В прятки с отчаянием

      Девушка шла от колодца, тяжелое ведро оттягивало руки, сильно болели пальцы, придавленные ручкой, которая тихо поскрипывала в такт ее движениям. Казалось, что от скважины до дома идти не так уж и далеко, но когда этот путь проделывается по двадцать раз в те дни, когда нужно стирать, дорога эта казалась бесконечной… Огромное корыто было заполнено только наполовину, еще осталось две-три ходки. А рук она уже не чувствовала. А еще стирать…       — Пенни, ну что ты возишься, сколько можно бродить туда-сюда? — раздраженно крикнула ей мать из дома, выглянув в окно. «Пенни». Девушку очередной раз передернуло от этого имени. «Никогда я к нему не привыкну. И к этому маленькому тощему телу, управляться с которым так трудно, тоже» . Она мельком взглянула на женщину, что неодобрительно качала головой, отвернулась и, вылив воду в корыто, пошла за новой порцией. «Пенни. Тфу!»       Она не помнила точно, сколько прошло времени с тех пор, как она очнулась. Счет пошел на месяцы, это точно, потому что сначала было холодно, потом становилось все теплее, и вот сейчас уже вовсю сгорают плечи на солнце. Значит, с тех пор прошло не меньше шести-восьми месяцев, но точнее она не могла сказать. Все дни здесь, в полуразрушенном после набега стервятников, городе кочевников сливались в один бесконечный день сурка, отличаясь только тем, что нужно было делать.       После войны всем сторонам конфликта удалось договориться, промышлять грабежами остались только самые отмороженные стервятники, а горожане теперь вовсю торговали с кочевниками и другими городами, брали их на сельскохозяйственные работы и другую подработку, покупали продукты охоты и лесного промысла, не брезговали рыбой. Горожане же, в свою очередь, поставляли текстиль и топливо, обеспечивали электричеством и аккумуляторами… Совсем другая жизнь настала.       Все это девушка узнала от матери, если женщину совершенно чужую ей можно было так назвать. Теперь в обязанности молодой кочевницы входило исключительно домашнее хозяйство и присмотр за младшими детьми, выбираться за пределы города было запрещено по возрасту, потому как ей еще не исполнилось двадцати. Тфу.       Самое обидное, что эту Пенни девушка знала. Помнила. Все очень сочувствовали ее матери, у этой женщины дети не доживали до пятнадцати, все умирали от неизвестной болезни… Она помнила, что эта Пенни побила все рекорды, последний раз, когда она видела ее, Пенни исполнилось восемнадцать, и она уже не вставала, все готовились к поминкам.       Девушка развела в корыте мыльный раствор и опустила туда тяжелые грубые простыни. После того как она очнулась и обнаружила себя в теле этой Пенни, конечно же, в полном здравии, с чего бы ей болеть, на нее свалились все хлопоты по дому. Мать Пенни сначала обрадовалась безмерно, но потом… Что-то чувствовала, наверное, раз стала раздражаться по пустякам на собственную дочь. Что с того, что девушка старалась не обращать внимания, все равно было трудно — находиться в городе, видеть своих родных и не иметь возможности сообщить, что с ней все в порядке.       Тяжелая ткань терлась о волнистую доску, со лба хрупкой девушки тек пот, застилая глаза. Конечно, она рада любой возможности, а как еще? Она-то ведь думала, что это конец, а оказалось… Что только начало. Ей дали второй шанс, пусть так, и она была за это благодарна.       — Ты ведь не Пенни… — услышала она позади себя писклявый голос. Девушка обернулась и глаза ее наполнились слезами. Сестренка… Маленькая, как ты выросла, козявка… Жаль, что ты не сестренка Пенни, и я не могу тебя обнять… — Можно мне подойти? — спросила девочка и сделала шаг навстречу. Молодая кочевница присела на корточки и, неожиданно для себя, распахнула объятия, обнимая тоненькое, пахнущее молоком тельце малявки.       «Козявочка», — тихонько прошептала она ей в волосы, и девочка резко отстранилась.       — Так ты точно… — но кочевница аккуратно положила пальчик ей на губы, призывая молчать. Никто не должен знать, кочевники недалекие и суеверные, она не могла так рисковать. Она здесь не просто так, она должна дождаться. Его. — Я никому не скажу, — прошептала девчушка, — это будет наша тайна, да, Тания?       Кочевница, стараясь изо всех сил сдержать слезы, кивнула, порывисто обнимая малышку вновь. Трудно, очень трудно так жить. Видеть в отражении не себя, но помнить все до последней секундочки.       Она тогда не почувствовала боли. Совершенно, абсолютно. Она чувствовала только крепкие и такие надежные объятия, его губы, мягко прижимающиеся к ней в каком-то отчаянном порыве, чувствовала отклик на свое признание и такое безмерное счастье, что, зажмурившись, не увидела ни рушившихся стен, ни поглощающего все на своем пути взрыва. Только его. И его любовь.       А когда открыла глаза, обнаружила себя в своем старом городе, на кушетке, в доме матери Пенни. И себя… в теле самой Пенни. Поначалу встать было очень сложно, девушка, пролежавшая долгое время, совсем не могла ходить. Но понемногу, к радости матери и других членов семьи, расходилась и даже стала помогать по дому. А вот теперь и вообще взяла на себя большинство обязанностей, чтобы не сойти с ума. От тоски. По нему.       Она чувствовала, что он тоже где-то рядом, но страшно боялась. Что не узнает его, или что он не узнает ее. А может быть, ее запутавшееся сознание, находясь в чужом теле, таким образом цеплялось за жизнь, и Зейну не выпало другого шанса начать все сначала… Она не знала. Ни в чем не была уверена. Все ее представления о мире, о законах мироздания, было повергнуто, перевернуто и теперь ничего не понятно. Зачем она здесь, почему жива? Ведь они должны были погибнуть.       Он не сказал ей, что любит, но ей и не нужно было слов, она все почувствовала и так. В его руках она умерла и возродилась снова, это ли не чудо? Не чудо ли, что холодный и расчетливый безупречный не спасся сам, прыгнув в портал, когда она потеряла сознание, а остался с ней, нес ее на руках, сделал все, чтобы ее спасти. И вот… и получилось, и нет. Странно это все. Потому-то она сейчас и терла белье остервенело, чтобы вымотаться и упасть в конце дня, не думать, не вспоминать.       Последняя их ночь, когда Зейн пришел к ней, устало откинул голову на закрывшуюся створку, а потом заключил ее в объятия была настолько фантастичной, что она до сих пор не могла поверить, что ей все это не приснилось. Он любил ее, страстно, исступленно, нежно, и она плавилась, растворялась в нем и никак не могла насытиться его прикосновениями. Каждый раз, когда она вспоминала эту их ночь, в груди болело и скручивалось в тяжелый, тугой узел, не распутать. Она не выдержала тогда, уснула… Несколько дней до этого она провела в тревоге и неизвестности, а потом, когда он пришел… ей было так уютно и спокойно с ним, что Тания сама не заметила, как провалилась в сон. А проснувшись, не обнаружила его. Испугалась, расплакалась опять… Все то время было взлетами и падениями, за несколько месяцев с тех пор, как Зейн забрал ее из города кочевников, казалось, что прошла целая жизнь… А сейчас ее существование заключалось в тяжелом физическом труде. И в ожидании.       — Пенни, заканчивай быстрее! — крикнула ей мать из дома. — Сколько ты будешь возиться всего с двумя простынями?       Девушка тяжело вздохнула и принялась отжимать неподъемную мокрую ткань. За спиной скрипнула телега, и кочевница невольно оглянулась на звук — так редко что-то случается в их захолустье, что любое движение в диковинку.       Мужчины возвращались с охоты. Это означало, что предстоит разбирать продукты их промысла, свежевать добычу, пристраивать ягоды. Все развлечение, пусть даже и тяжелое. Зато руки будут заняты и можно будет отвлечься от своих тяжелых дум.       