Нормальный

Любой нормальный человек назовёт их отношения извращенными.       — Маки-чан? Маки-чан, тебе больно?       Макишима сидел на коленях, опустив голову и прикрыв глаза. Чуть помотал головой. Руки его были связаны толстой веревкой сзади. Невообразимые петли и узлы поднимались по всей длине наверх, переходя на спину и грудь. Дзинпачи затянул последний узел и чуть отпрянул, оглядывая свою работу.       — Маки-чан, тебе нравится?       Кивок. Тодо прикоснулся к подбородку Юске, аккуратно потянул вверх, заставляя последнего посмотреть на него. Макишима изобразил подобие улыбки — вышло криво и неестественно. Но Дзинпачи удовлетворился. Склонился к лицу Маки настолько близко, что казалось, он вот-вот его поцелует. Но Тодо лишь прислонился лбом ко лбу своего возлюбленного, прикрывая глаза и наслаждаясь неровным дыханием Юске. Дзинпачи тоже был на коленях перед Макишимой, как будто хотел показать, что они равны. Осторожно взял Маки-чана за волосы, приподнимая их и собирая в хвост.       — Их тоже завяжем, ладно?       Макишима снова кивнул. Тугой высокий конский хвост — такие нравились Тодо.       Веревок у Дзинпачи было много. Широкие — для груди и ног. Немного уже и короче — для рук. Очень тонкие, больше похожие на шнурки — для волос. Веревки различались плетением, материалом и цветом. Эти веревки они выбирали вместе. Сперва их казалось слишком много. Теперь не хватало.       Ноги немного затекли, поэтому Макишима дернулся. Хотелось сменить позу, но веревки мешали, сковывая движения. Под веревками на Маки — одни белые трусы. На Тодо — слишком много всего. С большой вероятностью, Юске согласился бы с теми, кто назовет их извращенцами. Но Тодо всегда твердил обратное.       — Это не извращения. Это искусство, ты же сам понимаешь. Как папины гравюры. Шибари так же прекрасно, как картины в самых известных галереях. Так же красиво, как твои волосы, развивающиеся на подъеме. И это ни капли не пошло, ведь так? Это искусство. В детстве, может, я хотел стать мастером, как дедушка. Но теперь я не хочу видеть никого другого на месте моей модели, кроме тебя. Маки-чан, тебе очень идут веревки.       Самый отвратительный комплимент.       Казалось, прошло уже больше сотни лет, после того, как Макишима впервые увидел веревки. Отец Тодо — известный гравёр, художник, чьими работами так восторгался Юске. Дзинпачи, узнав об этом, тут же предложил им встретиться.       —Маки-чан, давай подождем в гостиной, пока он освободится. Хочешь посмотреть дом? Хочешь, налью чего-нибудь попить?       Наверное, Тодо был безумно счастлив, когда добился наконец внимания Макишимы. Это было простым любопытством. Что за той дверью? Знаете, когда тебе вроде бы никто не запрещал, но и разрешения не было?       Тодо рассказал ему всё почти сразу же. Как это называется, и почему это у него дома. Рассказал, как сидел в полутьме рядом с дедушкой и сортировал веревки. Как дедушка показывал ему узлы. Как учил его — ещё совсем юного — не вредить своей модели. Тодо рассказал Макишиме всё: как мечтал стать мастером, как обучался, как впервые купил свою собственную веревку. Дзинпачи раскрыл свое сердце и душу. Говорил о том, что нормальные люди посчитали бы «извращенным», «пошлым», «мерзким». И Юске далеко не сразу смог всё принять.       Но сейчас Макишима признавался сам себе — это правда красиво. Это действительно завораживает, заставляет органы внутри сжиматься. Безграничное доверие, неловкое смущение, отекающие конечности. Все чувства сливаются воедино и заставляют буквально таять в руках Тодо.       Шибари — не секс. Шибари не пошло.       — Это совершенно нормально, Маки-чан. Ты нормальный, если тебе это нравится.       И Макишима верил. Полностью отдавался во власть чужих рук и веревок. Да, ему нравилось. Почти так же сильно, как гравюры.       Тодо долго возится с волосами, придумывая новый узор из веревок. А затем предлагает сменить позу. Завязывать и развязывать — слишком много и часто. Но они и не против. Они никуда не спешат. Впереди бесконечность узлов.       Дзинпачи расслабляет верхние узлы и снимает веревку со спины и груди. Остается только на запястьях. Макишима немного горбится, всё же съезжая с колен и меняя позу. Связанные руки Тодо переводит вперед.       — Попробуй руками закрыть лицо.       Макишима подчиняется. Он выглядит, наверное, как смущенная девушка на фотографиях из дешевого журнала. Прикладывает ладони к лицу, закрывая глаза. Тодо завязывает. Обматывает веревки вокруг головы и шеи, затягивая новые узлы. Еще одна веревка обвилась вокруг спины, изогнулась змейкой, нырнув под руками на грудь, а затем еще одним слоем поверх. Веревки врезались в кожу. Местами «кусались». Это тоже нравилось Макишиме.       Несмотря на все слова Дзинпачи, он чувствовал себя извращенцем. Нормальным людям такое нравиться не должно. Нормальные люди не получают удовольствия, оказавшись связанными и беззащитными.       — Ты нормальный.       Тодо шептал это и сейчас. Нагнувшись к голове Макишимы, прямо в макушку, касаясь губами его волос.       — Ты самый нормальный на свете.       — Чем вы увлекаетесь, Макишима-семпай?       — Гравюрами.       Да, гравюрами, Онода. Но не только ими. И о прочих увлечениях тебе лучше не знать.       — Маки-чан, ты хочешь попробовать? — Тодо косился на Юске, держащего в руках веревку.       — Что? Связывать? Даже не собираюсь, это отвратительно, — Макишима скорчился, оборачиваясь на Дзинпачи. Тот завязал волосы назад и обошел спереди своего друга. Присел перед ним на колени, забирая веревку из рук.       — Тогда... — Дзинпачи обвел путами запястья Макишимы, легко улыбаясь, — Может, захочешь, побыть моделью?       Тодо целовал эти руки. Тодо любил Макишиму.       — О чем ты думаешь, Маки-чан? Снова считаешь меня извращенцем? — Тодо улыбается, затягивая новый узел.       — Нет, ты нормальный, — голос Макишимы чуть хрипит от долгого молчания и звучит приглушенно из-за рук, привязанных к лицу.       — Мы нормальные, Маки-чан.       Тодо уверен в себе. Тодо спокоен. Тодо знает, что делает. Юске доверяет ему.       — Я люблю тебя, Маки-чан.       Макишима кивает. Он тоже.       Шибари — это не пошло. Шибари — это искусство. И сейчас Дзинпачи очень нравится его произведение.