. Он сосредоточенно тыкает по клавишам, кусает губу, хмурясь, и время от времени запускает руку в ядовито-синие волосы, взлохмачивая челку. Сонмин не видит, кому Чимин пишет. Но догадывается. Внутри все воет от тоски. Чимин тыкает кнопку «отправить», отшвыривает телефон в сторону и от души потягивается, вытягиваясь на светлом пушистом ковре. Его футболка задирается, и луч света из окна ласково целует смуглую поясницу с прелестными ямочками. Прелестными. Как к такому придурку, как Чимин, можно применить слово «прелестный»? Этому еблану с кислотно-синими волосами, штангой в языке, дебильным смехом и абсолютной шлюшьей сущностью? А вот поди ж ты – Чимин смотрит на солнце сквозь скрещенные коротенькие пальчики и улыбается, как ребенок. Прелесть. Сонмин с отвращением сплевывает себе под ноги. – Иди сюда, – зовет он Чимина к себе на кровать ладонью. Тот замирает, наклоняет голову в сторону, совсем как любопытный щеночек, и смотрит. Просто смотрит. Сонмин бесится. И Чимин знает это как никто другой. Знает, как Сонмина выбешивают его миленькие ужимочки, улыбки и счастливый смех каждые пять минут. Сонмина выбешивает его все. Просто потому что Чимин – это свет. Это маленький падший ангел с синими волосами, который даже в грязи сверкает словно огонь. А ублюдок в комнате только один. – Иди, не выебывайся, – с нажимом повторяет Сонмин и хлопает рядом с собой по одеялу. Чимин смотрит на него снизу вверх и облизывает губы. Медленно, и слюна блестит на шарике штанги. – Не хочу, – тянет Чимин и переворачивается на спину. Он смотрит на потолок так, будто там показывают интереснейшее кино, и будто рассеянно скользит руками по телу. Ага. Совершенно случайно чиминовы пальцы задерживаются на сосках, поглаживая через ткань затвердевшие горошинки; Чимин чуть выгибается и с его губ срывается судорожный вздох. Сонмин знает его слишком хорошо, чтобы подобное могло его возбуждать, но – в его мозгах каждый раз коротит схемы. От невозможности, от чувства собственности, от ревности и, блять, от нежности. Ебаной триста раз нежности. Господи, за что. – Иди сюда, иначе я не знаю, что с тобой сделаю, – цедит Сонмин, глядя на распластавшееся на полу тело с форменной ненавистью. Чимин на секунду откидывает голову, заглядывает Сонмину в лицо и с наслаждением складывает свои короткие пальчики в фак. Сонмин давится воздухом, но Чимин счастливо хихикает, проворно подрывается с пола и забирается на кровать, усаживается рядом и поджимает ноги. – Холодно, – жалуется Чимин и кладет голову Сонмину на плечо. Сонмину очень хочется сказать ему что-то колкое и обидное. Такое, чтобы у Чимина глаза влажно заблестели и задрожали губы. Хочется его ударить. Хочется схватить за невозможные волосы, вдавить в подушки и выебать до хриплых криков и несводящихся ног. Хочется сломать его нахрен пополам и спрятать в самые внутренности – от большой, блять, любви. Как его вообще угораздило так влюбиться. Но ничего из желаемого у Сонмина осуществить не получается – под кроватью звонит заброшенный чиминов телефон. Чимин перегибается через край, шарит по полу и выуживает трезвонящий аппарат – весь в пыли. – Привет, любимый, – щебечет Чимин в трубку и подползает к замершему Сонмину, жмется тесно-тесно и обвивает сонминовы руки вокруг своей талии. А Сонмин замирает – кажется, он слышит, как в его венах серебряными льдинками перезванивается ненависть. Отчаяние. Ревность. – Как твои дела, Намджун? – Чимин улыбается в трубку, но смотрит на Сонмина. Смотрит, и взгляд его темный, тягучий, словно смола – не подходи, затянет. Беда в том, что Сонмин уже по уши в нем. Беда в том, что они трепыхаются в нем, как в зыбучих песках, и не вопрос, кто спасется, а кто кого придушит первым. Может, так будет даже лучше. – Я? Замечательно, – тянет Чимин в трубку и откидывается Сонмину на грудь. Он прислушивается к голосу в динамике и одновременно поглаживает Сонмина по бедру. Чимин улыбается – блять, эта сука смеет улыбаться, да еще и так счастливо. Сонмину очень хочется