Тания, как и все жители города, провожала глазами телегу и что-то в ней казалось ей странным. Мужчины сидели по краям, будто везли что-то большое: неужели подстрелили крупную зверушку — оленя или лося? Это значило, что будет праздник, пир. Но отчего-то лица у мужчин были не радостные в предвкушении вкусного ужина, а смурные, будто они потеряли кого-то.       — Зак! — крикнула девушка, заметив знакомое лицо. — Что везете?       Молодой парнишка повернулся на зов и, спрыгнув в телеги, направился к ней. Он улыбался, хоть весь его вид выдавал озабоченность.       — Мы стервятника поймали. Ранили его и привезли сюда. Выходим и сдадим Бесстрашным, нам хороший куш за него будет!       — Так хорошо ведь, разве нет? — удивилась девушка. — Вы чего смурные такие?       — А ты не видишь, — нахмурился Зак. — Мерфи нет. Убили его. Они, стервятники…       Мерфа больше нет… Тания-Пенни широко распахнув наливающиеся слезами глазенки, смотреда на Зака и не могла вздохнуть. Старший в их семье. То есть, не в их, конечно. В семье Тании… Но от этого не менее больно, ведь они вместе выживали, убежав с полигона недовольных.       — Ты что так расстроилась, любила его, что ли? — недоверчиво спросил Зак, подозрительно на нее косясь. Конечно, разве юродивая Пенни может кого-то любить? Ее основная задача не помереть, какая уж тут любовь…       — Нет, просто устала от смертей, — проговорила Тания-Пенни, отворачиваясь от Зака. — Почти каждый день кого-нибудь теряем…       — Ну, не скажи, — парню явно хотелось поговорить, и потеря одного из племени его не особенно напрягала, хмурое лицо он делал скорее потому, что так положено. — Последнее время мы на редкость хорошо охотимся и по новым правилам меньше попадаем под раздачу. Ладно, Пенни, мне пора. Ты попозже зайди к старейшине, скорее всего, он будет распределять дежурства, стервятника нужно будет сторожить и обработать его раны.       Тания-Пенни кивнула и поспешила вернуться к белью. За эти месяцы она показала себя как неплохая медсестра, делала уколы и болезни лечила очень даже неплохо.       Вечер затянул темным покрывалом маленький городишко, в доме Пенни все уже улеглись спать, а сама девушка потихоньку выбралась во двор. Она не стремилась ухаживать за больным стервятником, он убил Мерфа, и Тания горела желанием отомстить. Ей было плевать на премии Бесстрашных, не такие уж они были огромные. А Мерфи не раз спасал ей жизнь и не отомстить за него было бы подло.       Кочевница, надвинув капюшон на лицо и закутавшись в плащ, пробиралась на самую окраину города, где в открытых больших загонах держали заключенных. Мужчина, почти по глаза заросший щетиной - это было видно в свете тусклых факелов, окружавших «тюрьму», лежал прямо на земле. Дыхание его было частое и прерывистое, его как бросили, так и забыли о нем, и Тания думала, что легко выполнит задуманное. Скорее всего, он и так к утру умрет, но тогда брат не будет отомщен.       Девушка сделала шаг к клетке, и тут неожиданно мужчина поднял голову.       — А, это ты… Мне сказали, что кто-то придет обработать мои раны, — прохрипел он, приподнимаясь с трудом. — Однако, не торопилась ты…       — Падаль, — презрительно бросила кочевница, заходя в клетку и вынимая нож. — Ты ответишь за жизнь Мерфи!       — Э-э-э, девка, ты чего задумала… Слышь, ты того… не дури!       — Ты убил моего брата! Он мне жизнь спасал и не раз! А ты…       — Не трогал я никого! Я под пулю подставился, чтобы спасти этого чурбана, иначе чего ты думаешь они меня сюда приперли? У кого хочешь спроси! — в голосе стервятника не было ни намека на испуг, будто он был давно готов ко всему, одно только удивление. Он видел перед собой маленькую девчушку в плаще с капюшоном и ножом в руке, хрупкую как веточка, и в то же время воинственную, как… Бесстрашная.       — Ты не врешь? — нахмурилась Тания, пристально разглядывая мужчину. Его движения… Манера держаться… Ей показалось, или она это уже где-то видела? — Кто ты? Как тебя зовут?       — Тебе что за печаль? Никак замуж за меня собралась?       — Вот еще, — вспыхнула девушка, снимая капюшон. — Почему я должна тебе верить?       — Потому что я не в том положении, чтобы врать, — твердо ответил ей мужчина. Тания прищурилась, но в темноте не могла разобрать его черт, чтобы вглядеться и рассмотреть его детально. Что-то было в нем странное…       — Ладно. Я за аптечкой. И спрошу про тебя! И если ты убил моего брата…       — Иди, иди, примитивная… — пробурчал мужчина, и Тания, уже было повернувшаяся чтобы уйти, остановилась, как вкопанная.       — Что? — ошарашено спросила она. — Что ты сейчас сказал?       Мужчина за это время успел подняться на ноги, и когда девушка резко повернулась к нему, он внезапно четко разглядел ее лицо в свете, поблескивающих вокруг, факелов. Сердце пропустило удар и снова болезненно стукнуло в ребра. Не зря. Не зря ему показалось что-то знакомое в этой девице, в ее жестах, речи, словах… Конечно, сейчас она выглядела совсем по-другому, но вот взгляд, тот самый, который покорил его еще там, на мобильной станции Билли… Ничто не смогло изменить.       — Тания, — прошептад он, глядя, как стремительно глаза девушки наполняются слезами. Наконец-то… Наконец-то столько месяцев поисков, почти потерянная надежда. И вот она тут, не может двинуться с места…       — Зейн, — она закрыла ладошкой рот и ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях. — Зейн… — только и могла шептать она из-за душащих ее слез, когда он подхватил ее, в одночасье обессилившую от облегчения и эмоций.       — Тания, я нашел тебя, нашел… Все это время тебя искал… И не знал, где ты можешь быть!       Она, будто не веря, робко положила руки ему на плечи, чтобы почувствовать, что все это не сон, а действительно происходит с ними. Неужели… это и есть тот самый второй шанс? Он обнимал ее, и все вернулось, каждое прикосновение кричало о том, что это он, Тания чувствовала, теперь точно! Кочевница отстранилась, заглядывая в глаза мужчины, и сразу же все сомнения, если таковые оставались, рассеились без следа. Этот взгляд ни с каким иным не спутать.       Она потянулась, прижимаясь к его губам, чувствуя, что земля под ногами как-то странно кружится. Он здесь, он с ней. Остальное такая ерунда! Не его губы, но его поцелуи, не его руки, но его объятия, не его тело, но его сущность. Да, это точно он…       — Почему так долго, почему, — плакала она и не могла никак осознать до конца, что он рядом. — Я уже не знала, что и думать, как такое возможно? Мы ведь погибли, погибли…       — Нам нужно бежать отсюда, Тания… Я хотел проникнуть в город, оказавшись в центре заварухи и схватив пулю, думал, что, может быть, ты в Чикаго. Но раз я тебя нашел, нам нужно бежать, я правда последние полгода был стервятником, могут и не помиловать.       — Да, конечно… — засуетилась девушка, не зная, за что хвататься. — Насколько твое ранение серьезно? Ты разве не можешь излечиться?       — У меня больше нет способностей, — покачал головой Зейн. — Я очнулся уже в этом теле, на дне пропасти, куда этого парня, видимо, скинули. Правда, способности какое-то время у меня были, я понял, что ты тоже где-то, и ты жива, потому что чувствовал тебя и у меня довольно быстро все зажило. Но постепенно способностей не стало, и теперь я… никакой не безупречный, — он пожал плечами и поморщился от боли.       — Сейчас, сейчас, — снова засуетилась Тания, — сейчас, я все возьму, и мы уйдем. Ты знаешь куда? У тебя есть план?       — О, да, я знаю, куда мы пойдем! Тебе там понравится…

* * *

