Нормальный

      Увлечение гравюрами передавалось в семье Макишимы, наверное, по наследству. По всему дому развешаны лишь они — на первом этаже, втором, третьем. Казалось, от них просто не убежать. Поэтому Юске решил присоединиться.       — Я стану лучшим гравёром! — смеялся он. Ему было только пять.       Гравюры бывают разными. Пейзажи, портреты, силуэты и только наброски. У Макишимы не было учителя, лишь богатый дом и море картин прямо перед глазами. И интернет. Больше всего ему нравились гравюры с изображением обнаженного женского тела. Такие чаще всего и встречались. И Юске начал с них. Силуэты выпуклых форм, извилистые линии и отсутствие теней. Тихий чердачный шорох новой бумаги, резака, карандашей и грифелей. Он показывал свои работы маме. Она ругала его за вульгарность и пошлость. Маленькому Юске было девять, и он решил попробовать себя в пейзажах.       — Не вертись, Тодо, ты испортишь работу.       Горы, горы, велосипедные дороги. Юному мальчику хотелось забраться повыше и насмотреться на природу вокруг него. Он карабкался снова и снова, пока ему не купили специальный велосипед. Пришлось разбираться в цепях и маслах, но это ничего, это ради гравюр. А потом снова чердак, тусклый свет ламп и тихие, осторожные штрихи. Макишиме уже тринадцать, и пора бы, наконец, найти вид получше.       — Я сделал несколько зарисовок Лондона. Тут очень красиво. Тебя? Не буду я по памяти тебя делать! Бака!       В его гравюры проникли пауки. Изящные создания. Мама сказала, что так нельзя, но Юске понравилось. «Анималистика», — кивал он. Кошки и собаки на улицах, стрекозы и водомерки на речке; и пауки, которые все так же взбираются на горы. Как он. Горный паук. И вдруг — внезапно — велосипед, поднимающийся выше и оставляющий позади. «Почему?» Макишима уже не маленький, но почему-то плачет, глядя на свою работу. Это не он. Он впервые изобразил другого человека. Ему пятнадцать, и пора бы вернуться к женским фигурам.       — Я снова во сне делал гравюры с тобой. Мне тебя тут не хватает.       Тодо Дзинпачи, чем не прекрасная женская фигура. Тем, что мужская? Или тем, что вертлявая и неусидчивая, как будто в одном месте что-то застряло? Но никакого раздражения не хватает. Ему уже двадцать один, и у него на чердаке целый склад мужских (обнаженных) портретов.