размазать эту блядскую ухмылку кулаком. Но в голове зреет план получше. Чимин рассказывает про очередной наезд в школе, когда Сонмин пробирается ладонью под его широкую черную майку. Чимин вздрагивает от горячей ладони на коже и испуганно косится на Сонмина, но тот отвечает презрительной ухмылкой, мол, ты сам так захотел. – Я у Тэхена, мы готовимся к контрольной, – проговаривает Чимин явно в ответ на вопрос. Сонмин ухмыляется и царапает ногтями напрягшийся живот, ведет рукой выше, пока не доходит до сосков. Его пальцы ощущает мягкое, нежное и металлическое, холодное; Чимин почти вскрикивает, но в последний момент прикусывает губу. – Пробить тебе соски было великолепной идеей, – шепчет Сонмин тихо-тихо, одними губами, в свободное чиминово ухо и ныряет в ушную раковину языком. Чимин дергается, будто его ударили током, и едва успевает захлопнуть себе рот рукой, заглушая жалобный всхлип. – Д-да, я в порядке, просто… ох… просто пытаюсь достать… ручка.. под стол, – под конец фразы чиминов голос срывается, Чимин прогибается в спине и вцепляется в сонминову руку так, будто от этого зависит его жизнь. Он выразительно посылает Сонмину сигналы а-ля «что ты творишь ебнутый ты идиот», но Сонмин смыкает зубы на мягкой мочке, тянет и одновременно сжимает сосок между пальцами, перекатывая твердую штангу между подушечками. Из динамика доносится встревоженное бормотание. Сонмин вслушивается в искаженный помехами голос и переходит на открытую шею – целует, кусает, тянет, но с особым удовольствием размашисто вылизывает кожу под подбородком. Он знает – от этого у Чимина все тело покроется мурашками. И он станет послушным и мягким, словно подтаявшее масло, и вкупе с сонминовой ладонью под его майкой это доведет до стадии почти безумия. Чимин не обманывает его ожиданий. Он выгибается, поджимает пальцы на ногах и время от времени впивается зубами в собственную ладонь, пока на другом конце провода его обожаемый Намджун участливо интересуется его, чиминовой, жизнью. – Я скучаю, – шепчет Чимин Намджуну, когда Сонмин опрокидывает его на кровать и нависает сверху, гладя по скуле. Ответный шум в трубке. Чимин мямлит что-то о вечере и «скоро вернусь», а сам раздвигает ноги и прогибается до хруста, когда Сонмин давит на его возбужденный пах бедром. – Отдрочить тебе, пока ты болтаешь с ним? – зло шепчет Сонмин Чимину на ухо, сжимает крашенные волосы в кулаке и дергает, так что у Чимина влажно блестят глаза. – Тебя наверняка нереально доставит кончить от моей руки, пока твой официальный парень рассказывает тебе, как дела, не так ли? У Чимина дрожат коленки, которыми он прижимается к сонминовым бедрам. Чимин смотрит жалобно, а потом и вовсе закрывает глаза. Не выдерживает. – Люблю тебя, – выдавливает Чимин, и телефон выпадает из его ослабевших пальцев. Чимин смотрит на Сонмина, и если бы взглядом можно было убивать, от Сонмина не осталось бы и живого места. Сонмин ориентируется быстрее – ловит чиминовы запястья и прижимает к кровати, пока тот извивается под ним и старается пнуть изо всей силы. Чимин беснуется – дергается, вырывается, тяжело дышит, и Сонмин наваливается на него всем телом, удерживая, грубо кусая и рыча. Наверное, даже забавно, что они ни разу толком так и не подрались. Зато с чиминовым ебырем Сонмин сталкивался не раз – на память ему осталось сломанное ребро и шрам за ухом, но терпеть – нет, невозможно. Чимин ломается быстро – дергает руками последний раз и обмякает, растекается по кровати и прогибается под весом сонминового тела. – Ты заебал, – шепчет Чимин дрожащим голосом, и его глаза блестят еще сильнее. – Отпусти меня. Сонмин пытается отдышаться и приподнимается над Чимином, нависая. Его ядрено-красные волосы почти мешаются с чиминовыми не менее ядрено-синими, их носы в миллиметрах друг от друга. – Я отпущу тебя, – говорит Сонмин медленно, словно вбивая нерушимую истину. – Я отпущу тебя и даже дам пинка под зад, чтобы ты нахрен вылетел из этой квартиры. Вот только ты не уйдешь. Так что давай без