      Тания смотрела в окно на панораму прекрасного города, переливающегося огнями, подсвеченную неоновым светом и никак не могла привыкнуть к этому захватывающему виду. В темном окне мимолетно отражался ее силуэт, и впервые за многие месяцы ей не было отвратительно от своего нового вида. Она была счастлива, и ощущение эйфории подсвечивало ее изнутри, как небесные огни подсвечивали странный, невиданный город.       Девушка давно уже приказала себе ничему не удивляться. Но когда Зейн привел ее сюда, у нее перехватило дух от восторга. Конечно, она и предположить не могла, что такие города бывают, что можно жить в таком удобстве и роскоши.       — Мате готовили этот город для себя, — объяснил ей Зейн. — Из всех близлежащих городов он был самый перспективный, он оказался меньше всего разрушен и люди тут держались за блага цивилизации, поэтому пошли на переговоры куда охотнее других. Мы преобразовали этот город по последнему слову техники, насколько это было возможно…       Зейн еще много рассказывал, говорил слова совершенно ей непонятные и странные, она кивала и улыбалась, пристально рассматривая новую внешность любимого. Она знала, что это он, его манера двигаться, ухмыляться, прищуриваться, все это осталось с ним и выдавало с головой. Черты лица были другими, на вид он был старше, чуть тяжелее подбородок и шире скулы, но все равно, это был он.       — Ты сможешь привыкнуть ко мне… в таком виде? — он спрашивал ее серьезно, а ей хотелось рассмеяться от этих вопросов.       — А ты ко мне? — мягко отвечала она, помня его неуверенность. И тогда он обнимал ее одной рукой, а второй, оглаживая ладошкой ее лицо, притягивал к себе для поцелуя.       — Я вижу только ту, которая сделала из меня человека, — тихонько говорил он ей в губы, и она улыбалась сквозь слезы. Этого просто не могло быть… Но это было.       — Значит, все-таки это не так плохо? — улыбнулась девушка и отвернулась к окну. Ему просто не нужно отвечать ей вслух, она и так знала ответ.       Тания рассматривала город и он нравился ей. Сначала она сомневалась, сможет ли она жить там, а потом поняла, она сможет жить там, где он. Зейн. Ее Зейн. И плевать как он выглядит сейчас, им еще много предстоит узнать друг о друге, но самое главное в их жизни уже ничто не изменит. Она хотела принадлежать только ему. А остальное — не важно.       А Зейн, глядя на прекрасный город, думал, что не зря он все это затеял. Определенно, это стоило тех рисков, которые сопровождали это мероприятие. После изумительной ночи с девушкой, он понял, что не может и не хочет жить без нее. И он очень, очень сильно хочет ее спасти.       Оракул был ему не доступен, а вот некоторые разработки безупречных очень даже. Все эти годы они изучали реминисенсеры, стремясь обеспечить перемещение из тела в тело наиболее простыми и доступными способами. И у них получилось. Это был опытный образец, применялся он пока мало и изучен плохо, но рискнуть стоило. Нужно было только внести биологические параметры тех, кого нужно было переместить, и аппарат работал автоматически, удаленно. Зейн успел активировать его, когда стал гаснуть свет и Оракул готовился к самоуничтожению, поняв, что им, скорее всего, не выбраться. Все решали доли секунд, и в тот момент, когда мужчина обнял свою женщину, он успел нажать кнопку дистанционного управления реминисенсором. И у них получилось. Пусть не в своих телах, но они будут жить, даже если любимая думает, что свершилось чудо.       Зейн осознал в какой-то момент, почему и для чего существуют эмоции, почему мужчины рискуют жизнью ради женщин и зачем совершают подвиги. Это стало очевидно как-то в одночасье, и не нужно было никаких способностей к сканированию сознания других для того, чтобы это понять. Он хотел, чтобы та, которая дорога ему — жила, хотел чтоб она была счастлива и не испытывала боли. И он сделал все, чтобы теперь обнимать ее, с легкой и загадочной улыбкой глядящую на прекрасный город. И теперь только им решать, как они будут жить дальше и какой будет эта жизнь…