Примроуз

      Когда я просыпаюсь, то вижу над собой её светлую головку. Кажется, она что-то кричит, но звук до меня не доходит, и я просто наблюдаю за её широко открывающийся ртом.       Постепенно, сквозь омерзительно звонкий писк в голове до меня доходят её слова. Я ощущаю всю немоту моего тела, чувствую себя не живой.       - Мама! Она проснулась. – восторженно кричит утёнок. – Иди скорей сюда!       Вскоре, я где-то замечаю тихие шаги, невнятный шёпот и вижу руку, забирающую у меня Прим. Я пытаюсь сказать: «Нет», но в ответ получается тихое мычание. И, получив, короткое: «Я не надолго», я наблюдаю, как из моего поля зрения исчезает моя сестра.       Я поднимаю глаза в потолок. Она жива, это замечательно! Это самое большое облегчение, которое я могла когда-либо испытать! Мой утёнок выжил, и я не могу сдержать слезы детского счастья и ощущаю, как капли стекают по моим щекам. Но ведь у меня ещё так много вопросов, а все что я вижу перед собой – это отсыревший серый потолок.       Мысли ускользают от меня, я чувствую, что ещё не в состоянии внятно думать, а невесомость во всем теле подтверждает мои догадки – я снова накачена морфлингом.       Постепенно, я начинаю чувствовать себя лучше, я ощущаю влажность во рту и могу самостоятельно открыть веки. Ясность мысли снова возвращается ко мне, и я вновь начинаю с начала.       Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне семнадцать лет. Мой дом – Дистрикт 12. Я выиграла 74-ые и 75-ые Голодные Игры. Так же мы победили Революцию, а мою сестрёнку спас Пит.       Пит. Сердце пропускает удар.       Последнее воспоминание проносится перед глазами. Его спина, покрытая огнём, его тело, подброшенное ударной волной. Я решаю, пока не стоит торопиться с выводами. Как показала практика, ни к чему хорошему они не приводят.       Я прикована к этой кровати, я не ощущаю свое тело, чувствую себя неподвижной. Я пытаюсь хоть как-то пошевелить конечностями, но это не дает результата. Я пытаюсь понять, что случилось со мной, но едва приподняв голову, я смогла увидеть свое израненное тело. Лоскутное одеяло, которое я раньше называла своей кожей, представляет собой сшитые кусочки воспаленной ткани. Мне поменяли кожу? Что ж, не знала, что с таким живут. Я пытаюсь лучше осмотреть свое тело, но, услышав щелчок двери, мигом падаю на место.       Я лежу в предвкушении увидеть Пита. Хоть бы это был он!       Но на пороге появляется Прим. Она выглядит ещё старше. Медицинская форма теперь приходится ей по размеру, а под глазами залегли темные круги. Однако, она не выглядит грязной или неухоженной. Она вполне отлично себя чувствует, разве что видны следы от её плохого сна. Видимо, моей малышке тоже стали сниться кошмары.       С лучезарной улыбкой, но со слезами на глазах, утёнок присаживается на край моей кровати и бросается меня обнимать.       - Китнисс, – всхлипывает она.       - Утенок! – протягиваю я. После долгого молчания мой голос кажется хриплым.       - Как ты себя чувствуешь? – сквозь слезы говорит сестрёнка.       - Хорошо. Почему я не чувствую своего тела?       - Это нормально. Просто надо немного потерпеть, уже завтра все будет в порядке. – отвечает она. Звучит обнадеживающе, но меня в первую очередь интересует другое.       - Что с Питом, Прим. Он живой?       Девочка отводит свои погрустневшие глаза. Плохое предчувствие просыпается у меня глубоко в груди, но я не спешу вываливать его наружу. Я долго жду ответа сестрёнки, пока она, наконец, не произносит:       - Врачи борются за его жизнь. Он… - девочка замолкает и проглатывает огромный комок слез. Я начинаю беспокоиться, не в силах больше ждать, и сама расспрашиваю Прим.       - Что «он»?       - Он на грани смерти. – на духу выговаривает она, а я зажмуриваю глаза от дикой боли.       Нет, он не мог так умереть. После всего, что мы прошли, от простой бомбы, в самом конце. Он же должен был дожить до победы, ведь он завоевал её такой ценой! Но я цепляюсь за слово «на грани». Значит, он ещё может жить? Конечно, надеяться в моем положении бесполезно. Ведь слишком много было разрушено моих надежд. Но ведь так хочется верить… И я делаю попытку.       - Что с ним? – спрашиваю я.       - У него сильные ожоги. Обычной пересадкой тут не обойтись. К тому же, когда нас отбросило, он сильно ударился спиной. Врачи говорят, что у него есть шансы, но… его пытали, организм может не вынести. – я вижу, как по лицу моей сестры начинают сыпаться слезы.       - Пит сильный, он справится. – и я даже не знаю, кого из нас я пытаюсь успокоить.       - Да, – Прим вытирает свои слезы, а после проводит рукой по моим мокрым щекам. – тебе надо отдыхать, Китнисс, ложись спать. – говорит она, и тут же расплывается в своей фирменной доброжелательной улыбке.       - Хорошо. – шепчу я. – Ты побудешь рядом?       - Да. Хочешь, я тебе спою?       - Конечно. – я выдавливаю из себя подобие улыбки и прикрываю глаза, успокаивая себя заученными фразами: «Все будет хорошо», «Мы справимся». Эти слова всегда говорил мне Пит.       Я чувствую тяжесть, накатившую на мои веки, и прислушиваюсь к голосу Прим, которая поёт мне так же, как и я когда-то, её любимую Песню Долины.