драм, пупсик, – последнее слово с придыханием и почти точной копией счастливого чиминового тона. У Чимина дрожат губы, совсем как у девчонки. Он всхлипывает и прикрывает глаза, и – чертчертчерт – он такой крошечный и беззащитный сейчас. Но это не значит, что Сонмину не хочется его убить. И он убивает – оставляет губами смертельные ожоги, когда спускается поцелуями по шее к ключицам. Чиминовы руки все еще прижаты к матрасу; Чимин слабо шевелит пальцами, но попыток вырваться не предпринимает. Сонмин исследует его шею и кусает поверх четкого следа зубов. Намджуновых зубов. – Иди, – выдыхает Сонмин и выпускает чиминовы запястья из захвата. – Беги, ты же так рвался к нему, – шепчет он, поглаживая чиминово бедро. Чимин сжимает-разжимает кулаки и продолжает лежать безвольной амебой. – Ну же, – издевательски смеется Сонмин и ведет рукой по горячему бедру, съезжая на внутреннюю сторону и надавливая пальцами на грубый шов джинсовой ткани. Чимин выгибается и молчит. Сонмин знает – на его языке дрожат множество цветистого мата, которым он будет крыть Сонмина позже, но это будет позже. Потому что никуда он от Сонмина не уйдет. Точно так же, как и Сонмин всегда пустит его обратно – пьяного, избитого или затраханного со следами и засосами по всему телу. Наверное, это следует назвать судьбой. Сонмин предпочитает короткое и четкое «хуйня». – Ебнутый мудак, – выплевывает Чимин, прежде чем обхватить Сонмина за шею и прижаться всем телом. Сонмин затыкает его поцелуем – грубо, больно сминая чиминовы пухлые губы и орудуя в чужом рту языком. Вылизывает десна, небо, кусает больно, до красных пятнышек, дергает за чертовы синие волосы, но Чимин только стонет и раздвигает под Сонмином ноги. Тот самый момент, когда по пизде катится вся ебаная жизнь – а там было чему катиться? Чимин послушно засасывает сонминовы пальцы в рот, когда на его мягкие пухлые губы давят сразу три. Нахуй сейчас нежности – Сонмин давит на язык, оттягивает пальцами щеки и грубо трахает чиминов рот – влажный, горячий, черт возьми, для этого и созданный. Сам Чимин – воплощение ебучей сексуальности. Он создан, чтобы раздвигать ноги и стонать своим высоким голосом пошло и возбуждающе. Чимин создан для любви – вот только любовь любит играть хуевые шутки, господа. А Сонмину совсем невесело. Чимин засасывает его пальцы в глотку, давит штангой на подушечки и – блядь – ловит дикий кайф от происходящего. Это видно – по его глазам, по ухмылке, что смазывается под пальцами, но больше всего – по стонам и по тому, как он прогибается в попытках потереться о чужой пах своим. Сонмин рывком переворачивает Чимина на живот, тянет за бедра и давит одновременно на спину – раскладывает на кровати почти любовно (если этот пиздец можно хотя бы отдаленно любовью назвать). Смоченные слюной пальцы входят совсем легко – Чимин еще с прошлого раза скользкий и растраханный, но много ему никогда не бывает. Который раз за последние десять часов они трахаются. Сонмин зажимает синие волосы в кулаке и давит, вжимает Чимина в матрас. Смуглая чиминова спина блестит от пота, и в солнечном пятне из окна ярко выделяется недавняя татуировка. Make love not war курсивом на правой лопатке. Сонмин тогда бесился как буйнопомешанный, и похрен, что у самого вьется анаконда на левом плече. Проблема не в том, что, где и как. Татуировку Чимину набивал Намджун – Сонмин знает точно, и от нее тошнит не меньше, чем от синяков, ссадин и чужих засосов. Сонмин от души добавляет к ним своих, но татуировке уделяет особое внимание. Он обводит языком витиеватые буковки – взад вперед – и Чимин прогибается в ответ, выпячивает задницу и сжимает подушку в кулачках. Кожа пахнет потом и чем-то пряным; Сонмин давит языком сильнее и на последней буковке сжимает кожу зубами, потому что love – это, сука, ебаная боль. Чимину очень хочется сделать больно. Как он (не) заслужил. Как (не) заслужил Сонмин. Как много раз наверняка чувствовал Намджун. Сонмин скребет ногтями по чиминовой спине, двигает бедрами резко и быстро, но