***

      На следующий день я проснулась ближе к полудню. Солнце уже слепило мне глаза, а Прим сидела у кровати, верно дожидаясь моего пробуждения. Едва я смогла разлепить веки, как мой утёнок бросился ко мне в крепкие объятья.       - Доброе утро. – прохрипела я, так же сильно прижимая девочку к себе и подмечая, что тело я стала чувствовать гораздо лучше.       - Доброе утро! Ты сегодня очень долго спала. – говорит сестрёнка, - Я здесь тебя три часа жду. Тебе ведь нужно приводить свое тело в порядок. И мне доверили за тобой проследить. – она напыщенно нахмурила брови, желая показать свою серьезность. Но какой бы грозной она не хотела бы мне показаться, улыбку ей не стереть со своего лица.       - Что прикажете делать, доктор Эвердин? – шуточно сказала я.       - Для начала Вам надо поесть, потом мы попробуем приподняться, будем разминать ваше тело… - говорила она, но я пропускала её слова мимо ушей.       В моих мыслях снова всплыл образ горящего Пита. Всякая радость исчезла с моего лица, я уставилась в одну точку и не слушала рекомендации Прим. То самое тревожное и болезненное ощущение наполнило меня, как и тогда, после второй арены, в Тринадцатом. Я думала о своем напарнике, о том, что с ним сделали в Капитолии, о том, к чему это привело. Но так и не найдя разумных выводов по поводу поведения Пита, я смогла отвлечься от этих мыслей, только когда почувствовала лёгкое прикосновение руки сестрёнки. – Эй-эй! Ты меня слышишь? – девочка пощелкала передо мной пальцами.       - Да… – спешно ответила я. – Кажется ты говорила что то, про «поесть»?! Что на завтрак?       - Какой завтрак? – Прим прыснула от смеха. – уже давно подают обед.       Сестра кормила меня с ложечки, как маленького ребёнка. Она говорила о каких-то мелочах, рассказывала об окончании Революции. Но я так же старалась не слушать её. Ведь это совсем не то, что мне хотелось бы от нее услышать.       Так проходит день, потом ещё. Прим не отходит от меня ни на шаг. Только пользуется тем, что я люблю поспать до полудня и сбегает от меня с утра. И то, совсем на чуть-чуть, лишь на пару часиков. Так было и теперь. Открыв глаза, я не нашла на стуле своего утенка. Может быть, это не нормально, может быть, это навсегда, но я стала беспокоиться. Бояться, что её могли забрать или что-нибудь с ней сделать. Этот страх окутал меня всего за пару секунд. Теперь это – удел моего побитого организма. Теперь я буду бояться всего.       Но так или иначе, я дожидаюсь возвращения сестрёнки. Она заходит совсем счастливая и, кажется, выспавшейся впервые за эти дни. Она подбегает ко мне и с радостью заявляет:       - Тебя выписывают из этой жуткой палаты!       Вдох облегчения вырвался из моей груди. Наконец–то! Я теперь могу выйти из этих четырёх стен, могу вести нормальный образ жизни, могу, наконец, сходить к Питу.       После в комнату заходит мама. Здесь, в одинаковой униформе, она кажется очень похожей на Прим. Такое сходство… просто поразительно! Но когда мама начинает говорить, моя радость испаряется: её голос жутко поломался, её связки постарели на сто лет.       - Китнисс! – мама пытается говорить все в той же скромной манере, но нотки огромной материнской нежности так и рвутся из её груди. – Прим сказала? Мы переезжаем. Нам выделили комнату во Дворце. Пока мы будем жить там. До… казни.       И тогда реальность всего происходящего обрушилась на меня с головой.