Чимин все равно подается бедрами к нему. Он скулит в подушку и тянется к своему члену, на что Сонмин шлепает его по руке. Нет уж. Нет. – Пожалуйста, – хнычет Чимин и сжимается так крепко, что у Сонмина мелькают звезды перед глазами. – Обойдешься, – хмыкает Сонмин, перехватывает чиминову руку и заламывает за спину. Чимин хнычет и срывается на крик, когда Сонмин проезжается членом там, где нужно; он приподнимается на одной руке – немного, рука дрожит и не держит, и запрокидывает голову, выгибается и двигается в такт. Чимина невозможно трахать – он до одури живой и отзывчивый, поэтому только трахаться – воровать его стоны – роскошные, пошлые – и до сжирающей черноты в груди желать, чтобы это все досталось Сонмину одному. Хуй там. Сонмин перехватывает Чимина свободной рукой под живот, тянет на себя и прижимает к себе. Они оба – липкие, вспотевшие и отчаянные, а вокруг жарко, как в ебаном аду. Целоваться неудобно пиздец, но кого это ебет. Чимин отвечает на поцелуи как голодный – жадно жмется к сонминовым губам так, будто пытается выпить душу, которая и так вся у него. – Уходи от него, – шепчет Сонмин в пропирсованное ухо. Чимин стонет и упрямо мотает головой. – Уходи от него. Он убьет тебя, – Сонмин находит на шее еще след – уже явно от пальцев – и нет, не кусает. Тычется в него носом, словно пытается вылечить. – Ты хуже, – выдыхает Чимин и срывается на крик окончательно. Сонмин трахает его жестко, грубо, выворачивает руку, когда Чимин виляет бедрами, пока Чимин не кончает, изливаясь на мятые грязные простыни. Который, блядь, раз. Сонмин выпускает Чимина, и тот валится обессилевшей куклой, растекается по кровати и тяжело дышит. Синие волосы прилипают ко лбу и вискам, потемневшие от влаги, и Чимин даже не пытается отбросить синюю челку с глаз. Сонмину хватает пары толчков в безвольное затраханное тело. Чимин позволяет делать с собой что угодно – Сонмин укладывает его почти на себя, обнимает неловко, зато честно, и жмет к себе. Ему становится где-то даже стыдно. Но больше – обидно. За себя. За Чимина, шлюху. За Намджуна. За синяки на чиминовом теле. За их проебаную жизнь. – Думаешь, он не знает, что ты тут? – спрашивает Сонмин, перебирая мягкие чиминовы волосы чуть погодя. Чимин выгибается, мурчит довольным котом и льнет за лаской. – Знает. Мне потом не поздоровится, – Чимин произносит это спокойно и безмятежно, а у Сонмина мурашки бегут по спине. Перед глазами – расплывчатые следы пальцев на чиминовой шее. – Давай я убью его? – предлагает Сонмин. – Ты уже пытался, – Чимин смеется и ловит сонминову руку. – Забыл, кто тебе ребро сломал? – спрашивает Чимин с самым невинным видом, перед тем как коротко лизнуть сбитые сонминовы костяшки, надавливая шариком. – Еще раз так сделаешь – ходить не сможешь, – устало грозит Сонмин, даже не ожидая, что Чимин его послушает. – Я хочу убить его. – А меня? – в голосе Чимина нет и намека на обычное бабское кокетство, но они оба давно разучились шутить. – Или тебя. Заебал, – Сонмин откидывается на подушки и устало закрывает глаза. Он заебался. Все заебались. Но разве можно менять то, чего нет? Чимин выворачивается из теплых объятий, отыскивает джинсы и натягивает их прямо на перепачканные спермой бедра. – Я не могу без него. А он – без меня, – деловито поясняет он, одеваясь с таким видом, будто это не его втрахивали в кровать как последнюю блядь пару часов назад. – Блядь, ну опять ты… – Сонмин откидывается на подушки, трет устало виски, но Чимин не умолкает: – Намджун меня любит. По-настоящему любит. Тебе не понять, – Чимин бормочет еще, и это его упрямое «любит» повторяется сотни раз. Словно Сонмин – котенок, которого надо мордой тыкать в это самое «любит», иначе не поймет. – Ты же все равно притащишься сюда, – кидает ему вслед Сонмин, когда Чимин исчезает в прихожей. Чимин гремит обувкой и заглядывает уже полностью одетый. – А ты все равно меня пустишь, – говорит он со счастливой привычной улыбкой и исчезает. Вслед ему летит тяжелый будильник из-под кровати.